Их коллеги, чуя неладное, вернулись и застали картину более чем странную. Бригадир лежал навзничь, помощник, как ни в чём не бывало, набирал в ёмкость воду. На вопрос, что случилось, ответил, что начальник их споткнулся и упал. Вроде ничего серьёзного никто не обнаружил на теле, но с шеей несчастного какие-то проблемы появились точно, так как у того голову скрутило набок. Вопросов больше никто не задавал, все догадались, что бригадира уложил на землю подросток, притворявшийся убогим и слабым. Этим же днём пострадавшего отправили в больницу. На следующий день за Барбеком явилась милиция. Больной, придя в себя, заявил органам, что просто оступился и его помощник ни в чём не виновен. Подозреваемого отпустили. Но теперь все в бригаде, лояльно относившиеся к сироте, стали его сторониться, за спиной обзывая «бийским шайтаном». Страх и ненависть сменили их былую жалость к нему. Их бригадир отличался огромным ростом и силой, и чтобы такого джигита одолеть, надо было быть, понятное дело, сильнее его. Получалось, они жалели не ягнёнка, а детёныша барса. Обманутые их чувства требовали мести. Пастухи донесли на юного коллегу, куда следует, мол, тот – замаскировавшийся враг народа. К этому времени из больницы выписался Адыл. О доносе он уже знал. Первым делом он упросил Барбека с ним встретиться. И у того злосчастного родника произошёл такой диалог.

– Здесь Аллах двумя ударами твоих ног излечил меня.

– ?..

– Я ведь искренне уважал и уважаю поныне твоего отца и тебя. Аллах уберёг меня от греха. Поэтому прости меня, Барбек.

– Я прощаю тебя, Адыл.

– Что происходило со мной, объяснить не могу, да и неважно сейчас это.

– А что важно?

– Твоё положение. Помнишь еврея, работавшего у твоего отца?

– Он не работал у отца, он помогал отцу, мне, он был членом нашей семьи, как и ты.

– За него не скажу, ну а я-то помогал небесплатно, мне твой отец платил щедро, не скупился.

– Всякая помощь, как и любая работа, может и должна оплачиваться, и в этом ничего преступного нет.

– Ладно, не придирайся к словам, ты же понимаешь, о чём я хочу сказать.

– Не совсем. Ну да ладно, сейчас это действительно неважно. И что Соломоныч?

– Он работает продавцом в магазине и входит в какой-то совет. И знает не понаслышке обо всём, что творится вокруг.

– Где он работает, и о том, что он входит в какой-то совет, я осведомлён. Он всегда был в курсе всех событий, происходящих не только в наших краях.

– Не заводись. Лучше слушай. На тебя в органах есть анонимка. Скорее всего, тебя снова арестуют, но уже надолго, если не навсегда. Времена тяжёлые, шибко разбираться не будут.

– За что? Ты же никаких показаний не давал против меня.

– Я не давал, зато другие дали. Я виноват перед тобой. И не прощу себе, если тебя из-за меня арестуют.

– Меня арестовать могут за что угодно, хоть как сына бая. Ты лишь повод.

– Вот-вот. Значит, уходить тебе надо отсюда. Уходить сегодня же. Я всем скажу, что у тебя очередной заскок, и ты подался куда глаза глядят. Из нашей бригады тебя искать никто не будет. Твоё отсутствие их лишь успокоит. А ты прямиком иди к Соломонычу. Он будет тебя ждать.

– А ты, что, с ним встречался?

– Да. Он приходил навещать меня в больнице.

– Не он ли тебя надоумил мне всё это сказать?

– Отчасти и он. Когда я пришёл в себя в больнице, то первое, о чём подумал, что же со мной происходило, что вытворял я с тобой? Как я мог молиться шайтану, прося его помочь мне истязать тебя? Надеюсь, Аллах простит мне моё кощунство по отношению к Нему, ибо я отвернулся от Него на время. Все гадости, сделанные собственноручно по отношению к тебе, помню до мельчайших подробностей. Вспоминаю, и словно сердце кто-то внутри режет. Больно, но остановить не могу воспоминания. Твой удар, кстати сказать, классный, сбил пелену с глаз моих. Чуть богу душу не отдал, но зато прояснение пришло. Стыдно, больно, а тут ещё и Соломоныч явился в больницу, и давай урезонивать меня. Он всё про тебя и меня, оказывается, знал. Не вмешивался до поры до времени. А придя в больницу, так и сказал: «Пора принимать меры». Прояснил ситуацию с тобой. То, что он хочет тебе предложить, думаю, тебя может спасти. Какое именно предложение, узнаешь от него самого. Моя задача отправить тебя сегодня же к нему.

– И тебе можно верить?

– После всего, что я натворил, разумеется, поверить сложно. Соломоныч предвидел такую ситуацию, просил передать тебе что-то вроде пароля: «Ворон так хочет» и сказал, что этого будет достаточно, чтобы ты мне поверил.

– Этого и в самом деле достаточно. Хорошо. Я уйду сегодня же. А теперь иди. Мне нужно посидеть тут одному.

Адыл протянул руку, Барбек подал свою. Оба вздохнули облегченно и улыбнулись друг другу. Один ушёл, другой остался у родника, не торопясь омыл руки до локтей и лицо, выбрал для медитации место и, приняв позу лотоса, прикрыл глаза, выравнивая дыхание и мысли. Но медитации не получилось. Морфей убаюкал его своим приятным дыханием. И вот он стоит у подножия знакомой горы, а к нему с вершины спускается старец, убелённый сединой, невысокого роста и худощавый. Белые как снег длинные волосы развевались на ветру, и остроконечная борода покачивалась в такт неспешной походке. Глаза старца светились детской голубизной. Барбек вспомнил слова отца по поводу голубых детских глаз: у всех только что родившихся детей цвет глаз голубой, как знак того, что чадо явилось в мир с небес как дар божий. Старец взял юношу за руку и повёл на гору. Во снах все действия происходят не так, как в реальной жизни: или мгновенно, или мучительно затянуто. Двое оказались на пике горы сразу, едва успели сделать пару шагов. Старец указал левой рукой в сторону запада, где пылал закат. Затем правой рукой – на скатерть, разложенную у самых их ног. На скатерти возлежали рядышком три вещи – звезда, кинжал и книга. Звезда вся переливалась, играя на свету рубиновыми гранями, сияло стальное лезвие кинжала, а книга, хоть и внушительного размера, но ветхая, спокойно лежала, ничем не привлекая внимания к себе. Старец молвил: «Там, на западе, будет вершиться твоя судьба, и что ты выберешь сейчас, станет твоим провидением или наказанием». Юноша выбрал книгу. Вернее, он только подумал о ней, как она оказалась у него в руках. Тяжесть фолианта и присутствие чего-то таинственного, сокрытого в ветхих страницах книги, ощутил в руках Барбек. Старец ничего не сказал, лишь улыбнулся еле заметно и исчез. Вслед за ним исчезли книга и сами горы. Стояла тишина, и где-то рядом булькал родничок. Сын Аскера проснулся.

Ранним утром он тихо постучал в дверь друга.

– Ассалам алейкум, Соломоныч.

– Алейкум ассалам, Барбек. Проходи. Присаживайся. Слышал, что война началась?

– ?!

– На нашу страну напали немцы-фашисты. Идёт призыв в армию. Призывают всех, кому восемнадцать лет и старше. Ты выглядишь на все восемнадцать. Не перебивай, а послушай. Я много лет дружил с твоим отцом. Вся ваша семья для меня не чужая, вы, все караимы, для меня являетесь родными и близкими. И меня беспокоит положение твоё, особенно сейчас. Когда тебе было тяжело в горах, я за тебя не волновался. Судьба через преследование Адыла отвлекла от твоей персоны внимание людей влиятельных и опасных. Они ждали, когда ты наложишь на себя руки. Ждали твоей гибели в горах. Но вопреки их ожиданиям ты, наоборот, окреп и выжил. А ещё чуть не отправил на тот свет бригадира пастухов. Больше они ждать не будут.

– Но почему, Соломоныч?

– Твой отец был очень богат во всех отношениях. Но материальным богатством он не дорожил, и те накопления, о которых я знал, отдавал через меня разным организациям и нуждающимся людям.

– И бриллиант Султана?

– Ты знаешь о нём?

– Про него комиссары выпытывали у отца в тюрьме.

– Твой отец рассказывал мне о священном перстне, но не показывал его.

– Как он, интересно, выглядит?

– Не отвлекайся. Сейчас тебя должно волновать совсем другое.

– А у отца были накопления, о которых ты не ведал?