– Противоречия, знаешь ли, иногда объясняют друг друга, а не противоречат, – усмехнулась Инна.

– Я в свое оправдание так скажу: книги Аллы имеют разные степени доступности. Каждый читатель в них находит свой уровень.

– А ты останавливаешься на первом?

– Знаю, но не проболтаюсь, – старой шуткой отмахнулась от обидчицы Аня.

«Мало, кто способен признаться, что не понимает книг Аллы. А грубить-то, зачем без особого повода? – удивилась Лена и сжала плечо подруги. – Устали девчонки. По малейшему поводу взрываются».

– Ты считаешь, что для простого народа в любом произведении обязательно должно присутствовать чуть-чуть пошлости и безвкусицы? – достаточно крепко щипнула Жана Инну, припомнив Ленин укол на эту же тему.

– У Аллы?! Не приписывай! – Инна буквально задохнулась от возмущения.

«Совсем юмора не понимает», – разозлилась она, прекрасно сознавая, что в их с Аней разговоре юмором и не пахнет.

Не удостоив Жану дальнейшим объяснением, Инна отвернулась.

Аня вдруг заявила:

– Читаю книги Аллы и чувствую, что писал их счастливый человек, чего не скажешь о Ритиных.

– Ритины – оптимистичные. И это по нынешней жизни уже хорошо, – заметила Жанна.

«Спорщицам интересно мнение друг друга об Аллиных книгах, поэтому они поддерживают беседу. Похоже, разговор затянется надолго. Сначала по Ритиной прозе круги нарезали, теперь по Аллиной стали проезжаться, потом за меня возьмутся. Если только сообразят, как подступиться», – поняла Лена и посмеялась над собой с привычной для Инны иронией: «Путь художника – всегда голгофа. Ленка, готовься терпеть».

– Премии у Аллы есть, избалована наградами? – Это Жанна спросила. Поменяла предмет разговора.

– По всем признакам она вот-вот должна получить. Разве что…

Инна не дала Лене договорить:

– Ой, помолчи, а то напророчишь… Раньше в литературе автор сам не оценивал своего героя, отдавал на суд читателя. Но Алла…

– Писатель это делает в случае, если персонаж не обнаруживает в себе чего-то или намеренно не хочет этого подмечать, как бы замалчивает. «Я думаю» применяется авторами, чтобы глубже высветить понимание действующим лицом себя и поведения других героев. Обычный метод. Как говорится: альфа и омега писательства. Подобных приемов много. Нельзя одним ключом открыть все сердца. И потом, Инна, – если уж ты взялась сравнивать, – у каждой из нас свои преданные читатели и почитатели. Вкусы у всех разные.

– Но все вы влияете на массовое сознание, манипулируете подсознанием людей, совершаете «проникновения со взломом» в души своих читателей. Писатели – особая категория людей, – сказала Инна.

– Каждому писателю хочется, чтобы читатели пропитывались его мыслями и чаяниями. А манипуляцией в большей степени занимаются артисты и прикормленные журналисты. Ты же не хуже меня знаешь, что есть кратковременные события, и эти интересы момента отражают СМИ. А глубинными, долговременными проблемами, касающимися всего народа, занимаются политики и писатели, – заметила Жанна. – Писатель, делая на чём-то акцент, положительно влияет на читателя, как, допустим, хорошая музыка. Но она тоже разная. По аналогии получается что-то типа того: у Аллы классическая литература, а у Лены и Риты – популярная. Они как бы полярные.

– Мои с Аллой миры пересекаются, но мы расходимся в подходе к материалу. Для меня главное – человек и сочувствие к нему. И принимая во внимание тот факт, что…

– И в основе – принцип недопустимости насилия? – снова прервала Лену Инна.

– У Аллы более высокие цели. Она во главу угла ставит мысль как философское понятие. Это совсем иная, во многом непознанная планета. Там другие меры глубины познания мира человека, иные пути и способы постижения действительности. Трудно найти соответствие ее таланту. Она не опускается до мелочей. Вот тебе пример. Поэт сказал: «Движение – это мука материи». А философ? «Движение – это форма существования материи». И у того, и у другого присутствует озарение ума, но у первого оно из области чувств, у второго – логическое, научное. Иногда они смыкаются, синтезируются. Может, поэтому Алла, как никто другой, чувствует ту грань, на которую поставлена та или иная человеческая судьба. Она развивает не фабулу, а мысли. Поняла? Прониклась? Не погрешу против истины, если сообщу, что редко кому удается стать выразителем чаяний всего народа. Я тебе больше скажу: Алла, наверное, не станет голосом нового поколения, но внесет существенный вклад в развитие философии и теории литературы. Тебя устраивает мое объяснение и мой вывод?

Мы с Аллой и пишем по-разному. Я – пока чувства не остыли, а она ждет, пока эмоции улягутся. Но обе мы любим или ненавидим то, о чем сообщаем читателям.

– Какого калибра Человек! Мне сложно жить рядом с титаном мысли, создающим нетленные, ни на что не похожие вещи, те, что не с конвейера, в репертуаре которого доминируют философские шедевры! Как бы мне ненароком своей болтовней не осквернить ее ауры. Не около каждого человека могут произрастать и буйно распускаться прекрасные цветы. По нашим деревенским меркам, я как анклав феодализма среди умов-небоскребов капитализма, – шутливо-патетически отозвалась Инна. – Алла счастливая. На ней лежит божья благодать? С детства отец внушал ей, что она самая красивая и бешено талантливая. Она чувствовала себя защищенной. Наверное, всю жизнь держалась памятью своего детства. Это о ней с уважением говорили: «Девочка из Ленинграда!» Счастливое детство – это подарок судьбы. Детство, проведенное у Христа за пазухой, определяет основной вектор и выстраивает дальнейшую жизнь. А мы были многого лишены. Нам приходилось перебарывать комплексы, взращенные детством. Я – бравадой, а ты, Ленка, – упорным трудом доказывала свое первенство или превосходство. Я не считаю, что наше детство благотворно сказалось на нашей жизни. И хотя, безусловно, кое-какие уроки мы из него извлекли, я бы никому не пожелала его повторения. Правда, кое у кого судьбы были на порядок хуже наших… и тогда они оказывались ставкой ценой в жизнь. Разве те дети того заслуживали?

Аллина судьба продолжится и после смерти. А мое «будущее» под сомнением. Ты, Ленка, с Аллой одной группы крови, мудра при всей своей наивности и детскости, но и твое будущее, которое… за гранью, тоже под большим вопросом. Ты не допускаешь, что…

– Звучит умопомрачительно устрашающе. Это твой новый, нерасхожий репертуар немыслимой глубины, необъятности и трудности восприятия? – усмехнулась Лена. – Если, как ты считаешь, Алле рукой подать до бессмертия, то растолкуй, где и когда будет происходить самое важное для нас с тобой?

– Вот так! И никакой тебе двусмысленности, неясности, и никаких затравленных, отчаянных выражений глаз, без которых не обходится ни одно обсуждение этой темы? Одна лишь мягкая ненавязчивая манера держаться среди друзей?! – как-то странно рассмеялась Жанна.

Инна с Леной переглянулись и не стали продолжать свой разговор.

– …Вижу, Лена, не расточаешь пустую хвалу «собрату» по перу. Я прикинула, и сочла твое нетривиальное объяснение творчества Аллы лучше моего собственного. Оно мне импонирует. Но и свое мнение я не забракую, оно сойдет за милую душу в кругу не очень… интеллектуальных слушателей, под тем предлогом, что философия не всем по зубам… по мозгам, – весело завершила Инна одну свою мысль и преподнесла следующую:

– Лена, просвети меня, по чьему совету Алла занялась философской стороной вечных проблем человечества, а не мироздания? Она случайно наткнулась на идею, на свидетельства современников, копаясь в архивах своей безграничной памяти? Всевышний надоумил? Может, в этом просматривается твое личное присутствие или твое опосредованное влияние? Сознавайся: с твоей подачи, при твоем содействии? Почему бы и нет? Алле оставалось только подобраться к теме, прорости в нее. Но одолевали сомнения: чтобы иметь право о ней говорить, надо получить какие-то скрепы. А тут ты… Я не в упрек тебе. Напротив. Ты подтверждаешь бездонную глубину ее мыслей и веришь в нее, а это уже много.