© Л. И. Моргун. 2020

Он был совсем плох, этот старый колдун. Куда уж хуже: пуля разворотила ему бедро, рана нагноилась, и тут уже ни Бог, ни черт не могли помочь, он держался лишь какой-то своей удивительной силой духа да невероятной выносливостью, которые выработались у него от длительной жизни в суровых условиях гор. Лишь это помогло ему, невзирая на рану, доползти до пещеры и укрыться там от бомбежки. Так, во всяком случае, считал солдат. Этот безусый юнец, трусоватый, как все мальчишки, которых судьба оторвала от детских забав и бросила в ад и безумные войны, забрался в ту же пещеру, а вернее будет сказать, в нору, вырытую под скалой, когда весь его взвод попал в засаду и был положен кинжальным огнем пулеметов. Тем же огнем были отогнаны и прилетевшие было на помощь вертолеты. Но спустя полчаса это ущелье начали утюжить ракетами уже свои – тут уж, сами понимаете, сиди и не чирикай.

В этой-то пещере и встретились старик и мальчик-солдат. Старик был слаб и уже не имел сил даже пошевелиться. Мальчик стал ухаживать за ним, поскольку у него имелся некоторый навык ухода за собственным парализованным дедом. А кроме того, они беседовали, несмотря на то, что по справедливости могли считаться смертельными врагами: солдат пришел сюда с чужеземной армией на помощь правящей клике, а старик возглавлял отряд повстанцев, считавшийся поистине неуловимым и совершавший беспощадные налеты на расположения оккупационной и правительственной армии. И неудивительно, что местные жители питали к предводителю отряда суеверное почтение. Мало того, что он считался колдуном и видел на милю под землей, он, кроме того, был признанным грамотеем и совершил три хаджа в Мекку. А за отвагу и подвиги удостоился прозвища Щит Пророка.

Они плохо понимали друг друга, хотя мальчик усердно учил язык страны, куда его погнали воевать, и все свое свободное время проводил за словарями и разговорниками. Однако он не способен был объяснить старику, зачем пришел в эту чуждую для него землю, кого и от чего собрался он защищать. Но он старательно перевязывал стариковскую рану, менял под ним подстилку, слегка поругиваясь при этом. А старик (он недаром звался колдуном, и не зря слава о нем шла по ту и по эту сторону гор) глядел на него просветленным взглядом, в котором жила вся мудрость прошедших веков, и пытался объяснить юнцу одну простую истину, которую тот никак не мог уяснить из-за напластования вульгарно-атеистических и псевдонаучных представлений о мире, вбитых в него со школьной скамьи.

– Не пытайся понять или объяснить эту войну, – шептал старик. – Сейчас Время огня. Сатана завладел Мечом Пророка и разит им правого и виноватого. Но Щит – он в надежном месте. А ты – солдат. Ты должен воевать. Ты будешь нести Щит еще долго… долго.

Трудно было на это что-либо возразить. Солдат и не возражал. Он страдал сам, глядя на страдания старика. Тот уже в голос призывал к себе смерть, его стенания разрывали сердце, но она все не приходила. И такая пытка длилась много-много минут и часов, пока, наконец, на третьи или четвертые сутки их бдения старик не подозвал слабым голосом к себе солдата и не велел снять с его шеи кожаный вышитый мешочек на шнурке – какой-то древний амулет. Внутри мешочка находилось нечто, похожее на идеально отполированную увесистую монету из тяжелого, чуть светящегося металла, испещренного какими-то прожилками, напоминающими арабскую вязь.

– Возьми его… Это – Щит Пророка… – с трудом произнес старик. – Он не дает мне расстаться с жизнью, но страдания мои нестерпимы. Бери и помни: отныне и навек ты связан с ним. Служи ему, верно, а он будет служить тебе, как служил мне и еще многим… многим… Помни, ты ни за что не должен передавать его в чужие руки, а не то Сатана постарается завладеть им… А теперь вынеси меня на солнце, я хочу взглянуть на него перед смертью.

Солдат повиновался и вынес его на опаленную огнем и развороченную взрывами землю. Он не удивился, увидев там свирепого вида бородатых мужчин, увешанных оружием. Старик прошамкал им несколько слов на своем языке, и они опустили стволы.

На закате старик скончался, творя еле слышно ему одному ведомые заклинания. Повстанцы вместе с юношей вырыли могилу и похоронили с надлежащими почестями. Затем они увели чужака в горы, туда, откуда солнце начинало свой каждодневный бег по небесам, откуда возвратиться на родину было ему суждено еще не скоро.

Он месил ногами грязь четырех континентов, он научился ловить на мушку цель и стрелять, не раздумывая, он умел преодолевать тяготы походной жизни, был способен выжить в безводной пустыне и малярийном болоте, и при этом не роптал на судьбу. Ведь он носил на груди «Щит Пророка», а следовательно был солдатом, и был обречен оставаться им еще долгие, долгие годы…

Он – бежал. Он знал, что рано или поздно его опять поймают. Так всегда бывает, сколько ни бегай. В этом мире ты в меньшинстве, изгой, обложенный зверь в лесу, наполненном врагами. Есть враги сильнее тебя, есть – слабее, трусливее, но все равно – враги. Это он давно для себя усвоил, и потому вовремя унес ноги, едва лишь перехватил тревожно зыркнувший на него из-под очков взгляд консьержки – Бабы Маруси. Этот взгляд сказал ему многое, если не все, и потому Максим проследовал мимо нее с лучезарной улыбкой прямиком к черному ходу, а там – вывернулся из чьих-то цепких лап, оставив в них свое потрепанное пальтецо, и ринулся в спасительную темноту ночи… Теперь он твердо знал, что «зафлажкован». Вокзалы и аэропорты перекрыты, его физиономия красуется в застекленных щитках у каждого участка, и как только она появится в вечерней телепрограмме, счет его жизни пойдет уже на минуты. Каждый постовой, муниципал, гаишник или омоновец (до чего же много здесь блюстителей общественного порядка!) – сочтет за честь взять на себя роль его палача, и наверное, не будет столь уж не прав в глазах общества. Но и он по-своему прав, защищаясь от них по праву живого, трезво мыслящего существа из плоти и крови, имеющего не менее прав на жизнь, чем все они вместе взятые…

Максим огляделся.

Он впервые оказался в этой части города. Дома здесь громоздились друг за другом грязно-серыми пятиэтажными бараками, и вряд ли что могло развеять печать уныния, лежащую на тусклых глазницах окон. Ни рекламные щиты, ни переплетение неоновых трубок, ни эти новомодные мигающие и бегающие огоньки, которыми были украшены торговые киоски, ничто не могло придать этому кварталу респектабельности и уж тем более жизнерадостности.

Остановившись перед обветшалым зданием постройки времен хрущевской оттепели, он сверился с адресом, вырванным из газеты. Дом жил насыщенной, оживленной жизнью, что отличало его от прочих домов на этой улице. Час обеда еще не наступил, народ лениво слонялся взад-вперед по улице. Судя по множеству беспорядочно раскиданных вывесок на фасаде, в здании разместились редакции нескольких газет, а также представительства полутора десятков различных агентств и компаний.

Наверное, не стоило бы так сразу полагаться на многозначительную недоговоренность обещаний, рассыпанных в рекламке, но иного пути ему не оставалось. Постояв некоторое время перед фасадом, Максим пошарил в карманах в поисках сигарет. Но они кончились еще вчера. Тогда же его желудок, не привыкший к особенному кулинарному изобилию, в последний раз изведал теплоту пищи.