Репертуар у “Шестого” был достойный. Композиции – на любой вкус: от "Цыпленка жареного" до "N.I.B" из Black Sabbath![22] Отличные голоса, пассажи лидера заучены на совесть, гитарный звук отменный, тягучий.

Исполнение композиции “Are You Ready” из «Grand Funk Railroad» непревзойденное!

Звук «Вельтмайстера» покорял с первых нот. Фирма по сравнению с козлино-блеющей “Юностью”! Они даже сыграли в тот раз «Crosstown Traffic» из Хендрикса. Мороз по коже! А потом была эта, их коронка:

Он обернулся к залу – Машка танцевала с Петровым, который совершенно неприлично притянул ее к себе, они о чем-то оживленно трепались. Конопатая Федулова показала ему язык, и покрутила пальцем у виска. Каминский вышел за дверь, здесь было прохладно – в распахнутые окна дышала свежестью ночь. Над зданием сельхозинститута висела «большая медведица». Ему было плохо. Коля чувствовал себя раздавленным, эту музыку исполнял не он, не он стоял сейчас на сцене с красной гитарой – “Торнадо”. Казалось, эта грусть отодвинула его мелкие проблемы на задний план – какая там, к чертям, биология, какая химия. Ему никакого дела не было ни до Беловой, ни до Шуховой. Кто-то подошел сзади и положил ему руку на плечо.

– Сергей? – Каминский обернулся.

– Коля, давай потанцуем, – она смотрела на него сверху вниз. Ольга Гуревич, самая рослая девочка в классе. Только этого ему не хватало, по сравнению с ней Николай чувствовал себя пигмеем, андаманским мелким дикарем.

– Белый танец, отказываться нельзя, – это возник из темноты Сергей, о нем Николай совершенно позабыл. Он припомнит ему это ехидство. Вот сам бы и танцевал с Ольгой! Он представил его – маленького, кривоногого с этой длинной девушкой.

– Да, конечно, Оля. Музыка внезапно оборвалась, в зале и в коридоре погас свет. Такие отключения в школе иногда случались, это было досадно и неприятно для танцующих. Ребята затопали, засвистели, завуч включил фонарик и пошел проверять пробки на Erdgeschoss[24].

– Ты спасен, Каминский, – низким голосом резюмировала Гуревич, и, сверкнув очками, растворилась в темноте. Прошло пять минут, а может и все восемь, когда включился свет.

Он увидел через дверной проем как, наконец, засветились лампы в усилителе «Шестого чувства», услышал, как появился в динамиках переливчатый звук «вельтмайстера».

Вечер был окончен, и запись сделана. Они уложили магнитофон в сумку и вышли на улицу. Приятно было покинуть душное помещение и вдохнуть свежий воздух. С Волги дул легкий прохладный ветерок. Они дошли до ворот дома Каминского.

– Поднимемся ко мне, послушаем, что получилось?

– Нет, чувак, не сегодня. Я побегу, может, успею на последний трамвай. Сегодня был длинный день. Мы потом обязательно все послушаем, заодно и то, о чем там твои одноклассницы болтали. Микрофон, между прочим, как раз за ними стоял на подоконнике. С Лыковой дамбы донеслось еле слышное дребезжание.

– Все, кажется, успеваю! Сергей пулей рванул на остановку.

Впереди намечались новые трудности – Николаю предстояло поступление в институт.

Оно просто в голову не укладывалось.

Ему очень нравились живопись и литература, радиотехника и архитектура, но как выбрать из такого разнообразия что-то единственное, что станет любимым на всю жизнь? Мозг его просто разрывался на части.

Он мучил родителей и бабушку своим нежеланием заниматься чем-то всерьез. Как-то раз у бабушки гостил профессор Чернов с кафедры русской литературы университета, фрондёр и сподвижник известного диссидента Хайта.

Елена Васильевна не преминула показать Чернову отличные сочинения внука по литературе. Она хранила их в отдельной папочке, и очень гордилась творческим подходом Николая к их написанию. А сочинения те, как на грех, были пропитаны до отказа темой партийности, народности и т. д. Эту воду их долго и старательно учили лить по любому поводу, так уж было заведено. Надежда Владимировна на своих уроках советской литературы делала основательный упор на любовь к Ленину и партии. Учила она правильно понимать проблематику произведений социалистического реализма, читать советских и зарубежных писателей под правильным углом зрения. Эта заслуженная учительница появилась у них с пятого класса и сразу же взяла класс в ежовые рукавицы.

На её уроках отсутствовала возможность поболтать, списать что-то, заглянуть в учебник при интерпретации домашнего задания по литературе. Ее уроки стали самыми главными, можно было забыть тетрадь по истории, по биологии и даже по математике, – манкировать литературой и русским языком не приходило в голову никому, даже самым отчаянным лодырям. К старшим классам Надежда Владимировна стала еще интенсивней закручивать гайки, чаще заставляла писать сочинения и диктанты.

Профессор Чернов сначала хмурился, морщил лоб, некоторые предложения зачитывал вслух, ехидно посмеиваясь. Бабушка терпеливо ждала приговора. Наконец, проглотив очередную порцию штампованных фраз, Юрий Владимирович сказал:

– Елена Васильевна, слог у Вашего внука, конечно, неплохой. И фантазия есть. Но все это такая белиберда. Хе-хе! Он цитирует известного поэта. Вот, только послушайте: “Ленин прост как материя, как материя сложен – наш народ не тетеря, чтоб кормить его с ложечки”. И это, с позволения сказать, эпиграф сего творения! А вот, – он поднял палец к потолку, – ну, тут вообще, ахинея! Нет, я не могу этого вынести. Как можно петь дифирамбы этому упырю?! Читая следующее сочинение, Чернов постепенно входил в раж и уже, не смущаясь, трясся от смеха. Бабушка даже привстала со своего места. Глаза ее сделались большими и суровыми, а пальцы правой она так сильно сжала в кулак, что костяшки побелели.

Чернова она знала давно, но такого кощунства от него не ожидала. Коля, стоя в дверном проходе, краснел от стыда. Его уже начинало лихорадить от всей этой критики, но то, что он услышал далее, заставило задуматься.

Жестикулируя, профессор словесности продолжал:

– Возможно, карьера журналиста в советской прессе или на телевидении вполне достижима для Николая. Однако, тут ему придется все время наступать на горло своей, так сказать, песне. Да, хлеб журналиста труден. Поездки по стране, наблюдения, собственные мысли, которые не всегда можно обратить в слова. И как создать из всего этого позитивную картину нашей жизни? Как сделать из наших вороватых партийно- хозяйственных активистов кудесников, превращающих воду в вино. Как заставить советского человека в конце двадцатого столетия поверить в утопию светлого будущего. Огромное количество однообразной аморфно-водянистой неправды, которую придется творить, рано или поздно начнет разрушать твой молодой мозг. Потом еще много всего было сказано, и задано немало вопросов, на которые Николай отвечал без особого рвения. Елена Васильевна, в ужасе от всех этих высказываний, проводила Чернова, который тут же вернулся, и снова позвонил в дверь. Он забыл свою трость, чего с ним обычно не случалось. Дверь открыл удивленный Коля. Он принес трость Юрию Владимировичу, тот благодарно пожал руку мальчику, и негромко сказал:

– Не обязательно становиться журналистом или писателем. Если однажды что-то зацепит тебя так сильно, что ты не сможешь удержать это в себе, – вот тогда – пиши. Но пусть это не будет хлебом для тебя, лады? Он больше ничего не добавил, просто повернулся, и стал спускаться по лестнице, наваливаясь на трость. Коля даже не успел толком попрощаться с ним. Его вполне бы устроила карьера артиста, но, вглядываясь в свое зеркальное отражение, он приходил к печальным выводам о своей профнепригодности для театра и кино. Да, симпатичный мальчишка и только. Какой уж там герой-любовник или молодежный лидер – не широкоплеч, сутуловат! А о характерных ролях нельзя было и мечтать, настолько он казался простым и предсказуемым.