– Чего изволите? – с отчужденной любезностью спросил он.

Старик заказал лимонад и сто грамм охлажденного шнапса.

– Ладно, давай говорить, – сказал Гесслиц и отхлебнул пива. – Отсюда не слышно.

– В том, что сообщил тебе Оле, ничего не изменилось. – Хартман сунул в рот сигарету. – Послезавтра, в два часа пополудни, здесь, на площади. Буду я и Оле. Ты не ходи. Как и договорились, если окно моего кабинета не будет приоткрыто – значит что-то пошло не так… Ну, в общем, ты сам знаешь, что тогда делать.

– Угости сигаретой, – сказал Гесслиц. Франс протянул пачку. – Планы Панкова я передал Оле. Он прошел весь маршрут.

– Знаю.

– Там есть свои тонкости. Я кое-что подготовил. На всякий случай.

Еще раз они обозначили все пункты предстоящей встречи со Шварцем на Рыночной площади.

Держа на подносе стакан лимонада и стопку шнапса, официант вернулся к старику с ребенком. Слегка нагнулся, отведя руку с подносом в сторону, и спросил:

– Кому шнапс?

Старик изумленно посмотрел на него, побагровел от возмущения и ткнул пальцем в мальчишку:

– Ему!

С невозмутимым видом официант поставил шнапс перед ребенком, лимонад – перед стариком и спокойно удалился. Старик сокрушенно выдохнул, покачал головой и поменял стаканы.

Когда всё было оговорено, Гесслиц сказал:

– Вчера от Старика пришла шифровка. Он информирует, что личный врач Гиммлера Феликс Керстен, он гражданин Финляндии, мануальщик, у него клиника в Берлине, что он побывал в Стокгольме и там встретился с Абрахамом Хьюиттом, который является рукой Рузвельта в Швеции и агентом Управления стратегических служб. Вероятно, Гиммлер начал прощупывать почву для контакта с американцами. Вероятно, это была их первая встреча. За нее Гиммлер заплатил тем, что тайно выпустил из лагеря в Голландии небольшую группу евреев.

Хартман задумался, задержав горящую сигарету возле губ.

– А чья это идея? – спросил он. – Сам Гиммлер до такого бы не додумался.

– Судя по всему, это предложил Керстен. Так считают наши. Вероятно, у них есть основания так считать, иначе они бы этого не говорили.

– Разумеется, ни с Борманом, ни с Герингом такая акция не согласовывалась…

– Что угодно, но Гиммлер не похож на самоубийцу.

– Интересно… Это интересно… Такое может позволить себе только один человек в рейхе. – Хартман затянулся, выпустил дым через ноздри и загасил окурок в оловянной пепельнице. – Хорошо, подумаем над этим после Панкова. Идем?

– Погоди, – удержал его Гесслиц, и голос его потеплел. – Тут еще кое-что. Взгляни.

Он выложил перед Франсом две фотокарточки. Франс замер. На одной был чернявый, смеющийся мальчишка лет шести с торчащим кверху чубчиком на бритой голове, в коротких штанишках с одной лямкой. На другой – он в окружении смеющихся детей, позади – женщины в халатах, очевидно, воспитательницы, и трехэтажное здание с облезлыми пилястрами.

– Дом для детей иностранцев в Иваново, – пояснил Гесслиц. – Это километров триста к северу от Москвы. Там хорошее снабжение, свежий воздух… Вот.

– Санька, – улыбнулся Хартман.

Скоро пять лет, как он не видел сына. Когда сестра милосердия из Мадрида Светлана Иваницкая, примкнувшая к терцио «Донна Мария де Молина», в котором русские добровольцы воевали против республиканцев, объявила о своей беременности, Франсиско Хартман немедленно попросил ее руки. На тот момент он работал в штабе каудильо Франко, которого хорошо знал по службе в Марокко, и его отношения с русской эмигранткой длились уже не первый год. Это была не просто связь: Хартман потерял голову от любви к белокурой красавице с тонкими, аристократическими манерами.

Ее отторжение нацизма, как идеи, как способа жить и чувствовать, постепенно передалось и ему, тем более что и мать его, чистокровная немка из Кёнигсберга, фамилию которой он перенял, категорически отказывалась принимать происходящее в рейхе, руководимом «этой мразью с грязным мочалом под носом». Поэтому для него не стала большим потрясением открывшаяся связь Светланы с советской разведслужбой.

В 36-м их тайно переправили в Москву, но уже через восемь месяцев было принято решение вернуть Хартмана в Испанию с соответствующей легендой, чтобы затем обеспечить его переезд в Германию.

Он уже работал в Берлине, когда пришло известие о том, что в разгар наступления немцев под Ковелем, где жила дальняя родня жены, Светлана погибла. Приехала навестить тетку и угодила под оккупацию. Ее застрелили на улице при невыясненных обстоятельствах, но стало известно, что прежде прикладами ей разбили ее прекрасное лицо. По решению Центра, об этом Хартману сообщили без щадящих изъятий.

– Откуда это? – спросил Франс.

– Доставили.

– Я могу их взять?

– Нет, Франс. Просто запомни.

Выйдя из «Пьяного Ганса», Гесслиц снял шляпу и пригладил волосы на голове, подав знак Оле. А Хартман еще несколько минут сидел за столом, ссутулившись, и курил, глядя в стол, туда, где только что лежали фотокарточки.

«Опель» Дундерса стоял возле арки в конце пустынного переулка, когда Хартман вышел из пивной и направился в его сторону. Вслед за ним появился тип в кепке, потоптался на входе, потом сунул руки в карманы и пошел за Хартманом на некотором удалении. Оле открыл капот и заглянул под него в двигатель. Хартман медленно прошел мимо, не посмотрев на него. Как только бретонская кепка поравнялась с ним, Оле захлопнул капот.

– Эй, – крикнул он, – не поможете завести машину?

– После, – отмахнулся тот.

Из бокового кармана Оле вынул короткий нож и с близкого расстояния воткнул его в спину мужчины. Затем оттащил осевшее тело в глубь арки, не спеша, вернулся к машине, сел в нее и включил зажигание.

С балкона пятиэтажного особняка на Кирхгассе открывался чудесный вид на исток Лиммата и антрацитовый простор Цюрихского озера. В сгущающихся сумерках казалось, будто там, за строгой волной моста Квайбрюкке, начинается море. Уже загорелись фонари, загадочно осветлились окна, огни неторопливо ползущих машин заполнили темные улицы, но небо все еще оставалось пепельно-светлым. На его фоне зеленый шпиль церкви аббатства Фраумюнстер смотрелся тревожно и даже драматично. По теплому вечернему воздуху тянулся мягкий, бархатный гул затихающего города.

Служанка вынесла на подносе кофе, воду и хьюмидор с сигарами и выставила все это на столик. В плетеных креслах расположились трое: советник швейцарского Департамента иностранных дел Леон Готье, представитель Торговой палаты США Уильям Льюис и барон Теодор Остензакен. Само здание контролировалось Федеральной военной секретной службой Швейцарии и частенько использовалось как место встречи сотрудников иностранных миссий с различными агентами из третьих стран: контрразведка наблюдала за активностью вокруг таких встреч, не пресекая ее. Предполагалось, что, коль скоро федеральная безопасность гарантирует их надежность, финансовые операции по ним идут через швейцарские банки: это относилось ко всем, включая людей из рейха. Впрочем, этаж, на балконе которого велась непринужденная беседа, последний год был арендован американским торгпредством – со всеми средствами его защиты.

– Ваши страхи относительно жары покажутся смешными, Лео, если вы побываете в Испании, – говорил Остензакен. – Три дня назад я был в Барселоне, так вот там уже тридцать три, а на солнце – так и вовсе под пятьдесят. Сил достает только выбраться из отеля и доползти до моря.

– У нас будет то же самое, – пессимистично отреагировал Готье. – А я не выношу жары. Придется уехать в Альпы.

– Вы, швейцарцы, позабыли боевой дух гельветов, – вставил свое слово Льюис, вытирая платком пот с выбритого затылка. – Когда-то вы противостояли Цезарю, били Габсбургов, а теперь убегаете от жары в горы. Глядите, как бы Гитлер не повторил опыт императора Конрада с расширением Священной Римской империи.

– Вы имеете в виду операцию Танненбаум? – хмыкнул Готье. – Ну, нет. Без Италии эта затея не имеет смысла. А Италии сейчас не до нас. Разгром в Тунисе скоро приведет к столкновению с вашими войсками на материке. А там…