– И всё же?
– Видишь ли, мой любезный встречный, я написал месяц назад письмо одной знакомой из Сибири, но засомневался, нужно ли его отправлять. В подобных ситуациях, учил меня отец, самое лучшее – это положиться на случай.
Вот тогда я направился к ближайшему киоску и решил так: если конверт окажется с определённым узором, то непременно отправлю письмо, если нет, то оставлю себе.
– Зачем оставлять себе письмо, если оно написано другому?
– Я же говорю, что не уверен был, нужно ли грузить адресата? Иногда люди пишут самим себе. Возможно, я писал не ей, а себе.
– А, понятно. Как это на тебя похоже! Вот сколько у тебя рассказов, стихов?
– Немного.
– Достаточно, чтобы издать книгу. Но они у тебя при себе. Никому и никуда их не отдаёшь. Как письмо, держишь при себе. Зачем?
– Мои сочинения сырые.
– Не тебе судить. Спорить не будем. Лучше ответь на один вопрос: зачем ты пишешь, сочиняешь?
– Я не ведаю этого.
– Зато я ведаю. Сочинения надо публиковать, чтобы их читали другие, как и письма надо отправлять по назначению, а не держать при себе. Прислушайся к моему совету. Не сомневайся. Написал – отдай в редакцию, написал – отправляй адресату. Сколько раз я тебе предлагал отнести свои стихи, прозу в редакцию, в издательство?
– Было, предлагал.
– А ты отвечал: «А пусть побудут пока при мне».
– Повторяю, они сырые, незавершённые.
– Ты же сам утверждал, что совершенства творения рук человеческих не бывает.
– Странно ты воспринимаешь мои слова. Очень странно.
– То есть?
– Я говорил об идеальном творении, о бесконечном стремлении к нему.
– Ну, тебе видней.
Двое знакомых разошлись, договорившись о встрече в клубе на выходные. Асманкель расхотел совершать променад по набережной, его потянуло в библиотеку. Но так как организм на прогулку уже настроился, он решил сделать крюк, прежде чем навестить храм знаний. Тем более что наш писатель, привыкший складывать свои сочинения в стол, имел одну блажь – подолгу прогуливаться и углублённо о чём-нибудь размышлять. В блажь он впадал редко, как-никак работал и в порту механиком, и журналистом в одном издании, занимался режиссурой в клубе молодых литераторов. Клуб этот создали трое – Эрик Панс, Дмитрий Дрозд и Асманкель Аскеров. Наш герой там ставил спектакли, участвовал в обсуждении чьих-либо работ. В свободное от трудов праведных время писал, в общем, много ещё чем занимался. Кстати сказать, наш блаженный при всей увлечённости творчеством оставался замечательным инженером и не изменял своей институтской специальности.
На этот раз, пустившись в долгую прогулку по улицам города, он дивился странности восприятия коллегой по перу его рассказов, в частности суфийской притчи «Поэт фауны», небольшой по объёму. И любитель побродить по улочкам Риги решил осветить в памяти миниатюру. Он на ходу начал вспоминать:
Степь. Бескрайняя. А может, тундра, которая тоже без края. Сумерки. Ещё виден лёгкий перелив келерий и ковыля или ягеля. Небосклон затаил дыхание своё, глядя на него, всё смолкло в округе. Наступила тишина. Коли сумерки, то значит, вот-вот замерцают на небе первые звёзды. Очень скоро на свой дозор ночной выйдет луна. А если это всё-таки зарождающийся день, то значит, на небе вскоре ярко засияет солнце, освещая огромное пространство своими лучами. В общем-то, это не важно: утро сейчас или вечер.
Он – творение природы – стуча копытцами, появляется в этой самой бескрайней степи или тундре. Впереди ночь. Затем рассвет. Или день, затем закат. И встреча с любимой, а может, с любимым лугом, где много сочной травы и спокойная река. Дружелюбный ветерок подбадривает его в беге. Поэт фауны лёгок и спокоен.
Почему он в том месте оказался совершенно один? Тем более в сумерки? Такое бывает в жизни. Особенно у поэтов, чьи судьбы обречены на подобные обстоятельства.
Степной или тундровый закон жизни через некоторое время вносит в свой сценарий и Её.
Она – глаза голода, выискивающие очередную жертву, – тоже появляется в уже знакомом нам месте. Её звериный нюх уловил запах пищи, запах живой сладкой крови, так быстро распространившийся в уже ночном просторе – там, где холодный свет луны не греет и не придаёт общей атмосфере напряжённость и таинственную жуткость. Полнолуние, одним словом. А может, это происходило днём, когда всё видно очень далеко, что тоже небезопасно. В общем, Она стремительно направляется в сторону источника запаха. И обнаруживает свою потенциальную жертву.
Сигнал тревоги подало сердце. Поэт фауны вдруг вздрогнул и оглянулся. Вдали показалось множество сверкающих глаз. Он рванул вперёд. Но было уже поздно. И не потому, что глаза смерти подобрались слишком близко, а потому, что Он побежал в ужасе от стаи, а не устремился к любимой или ещё к кому или чему.
Разыгралась банальная история степей, а может быть, и тундры: бегство от смерти, погоня за пищей, перепуганное сердце и кровожадные пасти.
Он с каждым мигом терял былую лёгкость, тяжелея от страха, а Она, наоборот, набирала силу и скорость, предвкушая вкусную трапезу.
Стая нагнала жертву. Нагнала и разодрала в клочья её. Ангел Смерти, наблюдавший за звериным пиром, вдруг (и не такое случается с небесными ратниками) громко скомандовал:
– Остановись, голод!
Стая послушно замерла, глядя на огромную белокрылую волчицу.
– Кто дал вам право съедать жертву?
– Бог, – ответил вожак.
– Бог такого права не даёт. Даже мне.
Стая недоумённо ждала дальнейших действий их лидера. Раньше Ангел в образе волчицы являлся им, но никогда не заговаривал с ними, тем более не задавал вопросов. Всё было ясно и так. Вожак рисковал потерять авторитет из-за нерешительности. Но вовремя взял себя в руки и дал команду на продол-
жение пира. И стая кинулась доедать свежее и вкусное мясо.
«Каждому своё: голодному – мясо, убегающему – смерть», – подумал Ангел и взметнулся ввысь. С каждым бывает, и с Ангелами. Небесный вестник иногда пытался понять, почему не догадываются те, кто в роли поедателей, о том, что именно жертва даёт согласие, чтобы её съели или убили, а не Бог. Именно она сама, на глубинном уровне сознания чего-то для себя окончательно определив, перестаёт сопротивляться приходу смерти. Более того, она сама определяет даже, как умирать ей: от чьих-то клыков, от жажды в безводном месте, тихо и мирно на одре в старости, в схватке с врагом или ещё от чего-то. Но эти действия или бездействие живых существ, для всех, кроме Бога во многом загадочны и непредсказуемы. Но собственная участь в руках самого создания. Эта истина проста, и она недоступна многим. И Ангел лишний раз убедился, что прав. Ни Он, ни Она не догадывались об этом. Хотя вестнику небес нравилась недогадливость земных обитателей. Это их качество проявляется порой непредсказуемостью, неожиданным решением воли, разрушающим однозначную схему – сильная рука повергает слабую длань. Ангел знал, что в подобной ситуации главное не сила тела, а наличие духа.
Чьи-то мысли о готовности расстаться с жизнью в бескрайнем просторе вновь призвали Ангела Смерти. Он в тот же миг очутился рядом с позвавшим его. И узрел то, что называют проявлением воли и духа.
Бегущий по бескрайнему простору Поэт фауны, оправившись от внезапного шока – неожиданного появления голодной стаи, – взглянул на горизонт, где ждала его возлюбленная, а может, никто и не ждал там вовсе, но горизонт стал как бы главной целью его. Зрачки Поэта фауны сузились, ноздри расширились, сердце, покрытое ледяным настом испуга, разгорячилось и растопило лёд страха. Ноги понеслись ещё быстрее в сторону желанного горизонта. Образ, пусть будет возлюбленной, вытеснил мысли о смерти. И теперь его сердце согревала Любовь. Любовь ожидала его впереди. Эта Любовь с каждой секундой возвращала ему лёгкость и непобедимость в беге. Любовь оставила далеко позади вечно рыскающие глаза голода и лик огромной белокрылой парнокопытной, которую поэт мельком заметил в стороне.
Ангел Смерти остановился, провожая долгим взглядом прекрасное творение природы.
А стая, обессилев, прекратила бессмысленную погоню. Она, передохнув, снова бросится на поиски очередной жертвы. А этот бой она проиграла.
Степь, или тайга, или океан, долины или горы, земля или небеса, – не важно, они всегда ждут своих истинных Поэтов, чтобы через их явление в нашей жизни побеждать смерть…
