Ел он много. Думал и ел, ел и думал, одно другому не мешало, даже больше – дополняло. Кажется, выйди он из-за стола, и – правильная, хорошая мысль оборвется: все было взаимосвязано, одно без другого не могло существовать. Думал он о жизни, о пенсии, о Верке…

– Жор, Наташа, на меня напал. Знаю, что нехорошо переедать, а не могу остановиться.

– Следить надо за собой.

«Тебе хорошо говорить, – тяжело вздохнул он. – Может, у меня предрасположенность к полноте». Наталья встала, чуть приоткрыла форточку и опять села за стол. В коротком ситцевом в большую клетку платье она со спины смотрелась как подросток. Она уже поела и сидела за столом за компанию. Он по часу ,а то и больше, ужинал.

– Ладно, хватит! – отодвинул он от себя вазочку с пряниками. – Убери.

Он, наверно, еще бы съел пряник, и – не один.

– Ешь, если не наелся.

– Нет! Хватит! Всему есть предел, мера. Граница.

Наталья не понимала супруга, при чем здесь граница: голодным быть – тоже дело.

Он не всегда ел много: были дни, когда аппетит пропадал. Завтра на работу. Он совсем не чувствоввал себя отдохнувшим, словно и не было выходных. Что он такого сделал за выходные, что устал? Сходил в гараж… Все дела. Наверно, уже возраст сказывался. Завтра опять рано вставать, на работу… надо, надо… Из этих «надо» и складывается жизнь. Может, это «надо» и есть то, что в корне отличает человека от животного? Наталья мыла посуду и делала это легко, играючи, словно всю жизнь только этим и занималась. Верка отправилась в комнату на диван отдыхать. Он тоже бы, наверно лег, завтра на работу. Давно уже он в журнале читал, как кандидат технических наук, уважаемый человек в институте, находясь в здравом рассудке, вдруг ушел из дома. Родные в шоке. Зачем ушел? Для чего? Все было – машина, дача, квартира, хорошая,семья… Чего еще надо? Родные видели его гуляющим в парке, стали следить: куда он – туда и они. Кандидат, не зная куда спрятаться, везде родные доставали, забирается на крышу высотного дома, накануне прошел сильный дождь, и, подскользнувшись, срывается вниз.

Наталья кончила мыть посуду, вода больше не шумела в раковине, стало тихо.

– Иди, Валентин, отдыхай.

– Сейчас иду.

– Пошли смотреть кино.

– Пошли.

«Не лучше ли было кандидату куда-нибудь уехать, или уйти в лес. …на свежем воздухе, чем оставаться в городе», – думал он, занимая кресло перед телевизором. Наталья села на диван рядом с кошкой. Он, наверно, не смог бы вот так сразу уйти из дома. А может, и ушел. Так ушел бы или не ушел? Он представил себя голодным, с воспаленными от недосыпания глазами… Не дело.

Наталья сидела, запрокинув голову, дремала.Она, случалось, и засыпала за телевизором. Фильм был скучный. Он не знал, что и делать, идти спать или досмотреть фильм. Лучше, наверно, было все-таки лечь, больше пользы. Пока он решал, спать или не спать, время шло, фильм заканчивался. Он досмотрел его и пошел спать. Наталья еще пила чай. Он тоже бы выпил, но лень было вставать. И вот Наталья выключила свет на кухне и прошла в спальню. Больше он ничего не слышал.

Спал плохо. Раза три просыпался, включал свет, торшер, смотрел на часы: было одиннадцать, потом – два часа, три. Проснулся он рано, полшестого.

«Можно было уехать к родным, – думал он о кандидате. – Зачем лезть в сырую погоду на крышу». Должен зазвонить будильник. …сейчас, сейчас… Он напрягся и – звонок, конечно же, – не долгожданный. Наталья заворочалась.

– Встаю, – протянул он.

Вставать совсем не хотелось. Было прохладно, ветер северный, в окно. Через месяц март. Весна. Он прошел на кухню, поставил чайник, пошел умываться. Читал он про кандидата давно, – все в общих чертах. Как кандидат сорвался с крыши, хорошо помнил.

После чая он курил, потом стал собираться на работу, надел свитер, шерстяные носки. Любил, чтобы было тепло. Ровно в семь часов он вышел из дома. «Кандидат уж был не мальчик, отец семейства и …этот уход из дома. Вот так живет человек, живет, и однажды все летит вверх тормашками, – думал он, проходя универсам. – Надо трезво оценивать обстановку. Не паниковать». И до самого завода, это минут десять, он твердил себе: «не паниковать, не паниковать», точно заучивал.

В заводоуправлении пахло краской, в «Отделе кадров» делали ремонт. Он поднялся на третий этаж, прошел «Технику безопасности», за ней, в конце коридора, размещалось «Конструкторское бюро». До разнарядки еще пятнадцать минут нерабочего времени. Разнарядку проводил Шубин Алексей Петрович, главный конструктор ОАО «Северсталь». Ему еще не было сорока, он был самый молодой в «Конструкторском».

Работа у всех была, только, у одних – больше, у других – меньше. В каждом коллективе есть свои стахановцы и трутни. После разнарядки был перекур. Курили в коридоре. На поддоконнике стояла большая алюминиевая пепельница в форме лотоса. Саврасов приоткрыл окно, это была его обязанность. Прошло минут десять. Перекур затянулся. Срочной работы не было,текучка. Можно курить. Карелов Дмитрий рассказывал, как с друзьями в выходные напился, еле добрался до дома. «Нашел, чем хвалиться! Напился! Экая невидаль!» – терпеть он не мог эти пьяные дела. Затушив сигарету ,с силой вдавив ее в пепельницу, он прошел в «Конструкторское бюро». За окном повалил снег, и – вдруг стало темно. Он не сразу понял, что это отключение. Пронзительным был женский крик. Кричала Томка из завкома или Людмила из «Технологоческого отдела»: их голоса были похожи. Потом стало тихо. Зашел в коридоре разговор. Голоса были мужские, где-то пробило кабель, авария. Света не стало во всем управлении, и это надолго. Он нашел, нащупал у окна стул, сел и закрыл глаза. Место было теплое, у батареи. Он был один в «Конструкторском». Можно было бы вздремнуть, он плохо ночью спал, но как-то не до сна. «Кандидату надо было куда-нибудь уехать. Не оставаться в городе, – он бы так и сделал. – Летом – лес. Взять отпуск, и на целый месяц в лес. Поставить палатку. Лучше сделать как-нибудь домик, скворечник. Наверху оно как-то безопасней, все видно. Сделать хомут, приладить к нему уголки… и каркас для скворечника готов. Обить досками – дело нехитрое». Он мысленно прикидывал, каким должен быть каркас, с какого уголка; набрасывал эскиз. Работы, конечно, много. Он не боялся работы. Главное, чтобы ни одна живая душа не прознала о скворечнике, а то разговоры пойдут… Доски можно выписать. Уголка немного надо. «Все! Все! Хватит! Ерунда все! – не хотел бы он больше думать о скворечнике, но не получалось: – Доски можно в Чудинском леспромхозе выписать. Дешевле будет. …строиться в мае. За хлебокомбинатом хороший лес, не так далеко».

Десять тридцать. Уже светло. Карелов с Кипреевым все резались в карты, начали в десятом, только-только стало светать. Кипреева уже тошнило, как он выражался, от карт. Шубин все бегал, узнавал, что с кабелем.

Никто ничего не знал.

Во втором часу, ликуя, управление высыпало на улицу. Домой!

До конца марта оставалась неделя.

Через два месяца, раньше, снег сойдет. Так было и будет всегда. С чувством какой-то непонятной нарастающей тревоги ждал он тепла. Он еще не решил, как быть со скворечником, строиться, не строиться. Зачем он? Надо. Для чего? Надо и все.

Всю неделю до конца марта мело. Только в апреле потеплело. К первому маю снега в городе уже не было, в лесу еще, правда, лежал. После майских праздников зачастили дожди. К двенадцатому маю установилась теплая ясная погода. Шестнадцатого мая он, наконец, выбрался в лес для претворении своей идеи со скворечником в жизнь. Позавчера он еще колебался, строиться, не строиться, и вот – решение принято. Не думал он, что все оно так получится, ведь шутки ради он тогда на работе в темноте мысленно набрасывал эскиз на скворечник. И вот на тебе!.. Ничего он уже не мог изменить, даже если бы и захотел. Он не узнавал себя. Он стал другой – хуже, лучше? Не понять. Но чтобы опять, как раньше, сидеть за телевизором, говорить с кошкой, подтрунивать над женой, надо было отстроиться, сделать скворечник. Тогда опять все встанет на свои места.