Носов готов был спорить, что варенье из красной смородины. Варенье на вкус оказалось сладко-кислым. На красную смородину надо много сахара. Это трата.

– Что за варенье? – строго спросил Колобок, взял банку с вареньем со стола; понюхал и по-хозяйски зачерпнул чайной ложкой раз, другой. – Кисло, – сморщился он и поставил банку на стол.

Носов хотел последовать примеру Колобка, но как-то неудобно было. Зиновьев достал из кружки ложку, потянулся к варенью.

– Ну как? – спросил Степаныч.

– Варенье как варенье, – откинувшись всем телом, с чувством собственного достоинства ответил Юрка.

– Нет, ты что-то не договариваешь, – взяло Степаныча сомнение. – Кислое, что ли?

– Степаныч, ну ты как ребенок! Варенье как варенье, из красной смородины.

– Я вижу, что из красной смородины, – обиделся Степаныч, взял чайную ложку, варенье. – Надо брать варенье понемногу, не по целой ложке: так легче понять вкус, ощутить аромат.

С самым серьезным видом Степаныч пробовал варенье. И, кажется, не было занятия важнее.

– Нормальное варенье, – заключил Степаныч. – Сладко-кислое. Сахару достаточно. Все нормально.

Черемных курил, нервно покачивая ногой; он не пробовал варенья. Он любил мясо, и за раз мог съесть поллитровую банку тушенки. Родители его держали двух свиней. Черемных помогал им в выходные по хозяйству. Он был мастер на все руки: и плотник, и каменщик, и в технике разбирался. В прошлое лето он один срубил родителям баню.

Шубин, слесарь, подошел к столу. Шубин с Черемных были приятелями, часто ездили на рыбалку. У обоих была техника, мотоцикл. Шубин был бледный, худой и это при росте около двух метров. Он жил один, часто голодал, даже на сигареты денег не было. Вся его беда заключалась в том, что он любил выпить. При нищенской зарплате и задержках надо было выбирать одно: пить или есть.

– Что за варенье? – заложив руки за спину, насупившись, спросил Шубин.

– «Что за варенье»! Красная смородина, – с язвительной усмешкой ответил практикант. Он устал уже отвечать.

– Кислое… – скривился Шубин. Он всем телом подался вперед к столу, но в последний момент поборол в себе соблазн остаться на чай, ушел.

Черемных пил чай без варенья. Носов также не притронулся к нему; кажется, ничего не было проще, как взять варенье, положить в чай, последовать примеру Степаныча или Юрки, а вот – не мог, словно кто держал за руку. Проклятая робость!

– У нас во взводе служил один грузин, Бугадзе. Здоровый парень! – рассказывал Черемных о службе в армии. – У него кулак в два раза больше моего…

Черемных был излишне самонадеян, болтлив. Носов не любил таких людей. Неприязнь к Черемных была с первого дня его работы в «Стройдетали». От Черемных исходила какая-то отрицательная энергия.

Практикант с Зиновьевым пили чай с вареньем. Колобок жевал сало с хлебом, запивал чаем. Степаныч пил чай с хлебом с маслом. Носов пил чай ближе к обеду, около одиннадцати или в одиннадцать. Обед был в двенадцать. Носов любил пить чай один, чтобы никто не мешал, не смотрел в рот. Степаныч тоже пил чай около одиннадцати. И опять все собирались за столом, стоило только одному сесть.

После чая опять была работа, вернее, имитация ее. Черемных не работал, следил за практикантом; был начальником у него. Зиновьев работал с прохладцей, не хотел работать за просто так. Носов работал как всегда, лишь бы смена прошла. Работать, собственно, было не за что. Зарплата задерживалась.

До обеда было еще два перекура. Был чай. Черемных тоже пил чай с вареньем. Носов так и не притронулся к варенью, а был – сладкоежка. Мог за раз съесть полкилограмма конфет. К концу смены варенья осталось уже полбанки. Практикант оставил его на столе, не стал закрывать в шкаф.

Носов раньше всех из сварщиков приходил на работу, а тут вышел из дома еще на пятнадцать минут раньше. В цехе Носов был первым.

Тут царил полумрак, горели только две люминесцентные лампы. Сторож был на улице. Воровато озираясь по сторонам, Носов подошел к обеденному столу, взял со стола банку с вареньем, открыл крышку, и – приторно-сладкая масса ожгла небо, запершило в горле и стало хорошо. Варенье, действительно, было сладко-кислым, как говорил Степаныч.

      Водолаз

                                                                        Он был невысокого роста, лет пятнадцати-шестнадцати, светлая рубашка навыпуск, старые застиранные брюки. Забавно раскачиваясь всем телом из стороны в сторону, он лениво вышел на середину улицы и направился в нашу сторону. Мы, командированные с горнообогатительного комбината, вчера только приехали. Нас было пять человек. Мы помогали колхозу в заготовке кормов. Колхоз был небольшой, как Витька, бригадир, насчитал, было пятнадцать домов. Погода благоприятствовала. Мы сидели у столовой на бревнах, переваривали обед, курили. Кормили нас хорошо. На первое давали щи с мясом, на второе – каша, тоже с мясом, молоко. Он совсем близко подошел к нам, сильно наморщил лоб, точно вспоминая. В глазах его не было и намека на здравый смысл: тупой, ничего не выражающий взгляд. Он стоял напротив солнца, поочередно закрывая то один, то другой глаз.

– Дай закурить, – с усилием открывая рот, простонал он.

Во дворе замычала корова.

– Му-му, проклятая, – передразнил он животное.

Закурив, он сильно втянул носом воздух, закрыл глаза.

– Я могу полчаса просидеть под водой, – вдруг признался он.

– А пять минут можешь?

– Пять минут не могу.

– Водолаз! Расскажи про подводное царство, – набежала ребятня. – Водолаз, ну расскажи.

Водолаз со знанием дела сел на березовую чурку, раскинул ноги.

– Я вчера купался у моста, – нудно протянул он. – И носом зацепился за балку, чуть не сломал ее.

Водолаз выругался.

– Ты про подводное цартсво расскажи, – дергал карапуз Водолаза за рубашку.

Водолаз встал и, перекосивши рот, затянул грустную песню, пошел за коровник. Глухой голос его, слов было не разобрать, уходил куда-то под землю.

Корова невдалеке паслась. Упругие соски ее тяжелого, полного молока вымени торчали точно пальцы. Корова осторожно подогнула передние ноги, стала заваливаться на бок, не переставая жевать. Она лежала, чуть подрагивая ушами, отгоняя хвостом мух. Подошла хозяйка, ласково почесала ей за ухом.

– Вставай! Айда, – позвала она.

Корова лежала. Тогда хозяйка взяла хворостину и легонько ударила развалившееся животное по ляжке. Корова поднялась.

– А!А!А! – с воплем выбежал на дорогу Водолаз, пуская слюни.

– Опять притворяется, будто пьяный, – сказал паренек в кепке.

Больно было смотреть на перекошенное лицо Водолаза, пустые глаза… но любопытство брало вверх. Скоро Водолаз успокоился, расстегнул штаны, стал мочиться.

Вошь.

                                                                        Он сидел на кухне, ужинал и думал о коррупции. Второй день уже он писал «Коррупция вчера и сегодня». Писалось тяжело. В четверг, через два дня, статья должна лежать на столе у главного редактора газеты «Новь». Больше тридцати лет он писал, работал корреспондентом, и не было такого, чтобы устал, надоело; писал он всегда с желанием. За ужином хорошо думалось. Изредка он отвлекался, думал о своем, личном, потом опять возвращался к статье. Ел он много, любил мучное, но не толстел. Этот свой феномен он объяснял тем, что в ДНК отсутствовала информация на ожирение и, как сказал один из знакомых, он был из породы гончих. Он был выше среднего роста, почти седой. Усталый внимательный взгляд, тонкие губы, нос с горбинкой… в возрасте мужчина. Звонок. Он никого не ждал, имел затрапезный вид – сиреневое поношенное трико, свитер. Было девять часов вечера. Жена гостила у тетки, только завтра должна приехать. Может, случилось что? Жена открыла бы дверь ключом. «Коррупция, точно гидра, необычайно живуча, _– вернулся он к статье. – Прекрасно уживается в странах с развитой и ущербной экономикой. Откуда такая живучесть? Человеческий фактор… Конечно, человек не без греха. Чувство меры – не у всех оно есть. Человеческий фактор тут налицо. Все это, конечно, примитивно…» Опять звонок. Кто это мог быть? Интересно. Он встал, пошел к двери.