Разрезаю красную бумагу ножницами. Придаю нужную форму, пишу на внутренней стороне синей шариковой ручкой: «Царапина над правой бровью». Пусть это останется здесь. Пусть больше подобное никогда не произойдет. Складываю объемную звездочку и верчу в руках. Глаза щиплет от слез и разочарования. В коридоре слышатся шаги. Сжимаю бумажку в кулаке и юркаю под одеяло. Дверь открывается с тихим скрипом – кто-то из родителей проверяет, сплю ли я. Наверное, папа. Может, хочет извиниться? Дверь закрывается, шаги удаляются, а настольная лампа все еще горит. Он не выключил ее… Слишком зол, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Переворачиваюсь на другой бок и смотрю на ошметки красной бумаги на столе. Сегодня папа впервые за семнадцать лет ударил меня.

Новости о семейном и бытовом насилии часто высвечивались в ленте, но я пролистывала их, думая: «Меня это не касается». И сейчас думаю так же. Один удар ничего не значит, верно? Может, у папы случилось что-то плохое на работе, или они опять поругались с мамой. Да и синяков нет, а царапина – от его неровно подстриженного ногтя. Это всего лишь случайность.

Из коридора слышатся громкие голоса. Родители переругиваются:

– Иди и извинись перед ней, – говорит мама срывающимся голосом.

– Нечего было мне под руку лезть! А ты ее лучше не защищай, сосредоточься на воспитании, – рявкает папа.

– Куда ты?

– Подальше отсюда, отдохну в более приятной компании.

Хлопает дверь, я вздрагиваю.

– Спишь? – мама заглядывает в комнату.

У нее измученный вид. В руках ватные диски, антисептик и пластырь.

– Нет.

– Ты не переживай, он вернется и обязательно извинится, – она садится рядом и накрывает меня одеялом. Становится тепло и спокойно. Сейчас я в безопасности.

Мама обрабатывает мою рану, лепит на нее пластырь.

– У него что-то произошло на работе? – спрашиваю я.

– Какой бы ни была ситуация, он не имеет права тебя бить. Махать руками может любой дурак, – мама склоняется и целует меня в лоб, – умный человек должен уметь брать верх над эмоциями. Сладких снов, милая.

– Спокойной ночи.

Она уходит, по пути выключив настольную лампу. Глаза привыкают к темноте. Я не свожу взгляда с красного листа бумаги. Незадолго до ссоры я выбрала его и положила на стол. Хотела занять руки чем-нибудь, пока буду учить английский. Хобби переросло в стрессоотводчик – если я сильно нервничала из-за уроков или контрольной, или дома случалось что-то плохое, я садилась за стол и создавала новую фигурку. Динозавры, инопланетяне, высокие и низкие люди, птицы – комната выглядит, как выставка экспонатов.

Открываю кулак и смотрю на звездочку. Если намажу ее фосфорной краской, она будет светиться как настоящая. Кладу ее на прикроватную тумбу и натягиваю одеяло до носа. Завтра будет новый день. Папа извинится, и все встанет на свои места.

* * *

– Ты упала? – в классе ко мне подсаживается Роза. Мы дружим со средних классов, проводим много времени вместе. От ее любопытства и зоркого взгляда порой негде скрыться.

– Споткнулась и приложилась к краю комода, – вру я с фальшивой улыбкой.

– Сильно болит?

– Не очень. Я даже забыла о пластыре, пока ты не спросила.

Мы смеемся, болтаем, а, когда начинается урок, переписываемся под носом учителя. Ногти Розы сегодня желтые с нарисованными миньонами из «Гадкого я». Она профи в маникюре, меняет рисунки чуть ли не каждый день. Иногда хочется попросить ее сделать мне маникюр, но каждый раз становится стыдно, ведь за любую работу надо платить, а у меня пока проблемы с карманными деньгами.

«Тебя пригласили?» – пишет Роза. Почерк у нее корявый, буквы заваливаются влево. Сейчас она пишет лучше, а в пятом классе я едва понимала ее каракули.

«Куда?»

«У Кристины в субботу день рождения. Она вчера мне в личку писала. Сказала, что кроме одноклассников будут еще другие ребята из соседних школ».

Я кошусь на Кристину с легкой завистью. Она человек с совершенно обычной внешностью, но стоит ей заговорить или улыбнуться, по-особому зажестикулировать руками, как она становится всеобщей любимицей. Ее даже в шутку называют «госпожа Харизма». Она пришла к нам в школу в седьмом классе, подружилась с одноклассниками, а потом и с учениками из параллели. Кристина общается и с теми, кто учится в первую смену. Счастливчики! Мне бы тоже хотелось возвращаться домой днем, а не бродить в темноте.

«Меня она не приглашала», – пишу неохотно. Трудно признавать, что самый общительный человек в классе тебя динамит.

«Проверь личку еще раз».

Я достаю телефон и напоказ открываю сообщения Вконтакте, чтобы Роза видела: я от нее ничего не скрываю.

– Пусто, – разочарованно протягивает она, вздыхает, а потом внезапно обнимает меня за руку и прижимается щекой к плечу, – ну, тогда я без тебя не пойду!

– Пф, – я качаю головой. Когда ей чего-то очень хочется, она всегда так пристает. – Иди, раз так хочется. Подумаешь. Мы не обязаны с тобой делиться всем подряд.

– А ты что будешь делать?

– Найду какое-нибудь новое оригами, – я похлопываю подругу по спине. – Не парься, у меня есть, чем заняться.

* * *

Чем ближе к вечеру, тем мне тревожнее. Поглядываю на часы на смартфоне. До конца урока остается десять минут, и они летят слишком быстро. Когда я дойду до дома, родители уже будут там. И если с мамой у меня нет проблем, то вчерашняя ситуация с папой все еще болезненно царапает сердце.

Звездочка из бумаги лежит на прикроватной тумбе. Утром я теребила ее, даже подумывала разорвать и выкинуть, но что-то меня остановило. Будто секрет, спрятанный на оборотной стороне звезды, лучше оставить нетронутым.

– Я тебе позвоню по видеосвязи, – говорит Роза. Мы обнимаемся на прощание и разбредаемся каждая в свою сторону: она направо – до ее дома пять минут ходьбы, а я налево – мне топать пятнадцать минут.

Хорошо, когда живешь в центре города. Кино, рестораны, учебные заведения – все под боком. Мой мир вот уже семнадцать лет состоит из блеклой стабильности. Уроки начинаются после обеда, а заканчиваются, когда взрослые идут домой ужинать. Я дружу только с одной девочкой, хотя и не жалуюсь. Чем больше друзей, тем больше обязательств. Иногда я прихожу к маме на работу и помогаю ей. Она работает в офисе, который находится в высотном здании с множеством прозрачных окон. Если задрать голову, увидишь лестницы и людей, снующих по ним вверх-вниз. Мама занята переговорами или подготовкой документов, поэтому мне поручаются мелочи вроде уничтожения ненужных бумаг, скрепления страниц степлером или скрепками. Моя мама работает секретарем, и к работе относится очень ответственно. Однако даже она не способна успеть переделать все на свете до шести вечера. Ее часто задерживают, отправляют в командировки. Мы с папой подолгу питаемся пельменями или макаронами, потому что кроме них ничего не умеем готовить.

Я не хожу в кружки, не занимаюсь вокалом, хотя люблю петь; мой английский хромает, а на личном фронте без перемен. Иногда я засматриваюсь на парней в школе или на улицах, а также на актеров из сериалов, но никто из них не нравится мне до трепета в сердце. Роза однажды сказала, что я «какая-то неправильная девчонка со странными интересами». Мы потом посмеялись, но она права.

Дома пахнет пюре и свежими котлетами из индейки. Мама всегда вкусно готовит.

– Мой руки и садись ужинать, – зовет она.

– Сейчас, – торопливо переодеваюсь в домашнюю одежду, мою руки и осторожно захожу на кухню. Папы еще нет.

Мама перехватывает мой обеспокоенно-настороженный взгляд:

– Сегодня он не придет. Сказал, занят на работе.

– А-а… – я сажусь за стол и смотрю в тарелку. Мама уже положила туда пюре, а котлеты настолько горячие, что я вижу исходящий от них пар. Во рту скапливается слюна, в животе урчит. Я беру вилку. – Он давно так не делал.

Я не сразу понимаю, что сказала это вслух. Папины ночевки в другом месте болезненная тема для мамы, да и для меня тоже. Раньше он работал на севере, и мы сильно по нему скучали. Все изменилось, когда папу уволили, и он стал работать в какой-то местной фирме. Ни я, ни мама до сих пор не знаем ее названия.