Довольный собой, негодяй весело расхохотался. Он ждал, что другие посетители «Пристанища» поддержат его. Однако все молчали. И эта неестественно напряженная тишина заставила его замолчать. В хмельном сознании заворочалось неприятное чувство тревоги.

Из-под капюшона послышался ледяной смешок. В давящем безмолвии этот звук ему показался жутким.

– Младек, Младек, – заговорила фигура тихим голосом. Каждое ее слово прокатывалось волной по спине пропойцы. – Не тебе, жалкий олух, рассуждать о таких великих женщинах, как матери. И, тем более, о моей. Видать, ты и вправду совсем пропил последние мозги… Даже вопросы неправильные задаешь. Правильнее было бы спросить, где твои щенята?

Выражение лица Младека менялось с поразительной скоростью. Вызывающая смелость сменилась неуверенностью и смятением, а затем нескрываемым испугом. Он отступил назад на пару шагов. Молниеносное движение – и рука в черной перчатке хищнически сжала горло трепыхающегося тела.

– А хочешь я освежу тебе память? – издевательски продолжила Мара. – А ну-ка, посмотри мне в глаза…

Он пытался избежать взгляда…

Вдруг перед ним разверзлась бездна. И эта бездна стала поглощать его, жуя и перемалывая кости, точно гигантский рот, наполненный тысячами крючковатыми острыми зубами. Они вгрызались в его тело, терзая плоть. Внезапно все исчезло. Исчезла таверна. Исчезла совсем, со всеми ее гостями. Исчезла Мара. Оставалась лишь бездна. Он обернулся назад. И он бежал. Бежал, пока совсем не обессилел. Он упал во что-то липкое мерзко-холодное. Это липкое затягивало его. Так засасывает трясина в свою зловонную жижу.

Младек поднес руки к глазам. Это была кровь. Вязкая и тягучая, она облепила его, покрыла с головы до ног. Она затекала ему в уши, в нос, в рот. Он захлебывался и задыхался. А кровь чернела и жглась огнем, заползая даже под кожу. Он пытался оттереть ее.

– Иди сюда, любимый… Иди сюда… – позвал его нежный знакомый голос.

Он в надежде бросился в его сторону. А голос все звал и смеялся.

– Иди сюда, любимый… Иди сюда… Я жду тебя…

И он увидел ее. Он знал ее. Но, Всеясный Ралок, как смерть обезобразила ее черты! С протянутых к нему рук лохмотьями свисали куски гниющего мяса, а из провалившегося носа и обездвиженного рта вываливались могильные черви.

Мертвые пальцы вцепились в него. Зловонный запах разлагающегося тела забивал нос. Он чувствовал, как что-то впивается ему в ноги, как отрывают куски, слышал, как кто-то грызет кости. Его кости. Невыносимая боль пронзила тело, и ужас охватил все его существо.

– Смотри, как наш сын вырос… – хрипело чудище. – Смотри, как он вырос…

Бедолага опустил взгляд на ноги. Зеленовато-сизый распухший от воды уродец с причмокиванием вгрызался в его ногу. Раздвоенный синий язык плотоядно облизывал омерзительный безгубый рот, наполненный острыми как лезвия клыками, с которых капала зеленая слюна. Красные глаза без век древкалака безумно вращались в разные стороны.

– Теперь ты навсегда с нами, милый… Теперь ты навсегда…

Лицо Младека перекосило от ужаса. Он пытался ослабить железную хватку существа, сдавившего его горло. Черные волосы стали серо-молочного цвета. И только тогда зловещая фигура в темном плаще разжала пальцы.

Вырвавшись, горе-храбрец бросился бежать куда глаза глядят. Он не видел ничего перед собой, кроме жутких красных глаз да пустых глазниц трупа. И долго были еще слышны нечеловеческие вопли, и вздрогнули от них даже бывалые вольные наемники и стражи.

А фигура спокойно забрала корзину и молчаливо двинулась к двери, в которой только что исчез обезумевший Младек. Занесла ногу над порогом, как вдруг остановилась и резко обернулась к Брюхоскупу.

– Скажи, хозяин, – ее голос снова стал елейным, – ты зачем женился?

Напуганный до смерти увиденным Брюхоскуп попытался что-то ответить. Но получилось одно только бульканье.

– Ты жену брал, чтоб любить, заботиться и оберегать ее. Сам в этом клялся. И перед людьми, и перед богами… А сам что творишь? Жена у тебя хуже служанки, на полатях которой ты ночуешь. Дети у тебя полуголодные бегают, а сам украшения дорогие раздариваешь девкам. Коли не будешь о жене да о детях печься, сделаю так, что забудешь, как девок щупать, ибо нечем будет. Ты меня понял? – тот закивал, а она снова более строго повторила: – Я не услышала…

– Я понял все, матушка, понял, – затараторил испуганный хозяин постоялого двора. – О жене да о детях…

– Смотри у меня, – она погрозила ему пальцем в черной перчатке. – Ты меня знаешь.

Глухо ударилась дверь. Казалось, что все «Пристанище усталого путника» вздрогнуло. Гости таверны тревожно переглядывались друг с другом. Странник отметил про себя, что люди, столь различные в начале вечера, вдруг неосознанно почувствовали себя объединившимися после появления Мары. И объединил их страх перед этой жуткой темной фигурой.

Они еще какое-то время не могли прийти в себя.

– Интересно, что теперь с ним будет? – высказал вслух мучающий всех вопрос человек, которого Странник ранее определил как скупщика краденого.

– Как что? – развел руками один из стражей. – Будет теперь вот так всю жизнь бегать… Еще никто после ее взгляда вновь не становился нормальным.

– Да так ему и надо, – равнодушно махнул рукой кто-то из вольных наемников. – А то он не знал, с кем связывается?! Да и Черног с ним! Мы пьем, – обратился он к своим товарищам, – или вечер проходит зря?

– Да!

– Чертова баба! Что пил – все зря! Брюхоскуп! Брюхоску-у-уп! Неси браги!

– Да побольше-побольше! Надо восполнить утерянное!

И веселье вернулось в привычное русло. И недолго все обсуждали несчастье, постигшее Младека, и спорили о его дальнейшей судьбе. После нескольких кружек медовухи, все забыли о нем, предпочитая вернуться к обсуждению куда более важных вещей – войны, ремесел и женщин.

Один только Брюхоскуп никак не мог прийти в себя. Исподнее неприятно прилипало к ногам, но он не замечал. В голове у него по-прежнему звучал елейный голосок, не обещающий ничего хорошего. Отмахнувшись от радомиркиных расспросов, он скрылся у себя. Ему чудилось, что Лесная Госпожа наблюдает за ним. И виделась она ему в каждом темном углу. Так его до самого утра больше никто и не видел. Его жена и Радомирка сами управлялись с делами.

– Вот тебе и Мара-оборотница, – облегченно выдохнул Гура. Он вытер губы и принялся терзать запеченное мясо. – Вух, пронесло! А могло быть и хуже… Поговаривают, будто совсем недавно в соседнем селенье с ней не по-хорошему поступили. Дескать, вылечила жену старшака, а он возьми и не заплати ей. Можно прямо подумать, что она деньгами берет! Уж собрать корзину с едой можно было. Дак нет же! Решил старшак заерепениться. Мол, не пристало ему, главе селенья, оборотницам платить. Сам знаешь, оборотней все недолюбливают, считая их недолюдьми… Так потом всем селеньем мужиков в белой горячке ловили, не знали, как спастись. Пришлось старшаку смирить свою гордыню, тащиться в наши леса да испрашивать прощения у нее.

– А расскажи-ка о ней побольше. Кто она? – попросил Странник, наблюдая, как тот быстро поглощает еду.

– О-о-о, брат! Это самая зловредная баба из всех, которые только встречаются. Но, справедливости ради, стоит сказать, что просто так она никого не обидит. Да и в отличие от большинства оборотней в ней нет ни подлости, ни лживости, ни коварства.

– Я заметил. Не повезло тому бедолаге…

– Младеку? Сам виноват. Не самый хороший человек, хочу сказать. Постоянные пьянки да кутежи. Девица у него была. Поди, любила искренне, раз не замечала, что он из себя представляет. Все вокруг нее отирался, а заделав ей ребенка, этот скот исчез в неизвестном направлении. Долго от него не было ни слуху ни духу. Она тем временем родила. А потом узнала, кто-то из доброхотов донес, что он по другим селеньям с бабами шляется да всем рассказывает, сколь она ужасна. Другими словами, редкостной потаскухой ее представлял. Уж не знаю, что сильнее ее подкосило, то ли сами слухи, то ли такое предательство, скорее все вместе, но слегла она в лихорадке, а через месяц и вовсе преставилась. Ребенка же брат с женой приютили. Да только мальчонка в пять лет свалился в колодец. Спасти не успели – захлебнулся малец. А этому хоть бы хны. Как вел беспутную жизнь, так и продолжал… Скот еще тот, этот Младек. Не жалко его. Совсем не жалко.