– И тем не менее я прошу обратить более пристальное внимание на докладную Ванина, – не отставал Берия. – Многое указывает на то, что немцы подошли к прорыву в создании оружия огромной силы поражения. Не меньше беспокойства у нас вызывает работа англичан и американцев. В Лос-Аламосе построен целый город. Это сейчас они нам союзники, а как только получат урановую пушку, нам несдобровать, если…

– Да понимаю я, что они гангстеры, – проворчал Сталин. – Лучше бы эта сволочь подумала о Втором фронте.

– Англичане рвутся к секретам немецких ядерщиков. Нам нужно их опасаться.

– Мы тоже рвемся. И что? Есть там к чему рваться?

– Докладная основана на надежных данных, Иосиф Виссарионович.

– Что ты мне подсовываешь эту бумажку! – возмутился Сталин. – Что я, сам не понимаю, как это важно? Но сейчас я думаю о том, что мы вступаем в бой, не успев переоснастить тридцатьчетверки 85-миллиметровыми пушками, что у нас несколько сотен Яков выпустили с дефектной обшивкой. Вот о чем я думаю. И ты об этом думай пока.

– Знаю, Иосиф Виссарионович. Разберемся, выявим…

– Не надо, – оборвал Сталин. – Нет времени выявлять. Работать надо, дело делать. Навыявляли уже… Иди.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

Поняв, что развивать эту тему дальше становится небезопасно, Берия повернулся и пошел к выходу.

– Постой.

Нарком замер на месте.

– Это не шутки, Лаврентий, – словно перебарывая себя, сказал Сталин. – Распрячь лошадей на переправе – это не шутки. Дай мне больше сведений по урановым разработкам немцев. И узнай, насколько далеко наши союзники продвинулись в нелегальных контактах с немецкими специалистами. Тогда и поговорим.

Вечером Берия позвонил Ванину.

– Значит, вот что, Павел, – сказал он с легким грузинским акцентом, – держи меня постоянно в курсе по этой теме. Напрямую звони, понял?

В этот день сразу несколько резидентов советской разведки в пяти странах получили шифрограмму примерно одного смысла. В Берлин был направлен следующий текст:

«Рихтеру.

Нами получены данные о серьезном прогрессе Германии в урановом проекте. Важно в кратчайший срок предпринять максимальные усилия, чтобы выйти на компетентных лиц, имеющих доступ к работе по созданию оружия массового поражения. Будем приветствовать любые сведения, касающиеся доклада Гиммлера, переданного Гитлеру 14 мая. Также необходимо установить, в какой степени английская разведка приблизилась к носителям информации по урановой программе, способна ли она получать достоверные сведения по данной теме. Зеро.

Старик». По согласованию с Берией операцию решено было назвать «Клевер».

Хотя «Шиллер-театр» располагался в трех кварталах от «Адлерхофа», Хартман поехал туда на своем «Опель Адмирал» с откинутым верхом, поскольку не решил, куда направится после спектакля.

Стояла чудесная погода, пропитанная свежестью едва распустившейся листвы. Казалось, город насквозь пропах липовой смолой и цветами сирени. Небесная высь оглашалась беспечным писком стрижей, чертивших стрелы в синей, бездонной дали. Шум моторов, голоса прохожих, топот марширующих сапог звучали в вечернем воздухе как-то по-особенному гулко. Всё как будто замедлилось, притихло, покрылось налетом лени и томного предвкушения неведомой радости.

Давали «Разбойников». Хартман заказал двухместную ложу, изолированную от окружающих, в которой можно было говорить, никому не мешая. Зал не был полон, и даже в партере хватало свободных мест. В ложе его уже дожидался только прибывший из Стокгольма Юнас Виклунд, совладелец фармацевтической компании, которая выросла на поставках в рейх антисептиков и перевязочных средств. Кроме того, Виклунд был племянником Андерсона, который не любил приезжать в Берлин, и Виклунд, имея долю в отеле, принял на себя эту обязанность.

– Меня поражает, Франс, стойкость берлинцев, – сказал Виклунд. – Играть Шиллера, когда вокруг рвутся бомбы, – это дорогого стоит. Между прочим, вы не заметили, предусмотрены тут аварийные выходы на случай, если они начнут рваться?

– Не волнуйтесь, Юнас, – улыбнулся Хартман, – здесь крепкие дубовые кресла. В крайнем случае, спрячемся под них.

Зал постепенно затих. Погас свет, раздвинулся занавес. На сцене в декорациях замка Мооров, одетые в кожаные костюмы, символизирующие Средневековье, стояли двое – старый граф фон Моор и его сын Франц.

– Здоровы ли вы, отец?

– Здоров, мой сын. Ты что-то хотел мне сказать?

– Почта пришла. Письмо из Лейпцига от нашего стряпчего…

– Кстати, о Лейпциге, – тихо сказал Хартман, слегка наклонясь к Виклунду. – Вам что-нибудь говорит фамилия Шварц? Эрвин Шварц?

Виклунд отрицательно покачал головой.

– Он англичанин. Во всяком случае, называет себя англичанином.

– Почему вы говорите о нем?

– Он знает пароль. Вышел на наших людей и хочет встречи через неделю. Говорит, что остался один и без связи. Служит в Имперской палате печати, кажется, переводчиком… Хотя нет, он курирует группу переводчиков. Сказал, что располагает прямым контактом в лейпцигской лаборатории Гейзенберга.

– Это интересно. – Виклунд закурил. Он слышал фамилию Шварц, догадывался, что под ней скрывается агент «Интеллидженс сервис». Ему также было известно, что в Лейпциге оголилась сеть. Однако, поразмыслив, он не стал говорить об этом Хартману, так как любые сведения из лаборатории Гейзенберга стоили риска, за них заплаченного. Политический вес такой информации равнялся национальной независимости, а потому, затянувшись, Виклунд тихо произнес: – Но будьте осторожны. Я наведу справки.

– Хорошо. Я встречусь с ним через неделю.

Став посредником между СИС и Хартманом, Юнас Виклунд не взял на себя функции завербованного агента, оставаясь гражданином своей страны и штатным сотрудником шведской Службы госбезопасности, о чем англичане могли догадываться. В СИС внимательно относились к любому каналу связи, к тому же Хартман до какого-то момента был человеком Виклунда. И хотя можно было предположить, что часть информации сливается шведам, приходилось доверять. Данные по урану намывались, как золотой песок на приисках, и направлялись Виклундом по двум адресам – в Лондон и в Стокгольм.

– Мои доверители, – тихо говорил Хартман, тщательно подбирая слова, – не верят в успех операции «Цитадель». Того же мнения в разной степени придерживается и генералитет вермахта. Советам удалось наладить военное производство за Уралом, мы не пробились к кавказской нефти, поэтому нет смысла рассчитывать на то, что русские истощатся в схватке на орловско-курском рубеже. Спросите у ваших друзей, хотят ли они после победы над Германией увидеть на своих границах сильного, озлобленного, вооруженного до зубов русского медведя?

Виклунд, казалось, увлекся действием. Он неотрывно смотрел на сцену, где слишком толстый для этой роли Франц изъяснялся в любви несколько перезрелой Амалии.

– Вы сказали «мы». – Светлые усы Виклунда приподнялись в улыбке.

– Да, мы, – вздохнул Хартман. – Ведь я немец, хоть и наполовину. И моя страна ведет войну.

Виклунд сочувственно кивнул:

– И что же ваши доверители могут предложить на сей раз?

– В том случае, если будет найдено понимание между ними и теми, кого представляете вы, патриоты Германии сделают все, чтобы вермахт развернулся против Гитлера и СС. Разумеется, речь не идет о таких людях, как Кейтель, Йодль и им подобных. При соблюдении определенных условий можно нейтрализовать Кессельринга и открыть Сардинию. Такая же история с Лёром в Греции. Насколько я понимаю, именно эти направления наиболее чувствительны для союзников сегодня.

– Кессельринг не поддастся шантажу.

– Значит, будет другой. Абвер – очень сильная организация.

– А что дальше?

– Все, что угодно: переворот, ликвидация, арест. Но результат один – концентрация военной мощи на Востоке. При нейтралитете Англии и США консолидированный германский кулак обрушится на Советскую Россию и поставит ее на колени. В этом случае можно будет рассчитывать на поддержку Японии. А это уже война на два фронта. Без союзников русским не устоять. Разве не этого желает мистер Черчилль?