И тут руку обжигает спирт.
– Ты, что творишь? – шиплю от боли и смотрю вниз. Тоня уже обматывает мне руку бинтом. Под ногами осколки.
Похоже я разбил стакан.
– Все нормально. Там просто царапина. Тебе не больно, – лепечет она. Заботливая. Она вообще мировая баба. Готовит хорошо, сама убирается, сама по кабакам меня вытаскивала, на путь истинный направляя. Предупреждала, что если напьюсь еще раз ее отец, главврач больницы меня выгонит. Она хорошая, и я ей благодарен, но в голове только Маша и Олег. И слухи, которые оправдались.
Они вместе.
Сама мысль, что это кабель трахает Машу вызывала желание либо разбить еще пару бокалов, либо разбить себе голову, либо вскрыть скальпелем Олега.
Моя грудь только что вскрылась окончательно. И не один шов ее не затянет. Сердце вывалиться и по нему еще раз можно будет потоптаться.
– Продолжаем праздник! – весело щебечет Антонина, и уже мне тихо говорит. – Может тебе пойти передохнуть, вон на брюках капли крови, переоденешься.
– Нет, – простой ответ, не передающий и грамма тех чувств и эмоций, что я сейчас испытываю.
Отчаяние, что не могу врезать Олегу. Желание схватить Машу и нагнуть в любом уединённом месте. Вина перед Антониной, что так и не смог ответить на ее чувства.
И машу не смог забыть.
И не думать о ней не могу.
И не смотреть не получается.
Знакомимся, но разве Олег не мог вставить свой комментарий
– А мы как бы уже все знакомы, правда Машенька? – целует он ее в щеку и мне кажется, что скрежет моих зубов перекрывает музыку.
Маша похожа на статую. Красивая, бледная, молчаливая.
Она только кивнула, плотно сжимая дрожащие губы.
Ну, давай же малыш, ты же актриса, покажи, как я тебе безразличен.
И она меня понимает. Возможно, мы настолько вросли в друг друга, что читаем мысли.
В миг маска неуверенности слетает с ее лица, и тут же меняется на яркую ослепляющую улыбку.
От неё мурашки по спине и сразу стрелой в пах. Член твердеет мгновенно. Так она улыбалась мне, когда садилась верхом и насаживалась на член.
Блять!
– Конечно. Станислав Алексеевич был моим врачом, он замечательный и профессиональный.
– Станислав Алексеевич, не злоупотреблял обязанностями? – спросил шутливо Олег, и я буквально представляю, как хрустит его шея в моей руке.
Хочется сказать, что он давно превысил свои педагогические обязанности, но я молчу, Вежливо кривлю губы.
Маша улыбнулась шире, если это возможно и вдруг перевела тему.
– Конечно, нет. Антонина у вас чудесный лофт. Такие окна. Я всегда хотела жить в такой квартире.
– О, – улыбнулась Тоня, мельком взглянув на меня. – Спасибо. Я просто влюбилась в эту квартиру.
Наверное только я заметил как на миг сморщился лобик Тони. Она чувствовала что, что-то происходит, напряжение витавшее в воздухе, но не понимала.
Про Машу я не рассказывал. Вообще вслух это имя не произносил, как только Маша решила нашу судьбу, как только вышла из машины и поднялась по ступеням академии, как только последний раз на меня взглянула и скрылась за тяжелой дверью.
– Мне Стас помогал ее купить, – вот так? Вранье? Зачем? Соперницу учуяла? – Надеюсь, именно здесь мы вырастим наших детей. Правда, милый?
Я киваю неосознанно, не отлепляя взгляда от лица Маши, в миг поменявшегося. Нет, она улыбается. Но насколько же разными могут быть ее улыбки. Теперь из ее глаз даже пропала искорка надежды, они просто потухают, становятся не ярко синими, как море, а почти черными, как ночное небо.
– Я очень рада за вас, – голос непривычно хриплый, а рука вдруг затряслась, но в миг сжалась в кулак.
Больно? И мне больно, девочка. Больно, что не могу прижать тебя к себе, успокоить, сказать что это ничего не значит, что люблю только тебя.
Потому что если второе и правда, первое нет. Я женюсь на Антонине, потому что благодарен ей, ее отцу, потому что с ней удобно, потому что так будет лучше, потому что… так сложилась жизнь.
Так сложилось, что тебя трахает Олег, а я трахаю Тоню. И не важно, что закрывая глаза, я вижу тебя.
– Антонина, – улыбается Афанасьев. – Вы говорили про Диксона. Не представите меня ему?
– Да, конечно, – всплеск рук и она оглядывается и тянет Олега за собой.
Он, конечно, не мог не ткнуть носом Машу еще раз.
Пидорас.
И вот мы одни.
И пусть вокруг нас люди, шум, веселье. На самом деле никого нет, на самом деле мы одни во вселенной. Нашей личной вселенной отчаянья и боли.
И в мозгу все еще отдаются ее стоны, а на руках все еще запах женственности, а в паху пожар и только она одна может его потушить.
– Антонина, – убегает вдруг Маша из-под моего взгляда, и что-то спрашивает. Та мило улыбается и указывает в сторону. Скорее всего туалета.
Маша не глядя на меня здоровается с каким – то мужиком и отказывается от бокала шампанского, которое разносят официанты. Быстрым чеканным шагом выходит из помещения. Сбегает.
Я закрываю глаза. Глубокий вдох-выдох.
Раз. Не ходи за ней.
Два. Антонину вряд ли волнуют твои измены.
Три. Все кончено.
Четыре. Не надо смотреть в ее сторону.
Пять. Шесть. Семь. Счет в голове сбился, а на глаза легла пелена желания и похоти. С ума сводит шлейф нежного аромата, что манил меня пойти и просто поговорить.
Спросить, как она здесь оказалась. Ничего ведь такого?
Поэтому иду вперед, втягивая аромат самого нужного человека на свете, сжимаю дрожащие руки в кулаки и тянусь к двери, что только что захлопнулась.
Ты идешь просто поговорить. Просто. Поговорить.
Глава 4. Маша
Это было невыносимо.
Грудь тисками. Сердце в пляс. И шею словно стянули цепью – и не выдохнуть, и не вдохнуть.
Сколько водой на себя не брызгай, сколько глубоко не дыши, сколько не пытайся прийти в норму, все равно внутри все горит, наливается свинцом, давит на влюбленное сердечко.
Руки дрожат, пока я пытаюсь набрать воды в ладони и напиться. Глоток обжигающе ледяной жидкости хоть немного приносит облегчение, стекает по стенкам горла, замораживает часть эмоций.
Главное не зареветь, главное слез не показать. Главное уйти побыстрее, чтобы не видеть его и ее.
Голос я узнала. Это она отвечала на звонки, когда я все-таки набиралась решимости позвонить Стасу и попросить помощи. Любой помощи.
Он не перезвонил. Три звонка и ни одного отклика. Больше я не стала навязываться.
Только одно это должно заставлять меня его ненавидеть. А я не могу. Вижу и вместо того чтобы выцарапать глаза, хочу впитать их туманную глубину серого цвета и просто гладить надбровные дуги большими пальцами, рассматривая такие родные черты лица.
Делаю протяжный выдох, выпрямляю спину и отворачиваюсь от отчаянья, что вижу зеркале.
Я актриса и могу сыграть любую роль, сколько бы боли она мне не принесла.
Последний раз рассматриваю дорогущую уборную с широкой ванной и таким унитазом, что с него и поесть не стыдно, а вода в раковине с подсветкой. Как подумаю, сколько денег угрохано только на одну эту подсветку, становится дурно.
Да, это правильно, лучше подумать о деньгах и о том, где их брать если выйти из состава труппы Олега.
Возвращаться в клуб и танцевать гоу-гоу? Работать ночами? Господи, знала бы я, чем буду занимать вместо классического балета, никогда бы не поступила в хореографический.
Но как правильно говорил мой умерший отец. Каждый человек должен делать то, что он умеет лучше всего. Каждый делает, то что должен. Если мне бог дал умение правильно двигать телом, я не должна жаловаться.
Я вообще ни на что не имею права жаловаться.
Все живы, все. ну пусть не все здоровы. Но живы тоже хорошо.
Еще один глоток воздуха и выхожу наружу, как вдруг меня бесцеремонно вталкивают обратно.
Стас. Ну, кто еще бы это мог быть?
