– И этот вот, Федька, подлец какой! Подлая душонка! А все добреньким притворялся. Жалел будто бы тебя, а сам!..

Люсе нравилось слушать, как Маруся ругает Колдунью, сама бы она не смогла так обругать ее, чтобы легче стало на душе, но Ведьмака ей стало жалко – он предстал перед ней – такой жалкий и влюбленный – и Люсе показалось, что он сгибается, скукоживается от суровых слов Маруси, становясь все меньше и меньше.

– Федя жалеет меня. Он хороший. Он предложил мне пожить с ним на острове, чтобы я смогла потом уйти, а он остался бы вместо меня. На тридцать долгих лет.

Тут Люся покраснела, вспомнив взгляд Ведьмака. Маруся недоверчиво посмотрела на Люсю:

– А ты что?

– Отказалась. Я не хочу с ним жить. И помощь мне его не нужна.

– Да что ж ты дура-то такая! – весь накопившийся Марусин гнев обрушился на Люсю.– Ты что ж думаешь – у тебя тут очередь из женихов выстроится, и все будут просить твоей руки? Хватай его, пока тепленький. Думаешь, он вечно за тобой бегать будет?

Люся не любила, когда на нее кричали, не терпела этого, и она сама не заметила, как стала кричать в ответ:

– Да не нужен мне ваш Федя! Лучше уж я одна поживу. Зато совесть моя будет чиста!

– Ах, совесть чиста? Значит, я тут, бессовестная такая, предлагаю тебе всякий срам. А ты у нас – совестливая и чистая. Вот и сияй своей чистой совестью, а у меня глаза от твоего сияния заболят.

Маруся с такой силой оттолкнулась веслом от берега, что оно захрустело, а козочка чуть не выпала из лодки, за что попало и ей.

А Люсе ничего не оставалось, как потерпеть немного – пока лодка не скроется за горизонтом, а потом поплакать на берегу, прижимая кулек с пирогами, как единственное тепло во всем мире.

Потом, лежа в постели, она вспоминала сердитое лицо Маруси и не могла поверить, что вся эта злость была адресована ей.

«За что она так со мной?» – спрашивала Люся темноту. «Я чем-то обидела ее?»

«Ну и сияй своей чистотой совестью» – снова и снова повторялись в ее голове слова Маруси. Почему она так сказала? Неужели она не понимает, что жизни с Федей на одном острове противиться все ее существо, всё – руки, ноги, глаза – все отторгает, всё кричит, сопротивляется.

Неужели Маруся не понимает, что та песня, которая живет внутри, может умереть от того, что Люся изменится, изменит себе.

Так нельзя! Так нечестно! Так гадко! Так противно! Несправедливо! Эти слова что-то напомнили Люсе…

…Вот она плывет в лодке – с ней люди, суровые, серьезные, они ее презирают или укоряют за то, что она совершила. И они приготовили для нее наказание и сейчас приведут в исполнение приговор. А Люся не чувствует свою вину, внутри нее– также как сердце – бьются эти слова: так нечестно! несправедливо! так нельзя! Но вслух она ничего не произносит, потому что она знала это раньше, это еще тогда, когда брала деньги, этот же голос кричал: «Нечестно! Несправедливо! Мама не должна умереть!»

Конечно, она не ожидала, что наказание будет таким суровым. Она надеялась, что ее спасут, и никак не предполагала, что останется совсем одна.

Когда Люсю впервые привезли на остров, ей объяснили, что она не сможет уйти с острова, он не отпустит свою пленницу. И действительно, когда она в первый раз пыталась сбежать – это было со знакомым рыбаком – они чуть не утонули: поднялись волны, лодку качало так, что весла и все содержимое вывалилось за борт. Только когда Люся выпрыгнула из лодки и поплыла к берегу, волны успокоились. С тех пор ей казалось, что этот остров – злой пес, который никуда не отпустит, а если она попытается сбежать, загрызет ее.

Как же страшно былоей одной на этом острове в первые дни заточения! Вечерами на берегу ей казалось, что она слышит тихое дыхание, ощущая чье-то присутствие. И хоть Люся чувствовала, что ей никто не причинит зла, она бежала в дом и пряталась под одеяло, пытаясь отвлечься, напевая себе самосочиненные песенки.Но получалось очень плохо.

Потом она познакомилась с Марусей. И ее заточение стало намного легче. Она ждала Марусю в гости, и от этого ее остров стал для нее почти домом.

Однажды Маруся привезла в старой корзинке рыжий пушистый комочек – Афоню. Люсе было немного стыдно обрекать животное на одиночество, но он ей доставлял такую радость, что не было сил отпустить его.

Тогда Люсе пришлось выбросить кое-что из вещей, но она не жалела, потому что лишившись того, без чего как выяснилось, можно легко обходится, она обрела радость. Афоня был для нее другом, грелкой, ее воспитанником, постоянным сюжетом ее картин.

С этого времени Люся стала чувствовать себя как на чаше весов. Она все время подсчитывала килограммы, думала, как бы сделать так, чтобы получить равновесие. Весов у нее не было, поэтому она с нетерпением ждала приезда Комиссии.

Потом поменялись члены Комиссии. Те, другие, жалели ее, привозили подарки, хорошо относились, подбадривали, взвешивали все с помощью волшебства, – это было быстро (дом находился меньше времени под водой и не так пропитывался влагой) и не так унизительно.

А эта троица была как на подбор – Люся даже не могла сказать, что ее расстраивало и угнетало больше всего – высокомерие и злоба Колдуньи, беспомощная и тихая жалость Филадельфии Назаровны или липкие взгляды Ведьмака. Но именно в это время Люся заметила странную особенность острова – после их ухода, когда девушка злилась или обижалась на них, остров как бы отвечал на ее злобу, погода портилась, волны сердито набрасывались на прибрежные камни и яростно откатывались назад, терзая редкую траву и цветы. Люсе становилось неуютно и стыдно, она искала себе занятия, чтобы отвлечься – раскрашивала дом, прибиралась, стирала, выкладывала камни на берегу пруда в узоры, вычесывала кота – и успокаивалась. И остров отвечал ей – она чувствовала. Но никому не рассказывала. Боялась, что ее примут за сумасшедшую и будут жалеть. А Люся не любила, когда ее жалели.

Люсе часто вспоминала то время, когда она была любима. Конечно, это было с мамой и папой. Просто о маме она запрещала себе думать – и получалось так, что хорошие воспоминания были упрятаны вместе с плохими, даже завалены ими, закрыты наглухо и спрятаны. Воспоминания о прекрасном времени, когда Люся безоговорочно и глубоко была счастлива, приводили с собой память о тех днях, когда все это было утеряно.

А Маруся напоминала ей это время, причем без всяких плохих впечатлений. Люся чувствовала ее любовь – пусть неуклюжую, властную – но любовь, симпатию, тепло. Потерять ее было также страшно, как и ту, родительскую. Ее нельзя было заменить жадным обожанием Ведьмака. Но с помощью Феди можно было выбраться с этого острова и отправиться на поиски настоящей, которую Люся еще помнила и держала внутри как эталон.

Повторяя все это в памяти, Люся снова вспомнила Марусины слова, и ей показалось, что они произнесены также, как она когда-то кричала: «Несправедливо! Нечестно!»

«Маруся хочет мне помочь и сердиться от своего бессилия. Она хочет мне добра, так она видит его для меня.Ну и что такого, что Федя поживет здесь? Ничего не случится. Он сам предложил и ничего не попросил взамен. И она ему ничего не обещала…»

Уснуть не получалось.

Люся встала с кровати. В окно светила луна.

Люся оделась и пошла на берег. Сильный ветер поднял волны, и они бились о камни как большие дикие звери. Лохматые облака неслись по ночному небу, и когда они закрывали луну,то все вокруг погружалось во мрак.

Ветер толкал девушку прочь с берега, хватал за волосы, а то вдруг стихал, как бы замирал. Пошатываясь под его порывами, Люся подумала, что она всегда жила, повинуясь своим внутренним порывам, своим чувствам. Чувству приязни или неприязни, справедливости или гнева. Этот порыв привел ее и сюда, на этот остров… Люся вспомнила, с каким чувством она подошла к деньгам, которые так доступно лежали в корзине – «Спасти! Я еще успею ее спасти!» Вспомнила, какие тяжелые и приятные на ощупь были монеты. И лишь на секунду пронеслась мысль – а что будет дальше? И все. За этот поступок она расплачивается теперь. А той, ради кого она все это делала, уже нет в живых…