Нет, нет, — кричало всё внутри него. Не может быть! Но что он знал о Вадиме? Какое у того отчество? Сколько ему лет? Возраст, наверное, был как раз тот самый, но с точностью утверждать даже этого нельзя. Фамилию… Назовут ли Толику его предыдущую фамилию, если он подойдёт к бухгалтерше и попросит показать ксерокопии документов из личного дела Вадима? А с чего вдруг он этим интересуется? — задаст встречный вопрос вредная тётка-бухгалтерша. И, разумеется, откажет, а по учреждению тут же пойдут новые сплетни.

Он впал в какое-то лихорадочное состояние; можно было бы назвать его паникой, если бы он метался по комнате, сшибая углы и натыкаясь на стены, — Толик всегда представлял себе поведение при панике именно таким, беспорядочным, но сейчас он просто тупо сидел на своём стуле у компа, врос в него и боялся шевельнуться. Только руки тряслись, да сердце стучало. Ну и ещё губы. Он прокусил себе нижнюю губу — не заметил, когда именно, но теперь во рту стоял металлический привкус крови. Отчётливый и неприятный до тошноты.

Как это произошло тогда? Сколько лет было этому пацану, сыну того… урода? Десять? Двенадцать? Толик помнил лишь широко распахнутые в любопытстве глазищи, разглядывающие его из-за приоткрытой двери. Был ли похож Вадим на того пацанёнка? Он не мог утверждать. В таком случае, был ли похож ли Вадим на того мужика? Учитель носил очки и зачёсывал едва образовавшуюся лысинку длинной прядью волос, а подолом растянутого вязаного свитера скрывал намечающееся брюшко. Вадим был другой. Высокий, худощавый, вовсе не рыхлый. Может, пошёл внешностью в мать, да и какая, к чёрту, разница, — подумал Толик, всё так же продолжая зависать в ступоре. Анне нравилось, когда на неё смотрели, так что она поощрительно улыбнулась, но притворилась, будто не заметила своего поклонника. «Поклонника»?! О, блядь, боже, это чудовищно!! И тут Толик вспомнил о тюбике красной помады, которую до сих пор таскал с собой на работу и обратно домой в сумке. Цвет Анны, точно. Так вот, что это была за «провёрнутая фишка с помадой»? Намёк?! Нет, какой-то хреновый намёк получается, Толик вообще мог её не взять! С чего Вадим решил, будто помада у него? Идиот!

Тот мальчишка, смотрел на Анну минут пять. Потом его обнаружили. «Пап, ну, папа, пусти-и-и», — помнил Толик его крики и звуки шлепков. А потом рыдания.

Хм. Ладно.

Что же делать? Что ему надо сделать сейчас?

Толик смотрел на текст письма «любителя лабрадоров», но буквы, — светло-жёлтые, почти белые на тёмном фоне, — сливались перед глазами. Если подумать, то аватарка с лабрадором очень подходила Вадиму. Беспорядочно-солнечный пёс, который любит всех вокруг. Да, он такой. И при этом он запал на натурала и до сих пор помнит Анну, которую и видел-то минуты три от силы — если это был его первый визит в класс, когда Толик посещал свои занятия. Господи! А ведь Вадим тоже закончил курсы актёрского мастерства! И даже повесил корочку об их окончании на своём стенде в кабинете — почему Толик не обратил на это внимание?! Почему он решил, что прошлое его оставило? Какой же он тупица!!

Нет, нужно взять себя в руки.

Как долго он будет бояться воображаемых теней из прошлого? Мало ли, сколько людей заканчивают подобные курсы. Он и думать забыл о том парнишке, который подглядывал за Анной! Нельзя же, в конец концов, подозревать всех на свете.

Толик подумал — это было глупо и иррационально, но — что надо что-то ответить на письмо. Но вот что именно? Я тебя раскусил, придурок? Отвали от меня на хрен, извращенец? Что?

Он не уснул до звонка будильника, так что на работу собирался, как на казнь — с отвратительным ощущением надвигающегося пиздеца. Одновременно от ночного открытия исходило впечатление нереальности. Быть может, всё ему приснилось. Такие совпадения — они ведь бывают только в кино. И не с ним. Не с ним, ведущим такую унылую и обыденную жизнь. Он привык быть невзрачным, привык прятаться. И теперь, когда его внезапно заметил человек, могущий знать о его прошлом… Толик ощущал себя слизняком, которого тащат из-под камня на яркий солнечный свет. Ему было ярко, неприятно жарко и страшно. Стоит только Вадиму хоть слово сказать о нём на кухне, как прости-прощай работа в государственном учреждении. Существовать среди слухов и кривотолков Толик не сможет, ему придётся уволиться.

*

В кабинете Вадима не оказалось. Толик обнаружил его в конференц-зале, когда устанавливал там плазменный телевизор из кабинета директора — для собрания, которое было запланировано на завтра. Вадим был не один, а с Альбиной, эффектной блондинкой, высокой, как модель, и такой же худой. Часто они с Альбиной вместе вели свои выступления. Вот и сейчас явно готовились к очередному, обсуждали очерёдность коллективов, изредка обзванивая руководителей студий. То и дело Альбина поворачивала к Вадиму голову и жеманным жестом убирала за ухо прядь своих волос. Вадим будто бы не реагировал, но Толику в чёрный экран плазмы было видно, как он при этом отодвигался. И как вздёргивал голову, дозваниваясь до очередного танцевального кружка.

«Галина Михайловна? Здравствуйте! Участвовать в «Здравствуй, осень!» собираетесь? С чем придёте? Да, младшую группу лучше выпустить в начало. А ещё у вас были три девочки постарше с акробатикой… Как, ногу подвернула? А заменить некем? Ещё не приехали с дачи? Ну, Галина Михайловна, ну как же так?.. О, давайте! Могу в середину вас пустить…» Виталий вскакивал и начинал ходить по залу взад-вперёд, Альбина же оставалась на столом и что-то чертила в своём блокноте. Быть может, план сцены, а, быть может, сердечки с именами. Вадим, будто по случайной траектории, подошёл ближе к Толику, и тот перевёл взгляд на него. Их глаза встретились на чёрном матовом экране плазмы, и лишь тогда Толик опомнился. Все провода он подключил ещё несколько минут назад, — да и что там было подключать, один удлинитель и пара переходников, — и теперь просто сидел без дела; слишком долго, чтобы это не осталось Вадиму незамеченным.

Толик вскочил и развернулся, чувствуя, как горят лопатки. Вадим провожал его взглядом. Альбина же, наоборот, в его сторону даже не посмотрела, для неё, как и для большинства людей, Толик был будто невидимка. Ха-ха, но всё может враз измениться, стоит лишь Вадиму рассказать о том, что он знает… Тогда на него будут показывать пальцем и наблюдать, как за каким-то уродцем.

Надо было отпустить бороду, — иррационально внезапно подумал Толик, роняя крестовую отвёртку за дверью в коридоре. Бороды сейчас в моде. Жалко только, что у него с растительностью было не очень. Куцые три волосины над губой и на подбородке скорее уродовали, чем несли в себе красоту, так что брился Толик регулярно и старательно.

~

Загремел ржавый металлический ключ в замочной скважине, заскрипели несмазанные петли, потянуло сквозняком затхлый воздух. Тюремщик, как это обычно бывало по утрам, принёс заключённым и химере завтрак. Дети попрятались, — один из них, младший, случайно наткнулся на Картёжника; лёгким тумаком тот отпихнул от себя детёныша к его матери, но Самка этого даже не заметила. И она, и Убийца по-прежнему не сводили глаз с химеры. Из щелей в потолке повылезали феи-паразиты в ожидании дармовой еды.

Тюремщик, не увидев на цепи привычную горгулью с волчьей мордой, принялся громко ругаться и кричать. Он не ударил её — по крайней мере, при остальных заключённых, но, судя по его взгляду, ему бы этого очень хотелось. Кажется, впервые на памяти химеры тюремщик сделался трезвым. Он схватил её за волосы на затылке, быстрым поворотом ключа разомкнул замок на металлическом кольце ошейника и отсоединил его от общей цепи, на которой химера сидела с остальными заключенными. Это было больно, — насильно быть разделённой с привычным. С единственным привычным в жизни, что когда-либо у неё было. С цепью, с насиженным местом в камере, с подопечными, которых она должна была охранять и стращать.

Тюремщик протолкнул её в низкую дверь и заставил шагать вперёд, по какому-то тёмному коридору, петляющему, будто громадная кишка в брюхе темного каменного монстра. Тюрьма была всем её миром, и сейчас химера почувствовала на глазах своих влажную соль и заплакала в голос, потому что её лишали этого мира, её собирались исторгнуть из него. Тюремщик сказал, что для таких уродов, как она, у него есть особая клетка. Отличная клетка с толстыми ржавыми прутьями. Любой алхимик с радостью купит химеру для своих опытов. Любой цирк будет показывать её за деньги. Любой мясник забьёт её забесплатно.