– Извините, Ивановы здесь живут? – отворачиваясь, пряча лицо, с трудом подбирая слова, спросила стоявшая напротив дверей молодая женщина.

Это была Верка, блаженная, с глазами ребенка. Если бы не этот ее блуждающий потусторонний взгляд… женщина как женщина, не хуже других. Среднего роста, не худая, без каких-либо физических уродств. Открытое деревенское лицо. Спрашивая про Ивановых, Верка хитрила: ведь дверь мог открыть чужой человек. Верка была в кожаной мужской куртке, сильно прожженной с правого бока; потертые, грязные спортивные штаны; на ногах стоптанные кроссовки; на голове темный старушечий платок; в руке – сумка с каким-то бельем. Вид ужасный.

– Можно водички попить?

Верка опять хитрила, она хотела пройти.

– Проходи, – после некоторого замешательства отступил он назад.

– Выпить есть? – спросила Верка.

И опять это была игра. Верка не злоупотребляла спиртным.

– Выпить есть, только вид у тебя отвратительный.

– Вадим, дай закурить.

– Нет, кончились, – теперь он хитрил. Он никак не мог решить: выпроводить Верку или не надо. Верка, конечно, все понимала про сигареты, не такая уж была дура.

– Вадим, дай попить.

Верка полезла рукой под платок – зачесалась, поразительно тонкими были пальцы ее рук, точно коготки.

– Ты чего чешешься?

– Клопы накусали.

– Клопы накусали… Странно.

Верка могла и соврать, за нею это водилось.

– Верка, деньги надо? Раздевайся. Давай, давай…

Верка приспустила штаны, их было у нее двое. Одета Верка была тепло. На улице было не жарко, минус три-четыре. Он принес из комнаты презерватив.

– У тебя выпить есть?

– …есть у меня и выпить, но уж больно ты грязная. К тому же через полчаса ко мне должен прийти один человек.

– Давай скорей решай! Надо деньги – пожалуйста; не надо – до свидания.

И Верка решилась. Она прошла в комнату, сняла куртку, расстелила ее на ковре на полу и легла на бок. Это была ее любимая поза. Он лег рядом… Через пару минут Верка уже одевалась. Он дал денег. Если бы можно было повернуть время вспять, он бы не стал разговаривать с Веркой, не пустил бы ее в квартиру. «Дурак! – ругал он себя. – С кем связался. Мало тебе хороших женщин? Такая грязь! Болван! ГНИДА!» Верка хотела бы остаться, хотела помыться. Он и слышать не хотел ни о какой ванне.

– Вадим, дай попить.

Он прошел на кухню, достал из холодильника пару сырых яиц, отрезал хлеб, колбасы и все это второпях сунул Верке в сумку.

– Давай иди! Сейчас ко мне придут.

Выпроводив Верку, он в волнении заходил по комнате, собираясь с мыслями, настраиваясь на статью, но – ничего не получалось: он думал о Верке. Он включил телевизор, сел напротив в кресло.Шла реклама.

Верка была детдомовская. Мать отдала ее в детский дом, когда ей было пять лет. Мать сильно пила. Верка значительно отставала в умственном развитии от своих сверстников. Даже самый лучший детский дом, с хорошо подобранным персоналом, не может заменить семьи. Только в семье есть ласка, внимание. Детдомовские дети, они никому не нужны. Кто чем занимается, как проводит время, проконтролировать это в детском доме физически невозможно. У воспитателя группа ребят. В пятнадцать лет Верка попала в больницу с диагнозом «сифилис». Она с подругой навещала некого Виктора на даче. Там они занимались любовью. В городе много тогда было об этом разговоров. Был даже, кажется, суд над Виктором.

Грянула перестройка. Рухнула социалистическая система хозяйствования. Рыночные отношения еще не сложились. Тяжелое было время. Обесценились деньги… Ничего нельзя купить. Закрывались предприятия, не выплачивалась зарплата. И никто ни за что не отвечал.

Верке исполнилось восемнадцать. По этому случаю она получила от детдома два комплекта постельного белья. И началась ее самостоятельная жизнь. Первое время она жила у матери. Она была старшая из детей. У матери еще было двое. Семья была неполной, без отца. Мать ни в какую не хотела прописывать Верку в квартире. Верка ходила в суд насчет жилья, но ничего утешительного ей там не сказали. Надо было где-то работать, на что-то жить. Верка стала торговать жевательной резинкой. Тогда это модно было. Ее заметил Кашицын, предприниматель, известный в городе бабник, стал приставать; ходил даже к Верке на квартиру. Ему было уже за сорок. Нагловатый, уверенный в себе мужчина. Верка скоро ушла с рынка. Заработка фактически не было, так, копейки. Устроилась она в больницу мыть полы. Проработала она там не долго, скоро уволили за опоздания. Жизнь – не увеселительная прогулка. Даже для взрослого человека она – испытание. А что говорить о Верке с ее детским восприятием мира. Конечно, свет не без добрых людей. Были у Верки и доброжелатели. Воспитательница из детского дома сочувствовала ей. Верка не раз у нее ночевала, обедала. С матерью Верка ругалась: мать все ее выгоняла из квартиры. Верка познакомилась с одним мужчиной в возрасте, перешла к нему жить. Почему в возрасте? Так воспитательница ей присоветовала, мол, в годах мужчина больше понимает, не будет смеяться; и может быть хорошим мужем. Но мужчина, у которого она жила, нигде не работал, любил выпить. Верка собирала на улице пустые бутылки, сдавала, тем и жила. Скоро так называемый супруг стал ее бить. И Верка ушла от него. Она уехала в деревню, там прижилась у пенсионерки, помогала по хозяйству. Раза два в месяц она выбиралась в город, ходила по знакомым, попрошайничала. Ей давали одежду, продукты. Она все брала. Давали ей и деньги – небольшие. Заходила она и к матери. Та не очень-то была ей рада. Ходили слухи, что у Верки был ребенок. Он был в детском доме.

Когда Верка опять объявится, приедет? Может, через месяц, а может, через год. Может, никогда она уже больше не приедет. И такое может быть.

Откуда-то потянуло грязью, веркиным потом. Он встал, пошел в ванную, разделся и долго смотрел, изучал себя в зеркале на стене …не свежее, в морщинах лицо… Что это? Возле виска была какая-то точка, грязь не грязь… ВОШЬ!                                                Встреча

                                                                        Поезд подходил к станции – вокзал. Шел снег. У газетного киоска женщина курила. Мне показалось, где-то я ее уже видел, лицо знакомое. Женщина была в черной потертой шубе, шапка-ушанка, валенки. Роста ниже среднего, полная, в годах. Какая знакомая?! Я был за несколько тысяч километров от дома. Поезд дернулся – остановился. Я сошел на перрон и интуитивно направился к своей курящей «знакомой», спросил про гостиницу. Авдотья Петровна, так назвалась женщина в черной шубе, вдруг стала рассказывать мне о своей жизни,к ак хорошо было, когда был муж, он умер, и как плохо одной. Мне это было совсем неинтересно, но я слушал. Авдотья Петровна спросила, кто я и зачем приехал, узнав, что у меня командировка, дала мне адрес, где я мог бы снять комнату, а в гостинице холодно и дорого. Авдотья Петровна встречала сына, но он не приехал. Сыну было двадцать шесть лет, он был на год старше меня, учился в автотехникуме и, как я, был не женат. Авдотья Петровна не хотела меня отпускать, рассказывала о достопримечательностях Оренбурга. Она здесь родилась, хорошо знала город. Какая-то женщина к красных сапожках подошла к нам – знакомая Авдотьи Петровны. Я пошел на вокзал.

Я довольно легко нашел улицу, дом, что указала мне Авдотья Петровна. Это оказалось недалеко от вокзала. Частный сектор. Дом был не лучше и не хуже других. Баня, сарай. Я прошел во двор. Хорошо, собаки не было, я не любил их. Дверь открыла мне худая, иссушенная временем женщина. Это была хозяйка, Клавдия Семеновна. Узнав, кто я, она, как мне показалось, обрадовалась, усадила за стол, напоила чаем. Жила она одна. Было три комнаты, – две маленькие и одна большая, гостиная, как ее называла хозяйка. В гостиной был телевизор, стоял комод, диван. Справа от дивана на стене висел портрет, фотография молодой женщины, лет двадцати семи. Моя комната оказалась за гостиной, справа. Кровать, стол…А больше мне ничего и не требовалось. Плата за комнату умеренная. В комнате порядок, постельное белье, чисто. С комнатой мне повезло. И до электромеханического завода, куда я был командирован, близко. Авдотья Петровна очень даже помогла мне своим советом. Я не раз за командировку вспоминал ее добрым словом. Она словно ждала меня тогда на вокзале…