– Тебе было очень больно? – спросил он осторожно.

– Пустяки, – ответил Флавий, с трудом выдавив улыбку.

– Не обижайся на них. Эти дураки сами себе установили такие дурацкие законы. Цицерона мы проучим, слишком уж много он стал себе позволять.

– Он от этого умнее не станет.

– Это уж точно, – усмехнулся Цезарь. – А ты молодчина. Из наших никто еще не мог выдержать десяти ударов и потом пойти как ни в чем не бывало. Ребята тебя очень зауважали за то, что ты никого не выдал. Ты был рейнджером?

– Да.

– Здорово ты их отделал. Ну, давай отдыхай. Сейчас тебе принесут ужин. Тебя как прозвали?

– Фла… Флавий, кажется…

– А я Цезарь.

Потом Нерон и бледный сухощавый паренек, которого звали Марциалом, накормили его, смазали спину какой-то вонючей мазью и перебинтовали.

Он забылся в недолгом беспокойном сне. Проснулся он, когда все уже спали. Вокруг царила кромешная тьма. И только в окне, забранном решеткой, выделялся клочок бархатно-синего неба и тускло подмигивала порой, скрываясь в косматых тучах, какая-то одинокая тусклая звездочка.

– Эй, синьор Флавий! – услышал он шепот с соседней кровати. – Синьор Флавий, вы не спите?

– Сплю, – ответил он.

– Тогда извините.

– А что ты хотел?

– Я хотел сказать, чтобы вы были осторожнее с Цицероном. Он грозился вас зарезать.

– Хорошо.

– Вы не думайте, он и в самом деле убийца! Он рассказывал, что зарезал пять человек в Чикаго и поэтому завербовался сюда.

– Твой Цицерон болтун и трус. Спи, парень. Как, кстати, тебя зовут?

– Публий.

– Спи, Публий.

– Спокойной ночи, синьор Флавий!..

И в казарме вновь воцарилась тишина.

Рано утром его растолкал Публий. Он оказался тощеньким парнишкой лет восемнадцати, по виду явно итальянского происхождения.

– Вставай живее! – сказал он. – Если Бомба увидит, что ты еще лежишь, совсем озвереет.

Флавий с трудом поднялся. Все тело его болело. Спина уже не горела огнем как вечером, а болезненно ныла.

Он по-армейски быстро и четко без единой складочки убрал постель и побежал умываться. Ребята в умывальнике встретили его так, будто начисто забыли о вчерашнем эпизоде и знакомы с ним сто лет.

Клавдий пропустил его к крану и спросил:

– Моя маска хорошая?

– Что? – не понял Флавий. – Ах, мазь, да, шикарная мазь! Спасибо!

– Сегодня мазаем, завтра мазаем и совсем уйдет, – улыбнулся японец.

На дверях зазвенел звонок. Все побежали на плац.

Там уже расхаживал Бомба.

– Живее! Живее! Сто чертей вам в бок! Все собрались? Двадцать кругов на время, последний остается без завтрака! Пошел!

Цезарь побежал первым.

Флавий пристроился четвертым или пятым и несколько кругов вокруг ограды держался в общем строю, но потом стал отставать. Несмотря на ранее утро, солнце припекало нещадно. Пот градом катил с него, вызывая мучительную боль в исполосованной спине. Он начал быстро уставать и на шестнадцатом круге уже плелся позади всех. Сказывался возраст и отсутствие тренировок. Да он никогда и не бегал особенно быстро. Зато в беге на дальность он был неутомим и на марш-бросках никогда не скисал.

Когда Бомба, стоя на финише, показал табличку с номером 19, Флавий понял, что ему улыбается малоприятная перспектива остаться без завтрака, но не смог бы прибавить и шагу, даже если бы от этого зависело спасение его души. Оставалась единственная надежда, что кто-нибудь выдохнется раньше него.

Впереди него с трудом бежал Публий. Обернувшись, он крикнул:

– Синьор Флавий! Бегите вперед! Я приду последним!

– Не надо жертв, юноша! – сердито сказал Флавий. – Бегите живее и не оглядывайтесь!

Молодой человек прибавил ходу. Флавий старался держаться за его спиной и вдруг увидел, как из группы бежавших отделился один человек и упал на обочину, держась за живот. Каждый из пробегавших награждал его пинком. Пробегая мимо, он узнал Цицерона.

– Это все из-за тебя… гад… – прошептал тот.

– Слушай, друг, – сказал ему Флавий. – Я обломал рога многим похожим на тебя. Не старайся пополнить мою коллекцию. Если я узнаю, что ты плохо говорил обо мне или грозился, видит Бог, что «Кресты» покажутся тебе раем, по сравнению с той жизнью, которую я тебе устрою здесь, и, пнув его ногой, он побежал дальше.

Увидев, как он выбежал из-за угла барака, Бомба разразился руганью и стал уверять всех, что на большее, чем мытье туалетов и драки он не способен. Когда же приплелся жалкий и избитый Цицерон, он еще больше разозлился и даже съездил ему кулаком по физиономии.

На завтрак выдали по миске овсянки с каким-то прогорклым маслом. Ложки в этом заведении, вероятно, считались непозволительной роскошью. Флавий с грустью вспомнил шикарный ужин, который ему закатил Валерьяныч и подумал, что этот подлец, наверное, неплохо знает людскую психологию. Он бросил взгляд на товарищей. Все, зажав миски между коленями, усердно зачерпывали полные пригоршни. Цицерон, съежившись сидел в углу. Он был похож на побитого пса. Флавий свистнул, Цицерон живо поднял голову.

– Иди ешь, – сказал Флавий.

Цицерон подбежал, схватил протянутую миску и с жадностью принялся набивать себе рот, время от времени бросая заискивающий взгляд на Флавия, взгляд, в котором светилась рабская покорность и немое обожание.

После завтрака им раздали мечи, изготовленные из резины, в которую был утоплен металлический стержень и щиты из плотного полистирола. Подошел учитель фехтования, которого Бомба называл герром Шнутке, а гладиаторы прозвали Цаплей. Это был напомаженный длинноногий субъект с кривым носом и манерами пэра Англии. Ходил он, прихрамывая, и имел привычку, останавливаясь, поджимать правую ногу, так что вполне заслужил свое прозвище. Провинившихся он наказывал собственноручно изящной бамбуковой тросточкой, с которой никогда не расставался. Бил он ею обычно по пяткам, и наказанный порою долгое время не мог ни стоять, ни ходить.

Урок был очень похож на уроки фехтования, которые даются во всех спортивных школах. Все выстраивались в линию, Цапля вызывал вперед Нерона, который показывал все позиции, которые тот называл по-французски, а остальные повторял за ним. Спустя час непрерывных упражнений следовал десятиминутный перерыв, после которого начиналась отработка ударов на чучелах. После следующего перерыва бойцов разбивали на пары и вновь начиналась изнурительная обработка выпадов и защит.

– Ви не устафайт? – осведомлялся порой Цапля.

– Нет, мастер, – отвечали гладиаторы, зная, что сознавшийся в слабости, жестоко поплатится за это.

– Это карашо, – удовлетворенно кивал Цапля. – Когда вы устафайт без панзер, ви совсем сильно устафайт в панзер.

Обратив внимание на Флавия во время первых упражнений, он вывел его из строя и спросил:

– Ви новый человек?

– Да, мастер.

– Ви никогда не учился фехтовайт?

– Нет, мастер.

– Пошему ви стал строй? Ви толшен бил сказайт, что ви не умеет фехтовайт.

– Простите, мастер, – покорно потупился Флавий.

Гораций, будешь показифайт ему как фехтовайт.

Гораций вышел из строя и отведя Флавия в сторону, стал показывать основные фехтовальные приемы.

После третьего большого перерыва начались учебные бои. Цапля одну за другой вызывал пары, и борцы выходили друг против друга и по сигналу начинали бой.

Флавия вызвали драться против Архимода, здорового рослого негра с бычьей шеей и туповатым взглядом исподлобья.

– Ангард прэ! – скомандовал Цапля. – Этвупрэ! Алле!

Архимед медленно двинулся в атаку и принялся размахивать мечом, со свистом разрубая воздух. Три или четыре раза он попал по щиту, и у Флавия онемела левая рука. Он решил плюнуть на правила и позиции и парировав шитом удар по голове, пригнулся, проскользнул под щитом противника и ткнул его мечом в солнечное сплетение. Архимед зашатался, судорожно глотнул воздух и упал в пыль.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».