В лабиринте подвалов роскошного отеля «Адлерхоф», возведенного на фундаменте винных амбаров в стиле прусского эллинизма чуть ли не самим Карлом Фридрихом Шинкелем (что было, конечно, рекламным мифом), время словно застыло в точке довоенного благоденствия. По неведомым причинам самолеты союзников обходили стороной дорогу на Потсдам, зенитные батареи на Кайзерштрассе преимущественно стояли без дела, и отчасти по этой причине «Адлерхоф» уверенно держал марку спокойной и безопасной гавани для приезжающих в Берлин госчиновников, высокопоставленных военных и иностранцев.

Запоздалая весна навалилась наконец теплой грудью на измученный холодными дождями город, согрела его мягким жаром созревшего тела, и на какой-то миг могло показаться, что войны нет, а есть только солнце и цветущие под ним душистые кусты сирени. С улиц исчез наконец терпкий дух бурого угля, которым испокон века топились печи берлинских домов, и оживившиеся хозяйки кинулись драить покрытые рыжим налетом окна и подоконники своих квартир, словно смывали следы тяжелой зимы со своей жизни.

Бодро загребая кривой ногой, в бар отеля «Адлерхоф» спустился, как всегда, идеально выбритый, с фиолетовой бабочкой вместо галстука, Гуго фон Носков по прозвищу Джорджи Танцуй-нога, последний представитель захиревшего рода саксонских землевладельцев, и решительно направился в казино. Танцуй-нога был фатальный игрок, еще до войны промотавший на скачках львиную долю родительского состояния и теперь добивавший его остатки, всеми доступными способами испытывая Фортуну.

За собой на подводке он тащил упиравшегося, сдавленно хрипящего черно-белого бульдога с грозно выдвинутой нижней челюстью.

Проходя мимо барной стойки, Джорджи задержался возле одиноко сидевшего перед стаканом кальвадоса управляющего отелем Франса Хартмана, крепкого брюнета с медальным профилем и смуглой, лоснящейся кожей: над верхней губой протянулась щегольская полоска усов. По-видимому, он сидел так давно, задумавшись, ни на кого не обращая внимания. Будучи подшофе, Джорджи проскочил было мимо, но, дернувшись, застыл на месте, прикидывая, что бы такое сказать позаковыристее. Не поворачивая головы, Хартман заметил:

– Английский бульдог. Это не очень патриотично.

Джорджи дернул за поводок, пес, тяжело дыша, сел под стойкой.

– Но ведь немецких еще не вывели, – ухмыльнулся Джорджи и плюхнулся на барный стул рядом с Хартманом. – Уверяю тебя, и фюрер предпочел бы такого французскому. Мы, немцы, не любим слащавых собак.

– И как тебе хватает денег кормить такого бегемота?

Худое лицо Джорджи посетила гримаса хмельного самодовольства.

– Это мой Боров. Его зовут Боров. С ним мне не страшны никакие авианалеты.

Боровом в народе называли главу люфтваффе Германа Геринга. Хартман повернул к Джорджи лицо с насмешливой ухмылкой:

– Мой друг, с такими шутками недолго оказаться в Дахау.

– Но ты же меня вытащишь, – возразил Танцуй-нога и игриво насторожился: – Или все-таки упечешь, как велит долг немецкого офицера?

Все знали, что, являясь управляющим столь крупного отеля, Франс Хартман, как и многие сугубо штатские персоны, занимавшие важные общественные посты, неизбежно получал звание в системе СС, причем звание существенное, хотя и относился он к этому как к формальному обременению. Все знали и то, что Хартман не грешит доносами, не кичится связью с полицией безопасности, что он прост, открыт, не настаивает на единомыслии, что к нему можно обратиться в трудную минуту. К тому же он был наполовину испанцем, звали его Франсиско, являясь гражданином Германии, он сохранил и испанский паспорт, хотя и не мог без особого разрешения выезжать за рубеж, как его патрон, швед Андерсон, действительный владелец «Адлерхофа», и эти обстоятельства как-то располагали к нему всех, кто был с ним знаком.

– Знаешь что, Гуго, я дам тебе совет, абсолютно бесплатный. Ты играй в карты, в рулетку, в лапту, во что хочешь. Но не играй с гестапо. Не надо. Там работают люди без чувства юмора. А эта твоя бравада… – Хартман принял прежнюю позу, отвернувшись от Джорджи. – Ступай-ка ты в казино. Там тебя уже заждались.

Тонкие губы Джорджи вытянулись в подрагивающую нить.

– Да, – сказал он, – нам всем надо было это понять давным-давно… Идем, Боров, – обратился он к собаке, – нас уже заждались.

Оставшись в одиночестве, Хартман щелкнул зажигалкой и задумчиво уставился на красноватое пламя. Кальвадос был налит в стакан для виски, но виски, по понятным причинам, в баре не было. Он к нему так и не притронулся. В его лице нельзя было разглядеть ничего, кроме спокойствия, и лишь строгая складка между бровей выдавала внутреннюю напряженность.

– Господин Хартман, – обратился к нему бармен, худой парень, которому Хартман выбил бронь от мобилизации, – звонил портье. Вас спрашивает какой-то офицер.

– Спасибо, Гюнтер. – Хартман отодвинул стакан, поднялся, одернул пиджак и поправил галстук. – Проследи, чтобы господин фон Носков не нализался до мертвого тела. И принеси из подвала ящик шнапса. Сегодня будет много военных. Пусть девочки ведут себя по возможности скромно.

Поднимаясь по лестнице, он наткнулся на торгпреда концерна «СКФ» Свена Берглунда, тучного, краснощекого шведа с могучими руками землекопа и круглыми детскими глазами в обрамлении пушистых ресниц. Последние четыре года Берглунд беспрерывно крутился в треугольнике Стокгольм – Швайнфурт – Берлин, обеспечивая поставки шведских подшипников, уплотнителей и систем смазки для вермахта. Теперь он экстренно прибыл в Берлин из Женевы, чтобы в «Адлерхофе» встретиться с кем-то из министерства вооружений и боеприпасов, а затем получить аудиенцию у начальника управления Вагера и, возможно, у самого Шпеера.

Берглунд обрадовался Хартману, как родному:

– Знаете, Франс, о чем сейчас больше всего говорят в Женеве? Все обсуждают, – он начал загибать толстые пальцы, – Сару Леандер. Свадьбу венгерского посланника и местной графини, которая старше его на двадцать лет. Праздник винных подвалов… Что еще? А! У них заглох их знаменитый фонтан… Ужас!

– Это может стоить им слишком дорого, – покачал головой Хартман.

– Что именно?

– Беспечность. В наше время этот товар идет по двойной цене. – Хартман печально вздохнул и заметил: – До меня донеслись кое-какие слухи про Швайнфурт.

– Это не слухи. Янки пытались бомбить наш завод в Швайнфурте, но доблестная германская ПВО испортила им обедню. – Берглунд неуместно захохотал. – Признаться, в какой-то момент я усомнился в целесообразности нашей встречи с господином Шпеером.

– Как поживает ваш отец? – спросил Хартман. – Кстати, мне в руки попал интересный рецепт от подагры.

– О, я не видел его уже полгода. Он уехал на Готланд и живет там анахоретом, ни с кем не хочет общаться…

Они еще немного поболтали, потом Хартман, сославшись на то, что его ждут, откланялся, предусмотрительно пригласив Берглунда на ужин, когда тот завершит все свои дела.

Завидев Хартмана, портье глазами указал на долговязого майора, укутанного завесой сизого дыма, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу, точно конь в стойле.

– Господи, Франс, наконец-то! – кинулся он к Хартману, стуча каблуками сапог по начищенному паркету. – Как хорошо, что я тебя застал! У меня совершенно нет времени, через час лечу в Польшу, а ведь надо еще добраться до Темпельхофа. Так что постарайся меня услышать за оставшиеся три минуты.

Хартман знал этого офицера люфтваффе около двух лет. Они познакомились случайно в Париже, когда в одном из летних кафе приударили за двумя француженками, оказавшимися служащими гестапо.

– Что ж такое ты куришь-то? – с удивлением поморщился Хартман.

– А, это… Это называется махорка – даже не знаю, как перевести. Друзья привезли с Восточного фронта. Несусветная гадость, но действует как две пачки наших «Р6». Возьми, попробуй.

– Нет, спасибо. – Хартман закашлялся. – Как вообще это можно курить? Один дым сбивает с ног.