— Луи! Что ты здесь делаешь? — Отходя от удивления, спрашивает он. Чемодан позади него оставляет грязь и лужу воды на полу из-за тающего снега. Зейн настороженно оглядывается, рассматривая свою же квартиру, будто Луи мог здесь что-то натворить. — Как давно ты здесь?

— Ну… недели три, может, четыре…

— Ты серьезно? Твой дом сгорел или что?

— Там меняют проводку, — пожимает плечами Томлинсон.

— Три недели?

— Тебя всё равно здесь не было, какие проблемы?

— Мог бы предупредить. Я думал ты, ну, где-нибудь? Отсиживаешься как в прошлый раз.

— В смысле?

— Ну, ты читал всю эту хуйню о тебе в интернете?

— Думаешь, я бы свалил снова куда-то в Хорватию просто потому, что кто-то пишет тупые сплетни про меня и моего бывшего парня?

Зейн отмалчивается, скидывая с себя зимнюю одежду и отряхивая ботинки от снега.

Луи заваривает им чай, пока Малик пытается согреться и отойти после перелёта. Его нос всё ещё красный. Зима в этом году холодная, и, кажется, синоптики обещают, что она затянется — вот почему Луи не выходит на улицу уже почти три недели. Он выйдет, когда зима, наконец, кончится.

— Ты видел, я писал тебе? — Зейн дует на чашку и делает неуверенный глоток.

— Ага. Но я забыл ответить.

— Не ври, ты же ничего не делал, — закатывает тот глаза. — Почему просто нельзя сказать, что был не в настроении?

— Я был не в настроении, — сдается Луи. — Как штаты?

— Хорошо. Подписал контракт с одной группой.

— Мм, — невпечатленно мычит Луи. — Значит, ты бы не вернулся к стервятникам?

Зейн неопределенно пожимает плечами.

— Ты никогда не заработаешь с ними столько же денег, сколько получали мы, — сдержанно протестует Томлинсон.

— Дело не в деньгах, Луи, — закатывает глаза Малик. Ложка, которой он перемешивает сахар, неприятно бренчит о стекло кружки, раздражая собеседника. — У них много разных идей. Есть место для творчества.

— Ой, ну, правда.

Зейн обиженно сжимается.

— Ты знаешь, я никогда даже не хотел заниматься музыкой? — Вдруг откровенничает он, глядя Луи прямо в глаза. Томлинсон почти усмехается ему в лицо. Он помнит, как Зейн говорил с ним об этом — он помнит, как они лежали на его постели в Брайтонском общежитии, когда сосед Луи ушёл в душ, и мечтали о свободной жизни, наполненной музыкой, легкими деньгами и славой. У Зейна горели глаза влюбленного школьника — он обожал свою гитару, он обожал писать музыку. — Ты мне нравился, Луи. У тебя были мечты, были амбиции, а я не знал, что делать в жизни. Родители развелись и сослали меня в Брайтон, и мне хотелось только свалить оттуда домой, потому что там было так одиноко и хреново. А потом мы подружились, и ты предложил мне репетировать вместе.

— Я на самом деле хотел рисовать. Дома я занимался в художественном классе, а в Брайтоне не успел попасть в мастерскую, потому что ты предложил пойти в музыкальную студию. И я подумал, ну ладно, я могу попробовать.

— Ясно, — сухо отзывается Луи. Ему нечего добавить, а Зейн ничего и не ждёт в ответ. У него в кармане вибрирует сообщение от незнакомого номера, и он удивленно пялится на экран.

«Луи, это Физзи, твоя сестра. Мама дала твой новый номер, спасибо за соболезнования. Я еду в Лондон на следующей неделе, хочешь встретиться?»

— Ты не отключил уведомления? — интересуется Зейн.

— Это новый номер, так что на него почти никто не пишет. Эм… это Физзи.

— О, вы снова общаетесь? Слышал, кстати, про отца. Как они?

— Нормально, — пожимает он плечами. — Наверное, они хотя бы испражняться смогут теперь без его контроля.

Зейн криво улыбается.

— Она хочет встретиться, — глухо произносит Луи, будто с трудом в это верит. Хотя, именно это он и чувствует.

— Встреться. Я тоже еду сейчас домой, пока не вернусь в штаты.

— Ты видишься с семьей? — Почему-то, он удивляется. Он не может припомнить последний раз, когда Зейн говорил о матери или сестрах.

— Я вижусь с ними каждый раз, когда у меня перерыв, — Малик хмурится, делая глоток остывшего чая.

— А. Я не знал.

Они неловко переглядываются, пока Луи понимает, что он никогда даже о таком и не спрашивал. Когда речь заходила о семье — они обсуждали только семью Томлинсона, когда речь шла о проблемах — у Луи была монополия на страдания. Неловкость от разговора прошла, и теперь была какая-то обида. Обида Луи на самого себя.

— Извини, — сконфуженно вздыхает он. — Я хоть когда-нибудь был нормальным другом?

Зейн на секунду задумывается, а потом улыбается.

— Ты был отличным лидером.

— Ну, хоть что-то, — невесело усмехается Луи.

— Нет, правда. Можешь представить, чтобы кто-то из нас стал встречаться с подставным парнем ради репутации группы? Джордж бы из-за своих малолеток так точно не парился.

Луи резко вскидывает голову, хищно пялясь на Зейна. Тот всё меланхолично подпирает голову рукой и даже не думает делать вид, что собственные слова его удивляют.

— Как давно ты знаешь?

У Луи холодеет в районе спины, когда он вспоминает все моменты, когда Зейн мог знать правду и продолжать проглатывать ложь Томлинсона. В тот момент у клуба или тем вечером, когда Луи пришло в голову немного повеселиться вместе с Гарри. Это было отвратительно. Луи был отвратительным.

— Примерно с момента, когда ты сказал мне, что был в него влюблен, — объясняет Малик. По голосу его нельзя сказать, что он обижен или разозлен. Он просто принимает это, как оно есть, будто эта ложь не так уж и задевает его чувства. Может, так оно и есть, и Луи и правда никогда не был ему хорошим другом — таким, из-за которого можно было бы переживать. — Я же не идиот, Луи. Я что, по-твоему, не знаю, как ты выглядишь, когда влюблен? Это я был с тобой рядом, когда ты встречался с Эль в школе. И ты бы под страхом смерти не пошёл на каминг-аут. Ты дрожал как испуганный котёнок всякий раз, когда я тебя пытался обнять при посторонних. Проверял каждого пацана из групи, которого я приводил. А когда Джордж узнал, что мы трахались? Да ты почти неделю нормально не спал и не ел, пока я не отшутился перед этим придурком.

— К чему ты клонишь, Зейн? — Вспыхивает Луи. — Да, блин, ты охренеть какой умный, обо всём догадался! Чего ж ты тогда молчал всё время, а?

— Не хотел тебе мешать, — усмехается Малик. — Тебе, вроде как, это даже нравилось.

— Это была моя работа!

— Ну, по началу, да.

— К чему ты клонишь? Думаешь, я был счастлив таскаться везде за Гарри и строить ему глазки?

— На самом деле… да? — Зейн отвечает спокойно и со всей серьезностью. Будто он ждал этого вопроса, будто он думал об этом уже долгое время. Луи пугает эта мысль, и он пытается не принимать её всерьёз. Он скептично смотрит на друга. — Мне просто казалось, что, ну, знаешь… выглядело это как твоя скрытая фантазия.

У Луи горит горло, будто его сжигают на костре этого внутреннего негодования. Он морщится от этих слов как от чего-то мерзкого и ужасного.

— Ты больной, что ли? — Выплевывает он. — Думаешь, у меня такие жалкие фантазии?

— Да брось. Ты же никогда на самом деле не был таким, как на сцене и перед фанатами. Ты вообще не любил все эти тусовки и наслаждался, когда торчал дома целыми днями и писал свои стихи. И ты, блять, любил члены, давай будем честными. В тот раз, когда мы были у твоих родителей на ужине, и ты притворялся, что мы пара, ну, правда, ты же делал это, чтобы понять их реакцию, да?

— Я был подростком и ненавидел их, окей? Я хотел, чтобы они бесились.

— Луи, тебе нравилось видеть, как реагируют люди? На вас с Гарри?

Вопрос звучит так ожидаемо, потому что Луи не раз себе его задавал и не раз получал на него ответ. Ещё тогда, в те первые встречи, когда они с Гарри появлялись на публике и ловили эти многочисленные косые взгляды. Он уже знал, что да, ему это нравилось. Но это было просто… он ненавидел общественность. Он ненавидел, когда его судили по внешнему виду — его причёске, татуировкам, его голосу. Его имени. Точнее — имени его папочки или по его прошлому. Поэтому было естественно, что он обожал идти параллельно обычному направлению; просто, чтобы выводить всех из себя ещё больше. И Гарри был ещё одним инструментом для этого.