К о в а л ь с к и й: Такие – находка для разведки. С ее талантом стала бы второй Мата Хари, которая также служила актрисой, точнее, танцовщицей.

С к о б л и н: И была расстреляна, как шпионка Германии. Считаете, что моя догадалась, откуда прибыли?

К о в а л ь с к и й: Не сомневаюсь. Лучше не продолжать играть коммивояжера из Варшавы. Вернемся к делу. Товарищи в Москве приветствуют вашу инициативу с вербовкой в среде офицерства, благодарят за последние разведданные.

С к о б л и н: Есть новые, но помучился при шифровке, перенося шифр на лоскуток шелка.

К о в а л ь с к и й: Попросили бы Надежду Васильевну. Была бы незаменимой помощницей не только в шифровке и расшифровке, но и в налаживании нужных контактов, а также вашим прикрытием в поездках.

С к о б л и н: За чужую спину не прятался.

К о в а л ь с к и й: Познакомились со всеми генералами, адмиралами?

С к о б л и н: Многих знал еще в России.

К о в а л ь с к и й: Если супруга вступит в наши ряды, с ее проницательностью своротим горы, у белого движения в эмиграции от нас не станет тайн.

С к о б л и н: Вы упорно толкаете меня на признание Наде в моей деятельности.

К о в а л ь с к и й: Привлечь к работе супругу советуют в Москве.

Ковальский стал прощаться с наступлением сумерек. Посетовал на короткое свидание, невозможность подольше побыть у гостеприимных хозяев.

– Пора ехать на вокзал – поезд на Варну около полуночи.

– И мы бы с Колей последовали за вами, – призналась Надежда. – Хорошо жить среди славян и наших, перебравшихся в Болгарию, лучше, конечно, обитать под небом Парижа. Много наслышана о Франции, рассматривала ее столицу на открытках, горю желанием увидеть воочию.

– Дождетесь, скоро в Константинополе нечего будет делать.

Ковальский ушел. Надежда присела на диван с модным журналом. Скоблин принялся договариваться по телефону об очередном выступлении жены. Пора было укладываться, но в дверь позвонили. Открывать пошел генерал.

– Вы?

На пороге стоял Ковальский, глаза его непривычно блестели.

Ни о чем не спрашивая, хозяин отступил, приглашая в квартиру. Забыв, что хозяйка нетерпима к дыму, Ковальский жадно закурил.

«Случилось что-то из ряда вон выходящее», – предположил генерал.

«Отчего не уехал? – удивилась вышедшая в прихожую Надежда. – И чем напуган?»

Ковальский собрался сделать еще пару глубоких затяжек, но ожил телефон. Гость и хозяева одновременно взглянули на аппарат. Трубку подняла Надежда.

Звонила Лидия Кутепова. Извинившись, что подняла с постели, сообщила новость, взбудоражившую всю русскую колонию Константинополя. Кутепова спешила, говорила скороговоркой. Чтобы мужчины оказались в курсе новости, Плевицкая стала переспрашивать собеседницу:

– Ничего не предвещало нападения?.. Стреляли? В генерала Романовского?.. Боже, смертельный исход!.. Где произошло? В нашем посольстве?.. Под вечер? В бильярдной?.. Отчего не вызвали полицию? Желают сами схватить преступника?

Произошло невероятное. В российском посольстве, где временно поселилось много беженцев, выстрелом в упор был убит генерал-квартирмейстер в Ставке Главнокомандования. При убийстве присутствовала Наталья Лавровна Корнилова.

– Убийца ушел черным ходом? – продолжала уточнять Плевицкая. – Но как миновал второй этаж, где полно беженцев? Ушел в город, растворился в людском муравейнике?.. Куда кинулся патруль? На вокзалы и в порт?.. Запомнили, как выглядел убийца?

Надежда слушала и вспоминала бывшего начштаба генерала Ивана Романовского, который приплыл из Крыма с Деникиным и британским дипломатом Холмэном на миноносце «Капитан Сакен».

«Представили после концерта. Начинал тучнеть и лысеть… Носил бородку а-ля кардинал Ришелье… При ходьбе смешно семенил, точно пританцовывая… Но отчего напуган Ковальский? Боится быть обвиненным в убийстве? Он ни в чем не виноват: я тому свидетельница, во время убийства угощался чаем с бутербродами… Опасается, что на вокзале могут арестовать, будут допрашивать и докопаются до истины?.. Решил пересидеть у нас?..»

Словно догадавшись, какие вопросы встают перед певицей, Кутепова рассказала, что британский командующий выставил у посольства усиленный караул, документы проверяют буквально у всех убывающих из города, в первую очередь у лиц европейской внешности.

Стоило разговору прекратиться, Плевицкая пересказала его мужчинам, впрочем, те уже были в курсе всего, а Ковальский сумел побороть испуг.

– Извините, что ворвался на ночь глядя, но больше пойти не к кому. Посижу у вас часок-другой.

– Бросьте! – перебила хозяйка. – Заночуете здесь, не то заграбастают как приезжего, бросят в кутузку, где кишмя кишат тараканы и брр! крысы. Покинете нас и город, когда паника утихнет.

Она ушла стелить на диване и прислушалась к разговору в столовой.

Убийство Романовского оказалось полной неожиданностью. Ковальский признался, что не имеет права рисковать полученными от Скоблина документами и шифровкой – попади они к белым в их контрразведку, и примутся искать источник информаций.

«Стрелял точно не Ковальский, – размышляла Плевицкая. – Такие имеют более важное задание, нежели спускать курок. По всей вероятности, не вооружен, дабы при обыске на границе не арестовали. Не повезло бедняге из-за стечения обстоятельств… Должен вернуться, вопрос: куда? По всему, в Москву, сомнений, что прибыл именно оттуда, нет. Неужели проделал неблизкий путь лишь для встречи с Колей?..»

Ковальский прятался двое суток. Не подходил к окнам, тем более не появлялся на балконе. По совету генерала не брился. Плевицкая раздобыла пенсне, которое делало Ковальского похожим на профессора, шляпу поменяли на котелок. Константинополь покинул не поездом, а на фелюге контрабандистов, делающей рейсы в порты Болгарии.

На гибель русского генерала турецкие (а затем европейские) газеты отозвались короткими сообщениями. О покушении больше говорили в среде русских эмигрантов. Предлагали разные версии – убийство из ревности (Романовский, дескать, отбил у убийцы жену), карточный долг и месть за казненного на Кубани родственника.

Ни Плевицкая, ни Скоблин долго не знали, удалось ли Ковальскому добраться до Москвы. Лишь в конце месяца пришла почтовая открытка с печатью Краковского воеводства. На обороте фотографии католического собора, не слишком разборчивым почерком сообщалось, что Вячеслав здоров, того же желает супругам.

– Он миновал все кордоны! – потряс Скоблин открыткой.

– Рада за вас обоих, – ответила Надежда. – Напрасно причисляют тебя к белопогонникам, к борцам за белое дело. Ты иного цвета. Умоляю быть предельно осторожным, чтоб не проступил ненавистный беженцам цвет большевистского знамени. Кому служить, что делать, ты вправе решать сам. Береги, пожалуйста, себя, ты нужен живым не только Москве, но в первую очередь мне.

Скоблина оглушило услышанное, генерал какое-то время был не в силах говорить. Наконец выдохнул:

– Ты… ты знала?

– Догадывалась. А как познакомилась с «другом юности», сомнения отпали. Забыл простую истину: любящую женщину невозможно обмануть, можно изменить, но не обмануть.

– Прости и не осуждай!

– Я тебе не судья, коль решил помогать Москве, значит, считаешь это нужным. Обещаю не лезть в твои дела, не быть помехой. Ответь лишь на один вопрос: служишь большевикам, чтобы заслужить право вернуться, или еще зачем-то?

– Еще зачем-то, – признался Скоблин. – Желание обрести Родину – само собой. Но не желаю и прозябать на пенсии, быть при тебе вроде альфонса, к тому же нужно думать о старости, чтоб она не оказалась нищенской. Деньги не главное, но и без них жизнь уже не жизнь.

Скоблин стал чуть заикаться, когда признался, что выполняет приказы чекистов не только во имя высокой идеи построения в новой России социализма и коммунизма.

– Мою деятельность оценивают высоко, оплачивают довольно щедро. Давно мечтаю приобрести авто и загородную дачу под Парижем или на побережье. Имеется одно «но»: как на приобретения посмотрят в Москве?