– Его словно подменили, – продолжал горячиться Скоблин. – Считали пешкой, случайно пролезшей в дамки, а оказался если не королем, то по крайней мере ферзем.

– В тихом омуте черти водятся.

– Омутом считаешь РОВС? – Скоблин впервые за разговор с женой улыбнулся. – А его чертом? Мы поспешили с сообщением Центру, сделали неверные выводы о Миллере: он вовсе не мямля, обладает, как оказалось, жестким характером, неподкупен, бдителен – без охраны ни шагу.

– Неужели надеялись провести на мякине? Он много пережил, всякое перевидел, не трус, просто осторожен.

Скоблин слушал с вниманием, не в первый раз восторгаясь редким для женщины аналитическим умом, способностью видеть людей точно насквозь, проникать в их сущность.

– Не торопи события, – продолжала Плевицкая. – Побудь некоторое время в тени. Пусть почувствует себя неуютно без твоих советов, участия в делах и сам призовет, приблизит к своей персоне. Вам надо сблизиться, хорошо бы домами, чтобы Миллер забыл об осторожности, даже стал беспечным. Постараюсь сдружиться с мадам Миллер, чтобы через генеральшу подействовать на генерала…

– Центр торопит с завязыванием с Миллером дружбы.

– Попроси товарищей не подстегивать. Сообщи о создавшемся в РОВС положении, новой расстановке кадров, изменениях в структуре.

– Москва считает Миллера крайне опасным из-за непредсказуемого характера, чрезмерной бдительности. Сблизиться, чтобы иметь допуск к святая святых РОВС будет не легко: Миллер не Кутепов.

– Верно, такого труднее заманить в сети.

– Хочешь сказать… Думаешь, повторят операцию похищения? – Скоблин недоговорил.

– Что придется делать – решать не нам, а Москве.

Генерал приник к руке жены.

– Ты как всегда права. Подождем новую инструкцию. Пока подготовим очередное донесение – при появлении товарища из Центра будет слишком мало времени, курьер заспешит домой к празднику.

– Имеешь в виду праздник Троицы: Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого?

– На Лубянке сидят ярые безбожники, никто из большевиков не признает ни Троицу, ни Пасху, ни другие православные праздники, как и саму церковь. На Родине сейчас отмечают дни рождения Маркса, Энгельса, Ленина, победы Парижской коммуны и большевиков в Гражданской войне. Но вернемся к Миллеру.

– Ну нет, – махнула рукой Плевицкая. – Много для него чести. Есть более насущные дела, например, обвинение тебя Федосенко. Не считай это пустяком. К пущенной поручиком сплетне приплетут кучу домысла, лжи, придется оправдываться, а это неприятно. Я не пугаю, а лишь трезво смотрю фактам в лицо.

Федосенко был явным неудачником. Офицер-корниловец, он к тридцати годам дослужился лишь до поручика. И не только не был удостоен ни одной награды, но и простой благодарности начальства. Дважды за чрезмерное употребление спиртного сиживал на гарнизонной гауптвахте. Чуть не угодил под военный трибунал за потерю при отступлении из Джанкоя полковой кассы: осталось подозрение, что присвоил немалую сумму. В эмиграции влачил полуголодное существование, порой перебивался с воды на хлеб. Сменил десяток работ и нигде не преуспел, отовсюду был вынужден уйти. Околачивался в Варне, Софии, наконец добрался до Парижа. Дважды был женат и дважды разведен. Влезал в долги и скрывался от кредиторов. Жаловался чуть ли не каждому знакомому на неласковую к нему судьбу. Как-то признался собутыльникам, что из отчаяния, безденежья готов напасть на банк, кредитную контору или ссудную кассу, но не найдет помощника и авто, чтобы улизнуть от полиции. И такой неудачник заявил комиссару полиции, будто оказался свидетелем покушения на генерала Кутепова, запомнил преступников, согласен дать показания.

Федосенко выслушали, заявление занесли в протокол и потребовали изложить все сказанное в письменном виде.

– Это еще зачем? – удивился бывший поручик. – Я все рассказал!

– На суде можете отказаться от показаний, написанное собственноручно будет неоспоримым документом, – объяснили добровольному свидетелю.

Федосенко более часа корпел над заявлением, рвал листы, начинал сначала, в результате показания получились сумбурными, с массой ошибок: то ли Федосенко знал очень мало о пропаже Кутепова, то ли о многом умалчивал, приберегая козыри до суда над Скоблиным, надеясь за доносительство получить изрядное вознаграждение.

Чтобы повысить к себе интерес, подбросил новую сенсацию (от нее у полицейского полезли глаза на лоб), будто знает, кто стоял за спиной П. Горкулова, совершившего покушение на президента Франции.

– Все считают Горкулова монархистом, а он московский чекист. Большевики спланировали убийство вашего президента, чтоб рассорить Францию с русской эмиграцией.

Сенсационное признание стало достоянием вездесущих журналистов скандальной и полицейской хроники, попало во многие газеты, достигло Миллера. Генерал пожелал встретиться с Федосенко и в конце беседы с глазу на глаз стал мрачнее тучи. Приказал собрать членов штаба РОВС и доложил, что если верить поручику, среди похитителей Кутепова был генерал Скоблин.

– Считаю это гнусной ложью, злым наветом на честнейшего, ничем себя не запятнавшего Николая Владимировича. Верю, что подобный вывод сделаете и вы. Тем не менее заявление следует проверить: в любой лжи, как правило, присутствует капля правды. Если такая капля обнаружится в показаниях поручика, мы были и остаемся под контролем чекистов, что равнозначно провалу! Предлагаю провести тщательное следствие собственными силами, без участия французов. Если все окажется ложью, привлечем поручика за злонамеренную клевету к строжайшей ответственности. Прошу высказаться.

Обсуждение заняло немного времени. Члены штаба в один голос заявили, что Скоблин вне подозрений, но чтобы прекратить слухи, поклеп, следует создать комиссию по расследованию доноса.

Скоблин не стал ждать, когда его вызовут для дачи показаний и, пользуясь данной ему властью председателя корниловцев, исключил Федосенко из объединения как интригана.

На Лубянке внимательно читали зарубежную прессу, но об обвинении «Фермера» вначале узнали от руководителя Иностранного отдела ОГПУ Сергея Шпигельгласа, который информировал:

Шпигельглас предлагал незамедлительно выяснить, от кого Федосенко узнал об истинной роли Скоблина, но в Москве не придали значения случившемуся. Пришлось Скоблину самому выкручиваться из сложнейшего положения.

Николай Владимирович не боялся расследования – репутация его в РОВС была безупречной. И оказался прав: поручику не поверили, следствие прикрыли.

– Все дурно пахнет инсинуацией, желанием врагов внести раскол в наши ряды! – громогласно заявил начальник 1-го отдела РОВС генерал Эрдели. – Невозможно даже подумать, что старейший – не по возрасту, а по сроку службы, заслуженный член нашего Союза занимался грязными делишками, которые зовутся «предательство», пособничал похищению генерала Кутепова!

Все согласились, собрались разойтись, запротестовал лишь Скоблин:

– Настаиваю на суде чести. Именно чести, которая мне дороже жизни. Лишь такой суд может признать мою невиновность.

До суда дело не дошло: узнав о требовании Скоблина, Плевицкая предостерегла мужа:

– Не зарывайся, Коля, не рискуй. Позор, верно, надо смыть, вопрос – как? Суд может глубоко копнуть и докопается до такого, что скрываем.

– Мне нечего опасаться, против меня нет фактов, лишь домысел, пустые слова.

– Я бы поостереглась, не лезла за каштанами в огонь – можешь опалить руки, и не только их.

– Центр настаивал на скорейшей вербовке новых людей, что пытался сделать, к сожалению, имел мало времени для проверки очередной кандидатуры, и случилась ошибка. – Предваряя вопросы, Скоблин рассказал, что встречался и беседовал с глазу на глаз в парке с Федосенко лишь один раз, предложил сотрудничество, обещал хорошо оплачивать работу, но вразумительного ответа не получил.