– То была свободная воля сильного, знающего себе цену человека… Так перед этим была еще не тема, а только подводка к ней, прелюдия? Не затевай, пожалуйста, нового спора, я его не переживу. Ну что ты привязалась к Алле?! Зря стараешься. Мы с ней не соперницы, не конкуренты.

Лена начала выходить из себя. «От скуки вяло перекидываемся ничего не значащими фразами. Инна, как же я сегодня от тебя устала! Бывает сердечная недостаточность, эмоциональная, а случается и умственная. Вот так иногда терпишь, терпишь… Я позволяю себе злиться?» – одернула она себя.

Но Инна не оставила своих рассуждений.

– Ты считаешь, Аллины шедевры надо сохранить для отечественной и даже мировой культуры? Она попала в топ или шорт-лист? Ты знаешь, призеры «Большой книги» автоматом переводятся на двадцать-тридцать языков! Вот это триумф!

– Этому должно предшествовать хорошее информационное сопровождение. Может, ей важнее получать призы читательских симпатий.

«Ну, если дальше не пускают… Любовь и признание – это орден и медаль?» – пренебрежительно фыркнула внутри себя Инна.

– А ты, у меня нет сомнений, попадешь в высшую лигу. Твои книги еще совершат полный оборот вокруг земного шара с остановками на всех континентах, во многих странах. И за столетия они ни на йоту не потеряют своей притягательной силы. Париж и Лондон тебя еще не ангажировали? (Вот болтушка!)

– Кругосветное путешествие? А может, и в параллельный мир?

– «Если не мечтаешь, что твои книги прочитают миллионы, не садись писать», – заявила Инна.

– Фантазерка! Попаду, если только ты станешь председателем комиссии по… – Лена умышленно не договорила. В ее улыбке промелькнула легкая вежливая насмешка. – Или хотя бы окажешься в числе тех ста специалистов самого высокого класса… Пошутила и хватит. Не будем касаться этого вопроса.

– Меня нелегко сокрушить. Алла – культурное событие в истории нашей страны? – сделала попытку отвоевать утерянную позицию Инна, но, зная, что перед ней достойный противник, поняла ее бесполезность и замолчала.

– А в моей теме академизм не очень уместен, – ушла от вопроса Лена, – хотя я этого не могу однозначно утверждать, нет внутренней уверенности. У меня много скепсиса по поводу собственных способностей, знаний и возможностей. Смогу ли понять тему иначе, развить интересней, насытить чем-то, чего нет у других авторов, чтобы не обмануть ожиданий читателей? И это при том, что мои литературные предпочтения сложились еще в детстве.

– У тебя есть творческая жилка, но ты человек вдохновенной… неуверенности и неудовлетворенности. Ты самоедка. «И мнится мне…» Не прибедняйся. Знаешь ведь, что достойна похвалы, что особенная. В тебе есть больше, чем требуется этому миру… Ты грешным делом не кокетничаешь? – Инна скорчила удивленную рожицу. – Шучу, шучу. Не пыли.

– Жванецкого все равно не перешутишь. Такова твоя «трактовка моего образа»? Диагноз окончательный и пересмотру не подлежит? – усмехнулась Лена.

– Нет, – с кротким достоинством ответила Инна.

Аня обратилась к Лене:

– Вот у тебя каждая следующая книга лучше предыдущей, а у моего знакомого наоборот. Его последние рассказы, как конвульсии предсмертной агонии. Он исписался? Был взлет творчества и сошел на нет? Но ты же знаешь, если писатель один раз понравился читателям, – особенно если он устанавливал связь между видимым и невидимым, но ощущаемым, между людьми и их чувствами, жизнью и смертью, – то он оказывается в вечном долгу перед ними. Они ждут от него еще более интересных произведений.

– Самое страшное для писателя – потеря вдохновения. С возрастом, когда душа неуклонно остывает и угасает, уже может не возникать яркого вдохновения. Исчерпывается ресурс памяти и воображения. Так бывает, – посочувствовала Лена неизвестному ей автору. – Только иногда одной книгой или одной песней имя автора остается в веках.

– «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять…» Тютчев был гений… Всевышний, спаси нас от клеветы, от озлоблений, – задумчиво себе под нос непонятно к чему пробормотала Инна. – Тебя писателем сделало детдомовское детство, ты в нем как сквозь асфальт проросла. Кто-то из великих грустно пошутил, что залог творческой гениальности – несчастливое детство.

– Если есть чему прорастать, – добавила она хмуро.

– Каким бы ни было детство – оно все равно детство. В детдоме я обрела жажду жизни, стремление бороться и достигать, – не согласилась Жанна.

– А Риту пробудила к творчеству ее неудавшаяся семейная жизнь? Она создает романы из своего разбитого сердца, чтобы оно не уставало от боли? – спросила Аня. – Я слышала, как она говорила на одной из наших субботних встреч: «Хороший человек радовался бы, что я быстро восстановилась после болезни и смогла вернуться к творчеству, а муж бесился».

– Насчет творчества не знаю, но думаю, что Стаса статус мужа знаменитости не устроил, вот они и разбежались, – вклинила в разговор свое замечание Жанна.

– Это только одна из причин. Кто-то из друзей дал ему почитать одну Ритину книгу. Так его не интересовало, сколько души и боли она вложила в свои строки, какова была высота накала ее горьких чувств, ни слова, которыми она их выражала. Не волновала и психологическая глубина произведения бывшей жены. Беспокоило одно: не написала ли Рита о нем что-то очень уж плохое. Не назвала ли она имени, по которому знакомые могли бы узнать, каким на самом деле гадким был он в своей семье, – сказала Инна. (И все-то она знает!) – А Рита в этой книге выложила всю свою ненависть к пошлости. Она говорила бывшему мужу: «В награду за все беды Бог послал мне творчество».

– Талант не у всех и не сразу открывается. Иногда что-то должно послужить толчком к его выявлению. И потом, мало родиться писателем, надо умудриться им стать, – задумчиво сказала Аня. – А что Аллу подвигло на литературное творчество? Что стало его побудительной причиной?

– Думаю, что сначала всё-таки утрата любимого человека, а уж потом желание выразить себя как-то иначе. Я, например, после первой болезни в произведениях стала откровеннее и жестче. Хотя казалось бы должно быть наоборот. Во мне как бы открылось иное, глубинное понимание событий, может даже осознание другого предназначения. И я стала писать о взрослых, – сказала Лена.

– Ты вскоре после детской серии запустила взрослый цикл или был долгий перерыв? – спросила Жанна.

– Написала книги начерно быстро, но длительная отсрочка в их издании случилась из-за другой болезни. Организм после химий никак не приходил в норму, память не восстанавливалась.

– Ты пишешь, чтобы разбудить в людях светлые чувства, хочешь словом преобразить человека, чтобы он задумался о главном: для чего живет? Это важное, прочное дело жизни. – Аня как бы по-своему продолжила предыдущую Ленину мысль.

– Какие лакуны еще собираешься нам открыть, что разоблачить? – ухмыльнулась Инна на Анино замечание.

– Выступая от имени своей боли, вы с Ритой конвертируете в свои произведения серьезный эскорт собственных бед и печалей. Не от хорошей жизни вы сделались писателями, – вздохнула Аня.

– Грустными писателями, – уточнила Инна. – Вы в своих книгах то плачете на груди этого препаршивого и препаскудного мира, то смеетесь ему в глаза.

– Экстравагантно выражаешься, – одобрительно улыбнулась Лена.

Аня вдруг подумала: «Улыбка у Лены красивая, открытая, честная, а у Жанны какая-то хитренькая, будто исподтишка. Надеюсь, я ошибаюсь».

– Ваша жизнь не способствовала воспеванию искрящихся восторгов и трогательных радостей. В основе таланта многих писателей лежит какая-то трагедия. А вот в поэзии, как правило, всё начинается с восторгов любви. Поэту нужен постоянный приток свежей крови – состояние влюбленности, – чтобы его эрогенные зоны… мозги… не остывали, – фыркнула Инна, как раздосадованный чем-то котенок.

– Без сомнения, личные драмы влияют на обострение восприятия, но жизненные ситуации – только повод, а причина писательства лежит много глубже, – сказала Лена очень серьезно.