Инна, недовольная новым вмешательством в их с Леной разговор, только глазами раздраженно сверкнула, мол, тоже изголодалась по общению? Только не звала я тебя! Она ревниво принимала к сердцу любые вторжения в их с Леной «личную жизнь», и тем более чьи-то удачные «выступления».

Лена, понимая это, слегка нахмурилась.

Немного успокоившись, Инна продолжила:

– Писатель обязан обладать изрядным запасом слов и определенной эрудицией. Как у тебя с этим? Ты же технарь. Мы все немного сухари.

– О тебе этого не скажешь, – с улыбкой заметила Лена. – Я только на откате девяностых начала всерьез писать, наращивать умение и раздвигать над собой потолок. От силы лет пять, да и тех по совокупности, пожалуй, не наберется. Правда, в детстве стихами и прозой отзывалась на любое событие, но в основном в форме «устного народного творчества». Да и позже иногда пыталась, но моя занятость… А Рита уже успела поработать в самых разных жанрах. Даже внештатным корреспондентом какой-то газеты побывала, потому что с самого начала была заточена на профессионализм. Все искала себя, но никогда не выпячивала. Долгим был ее путь к известности. Много лет по шипам шагала, пока пришло признание. Размышляла, переосмысливала уже написанное, новое начинала. И теперь продолжает оттачивать свое мастерство. Настоящий писатель не перестает расти. Но ей повезло, потому что она удачно дебютировала еще в СССР, в счастливые шестидесятые, в эпоху еще несломленных иллюзий, которые прошли под знаком оттепели. Она успела вскочить на подножку последнего вагона быстро удаляющегося поезда, и вошла в литературу через широко распахнутые ворота. А я, как говорил о себе Жванецкий, в написании больше руководствуюсь интуицией, чем компетентностью.

– Рита уже писала, когда ленинская цитата на титульном листе книги еще являлась охранной грамотой произведения, когда верили, что слово правды может перевернуть мир. Но и главенствовали убогие советские клише типа того, что все писатели обязаны что-то сказать против религии, и было директивное навязывание мнений, подталкивание… на скользкий путь лести, – насмешливо перебирала знакомые хлесткие фразы критиков Инна. – Она писала санкционированное, разрешенное.

– Не преувеличивай цензорские страсти в советский период. К тому же у Риты претензии в основном к себе, а не к критикам.

– Существенный штрих: она применяла лозунги ограниченного значения, для внутреннего пользования. Или нет? Но Рита писала и после того, как произошло разочарование в «оттепели». И началась ее трудная, но полноценная жизнь. Как же, каждый день как на костер! Прежде, чем о чем-то написать, надо крепко подумать. Я ошибаюсь? И теперь пишет, когда совсем исчезла цензура. Пафос в изображении советского периода у нее уже пошел на убыль или она застряла в прошлом? Писатели перестали бороться, и от этого их произведения стали хуже.

– Зачем ты так? Избегай соблазна упрощения. Талантливый художник-мультипликатор Норштейн как-то заметил, что цензура денег гораздо более омерзительная, чем политическая. А он мудрейший человек. Я его уважаю.

– Не помню, кто недавно сказал, что без свободы творчества нет ответственности. Только какая же это свобода, если зависимость от денег? – удивилась Инна. – Задам абсолютно дилетантский вопрос: «А теперь Рита пишет под знаком перестройки без праздничной приподнятости? Она вышла за рамки советского официоза, но напоминает нам о недавнем прошлом, буквально втягивает в него, чтобы мы одновременно смеялись и плакали над ним, чтобы лучше понимали себя в новом пространстве?»

– Рита никогда не тяготела к высоким фразам. Она не бунтарь, но и не из тех, которые говорят как официанты: «Чего изволите?» В ее творчестве были периоды растерянности, отторжения, непонимания, неприятного изумления и даже отвращения. Но она писала в стол. Внутренняя работа в ней не прекращалась, душа металась и скорбела. Ничто не укрывалось от ее проницательного взгляда. Бывало, что она одна не разделяла общего мнения и сохраняла свои суждения в неприкосновенности, дабы не замараться. И это при ее вроде бы трогательной одухотворенности ребенка. Не потерялась она в постсоветское время, нашла свою нишу. Никакая политическая система не способствует рождению талантливых людей, нет такого закона в природе. Они сами по себе являлись во все времена, и теперь рождаются, только их надо суметь разглядеть.

– Рита вписалась в советские каноны, не бросала камней в сторону советской власти, но о партии не писала. Что-то внутри нее сопротивлялось, и она не могла позволить себе этого. Не ее конек, – подтвердила Инна. – Кто их, тех сталинских и брежневских лауреатов теперь помнит? Тогда давали премии за общий вклад в дело партии.

– Обывательский вопрос. Опять крайности. Не кори тех писателей. Многие исчезали с писательского горизонта. Быть самим собой во все времена по разным причинам нелегко. А тогда надо было суметь встроиться или замолчать. И все же в советское время выходило много прекрасных книг. Мы и наши дети на них выросли. Вспомни Василия Белова, Даниила Гранина, Леонида Быкова, Аксенова, представителей «деревенской» прозы. Их породила оттепель. Страна радостно вздрагивала от огромного количества талантов возникавших во всех областях нашей жизни! – восторженно провозгласила Аня.

– Для нас они были великие, а для современной молодежи? – с сомнением покачала головой Жанна.

– Так ведь классики… – растеряно ответила Аня.

– Увлечение политикой в свое время утащило Маяковского в бездну, – издалека начала подступаться Инна к новой теме.

– Ты не смотри на то, «что?» он писал, а вникни – «как?» И тогда поймешь, что он поэт с большой буквы, – пробурчала Аня. – И наша Рита, как мне представляется, следовала и следует своему таланту, своей неповторимой индивидуальности мыслей и чувств.

– Кто бы сомневался! А теперь имя не давит на Риту, она не стремится в круги власти?

Лена не обратила внимания на Иннину реплику.

– Каждый творческий человек ищет собственную художническую стезю. В свое оправдание могу сказать, что будь на месте Риты, я бы даже не пыталась ухватить направление течения времени, чтобы осмыслить ход истории. Я оставляла бы это сведущим. Думаешь, это мое уязвимое место? Нет. У меня другая творческая ориентация.

– Хочу заметить, что в переломные моменты жизни страны произведения часто ценятся за смелость высказываний без учета качества текста. Наверное, это не совсем правильно?

– Время отсеет лишнее, неталантливое, – ответила Лена подруге.

– Мастерство – это техника, а за ним начинается творчество?

– У кого как.

– Теперь перед Ритой раскрылись прекрасные перспективы. (Без денег?) И проза её представлена, и стихи. Ей грех жаловаться, – сказала Жанна. – Я кое-что из ее последних сборников читала. Подруги присылали.

– Это по-настоящему волнующе. В награду она получает обвал любви и обожания! И критики относятся к ней благожелательно, – тихо и восторженно сказала Аня. Она гордилась подругой.

– Многие критики – снобы. Может, Рита не попадала в их поле зрения, – из чувства противоречия возразила Инна.

– Тогда откуда заветные, престижные награды, бесценное признание коллег?

– Ха! На нее обрушилось бремя славы! Хорошо пишет, но без тайны, прозрачно, – принялась упорствовать Инна, не зная к чему бы придраться.

– Так не детективы же и не фантастика, – удивилась Лена. – Это в них увлекает атмосфера сгущения страха, накал страстей и ужасов.

– Напрасно вы с Ритой не в тренде. Тебе бы с ней сценарии к милицейским сериалам писать или мистические триллеры, тогда на всю страну быстро прославились бы. А то некоторые только после ухода из жизни получают настоящую известность. Тогда их творения сразу приобретают особую ценность, и сам автор становится героем-мучеником. Боготворить его начинают, особенно, если он рано покинул этот мир и уже не конкурент живым. А других вовсе забывают, будто и не было их на планете Земля. Они «уходят в перегной».