– А, впрочем, что греха таить, – дернул он плечами и, помолчав, точно собираясь с мыслями, принялся рассказывать. – Отправил нас Грознослав к Хладному морю. Дескать, Кочевники совсем распоясались, наши валы охранные повадились эти ублюдки бить. Одиннадцать лет назад это было… Как сейчас помню, нас тогда с одним сопляком в разведку кинули. Их лагерь стоял в тридцати верстах от наших позиций. А через два дня мы ночью на них напали… Ох, и славная битва была! Мне тогда северный каган лицо изорвал в клочья. Думал, сожрут, собаки северные. Ан нет, поперхнулись, отродья! Никого из них не осталось… Всех перебили. Благо, отряд с востока подтянулся. Ну, а дальше начался дележ, кто что себе забирает. Дошло дело до баб, коих там немного было. Сам понимаешь, голодные мужики, боем разгоряченные, чуть друг другу глотки не поперегрызли из-за них… Досталась мне девица одна. Вроде ладная, да какая-то дикая… Я поначалу, к стыду своему, насильничать удумал. Молодой был, дурной. Хотя меня это не оправдывает… А потом жалко ее стало – нешто я северский изверг какой! Оставил ее в покое, хоть и таскал повсюду с собой. Дабы остальные ее не трогали. Можешь мне не верить, но, ей-ей, я больше пальцем ее не коснулся. Сама пришла потом…

Она мне лицо подправила, глаз подлечила, который после той битвы видеть перестал. Иной раз зайдешь в палатку, а там чисто, чем-то вкусным пахнет. Чудно так было поначалу… И она… Знаешь, никогда не видел, чтобы женщина мне так радовалась. А она радовалась. За шею обнимает, что-то на своем кочевническом лопочет. Ни шиша не понятно, но почему-то приятно от этого делалось… Постепенно учить ее нашему языку начал. Трудно было, смешно так она слова произносила. Не заметил я, как дорога мне она стала… Опротивели мне битвы. Не хотелось, чтобы она все это видела. Вся эта кровь, жестокость, вся эта походная жизнь. Ей и так досталось. Жизни другой захотелось, понимаешь?

Я забрал ее и то, что заработал. И мы уехали с северных границ сюда, в Вышнюю Живницу. Я женился на ней, все как полагается. Дом купил, землю. Стали пшеницу выращивать да животину всякую. Работников наняли. Я плотничать начал. За три года свою мастерскую открыл, стал здесь одним из лучших ремесленников. Жизнь другим смыслом наполнилась. Детей, правда, у нас не было долго. А потом родила, мальчугана крепкого, бойкого… Да только три месяца назад не стало их… Мы с ней прожили душа в душу десять лет. Представляешь, десять лет! И вдруг… Сначала сын. А вслед за сыном и она ушла… Даже Мара спасти ее не смогла.

Гура замолчал. Молчал и Странник. Видно было, тяжело дался этот рассказ его другу. Совсем он понурился. Как будто заново переживал смерть родных.

Повидал на своем веку Странник тех, кому приходилось провожать своих любимых в морановы чертоги. Одни постепенно возвращались к жизни, другие – ломались, теряя смысл дальнейшего своего существования. Каждый по-своему переживал потерю.

Вот и наемник, казалось, начал сожалеть о сказанном. Он, привыкший к кровопролитным боям и тяжелым военным походам, никогда не жаловался на тяготы жизни. Но смерть любимой выбила его из колеи.

– А кто такая эта Мара? – наконец произнес Странник, подливая еще вина Гуре. Тот залпом опрокинули и этот кубок.

– Местная целительница. Что-то вроде ведуньи, но не из их ордена. Все, кому помощь нужна какая, к ней обращаются. Если есть хоть малейший шанс спасти, она вытащит с того света. Иной раз таких безнадежных у Мораны отвоевывала, что диву даешься.

– А лошадей она лечит?

– Лечит. А тебе зачем?

– Да Бурьян хромать начал. Обращался к кузнецам да конюхам, но те лишь руками разводят. Подковы целы, ноги – тоже, мозолей нет… Еле до города добрались…

– …Да кто такая – эта Мара?! – раздалось за соседним столом. Пьяный темноволосый мужичок, забравшись на лавку, размахивал руками, пытаясь показать всем свою молодецкую удаль. – Кошка драная, ей-ей! Эх, встретиться с ней, да я ей бы когти повыдергивал, чтобы царапаться она больше не могла!

И, залихватски махнув рукой, он свалился под стол, опрокинув тьму стоящих под ним бутылок. Его собутыльники грубо расхохотались. Один из дружков схватил его за шиворот, пытаясь достать захмелевшего хвастуна из-под стола. Послышались сальные шуточки в сторону целительницы и сомнительные подбадривания.

– Экий он неловкий, – усмехнулся Гура, гулко отпив из кубка. Вино да выкрики таверного пьяницы отвлекли его от печальных воспоминаний. – Ему бы сначала себя на ногах удержать, а потом уже против Мары ерепениться…

– Странное отношение к местной целительнице, – заметил Странник.

– А-а-а, не бери в голову… Это местная голодрань, которая гавкает на всех, а сам укусить боится, ибо зубов нет…

Вдруг дверь таверны с грохотом открылась. На пороге завернутая в черный плащ с капюшоном, скрывающим лицо, возникла одинокая фигура. В какой-то момент Страннику показалось, будто все находящиеся здесь одновременно проглотили языки. Кто-то сполз под стол, стараясь ненароком не попасться вошедшему на глаза.

– Опа! А вот это уже не к добру, – едва одними губами прошептал наемник.

Фигура неторопливо направилась в сторону стойки, где хозяйничал Брюхоскуп. В тяжелой тишине слышалось, как поскрипывают половицы под ее ногами.

– Хозяин, а хозяин, – промурлыкал мелодичный голос из-под капюшона. – Я пришла.

Хозяин постоялого двора, икнув, сполз под стойку, на полпути измарав исподнее содержимым своего кишечника.

– Сейчас, матушка Лесная Госпожа, – промямлил он. – Сейчас все будет, – и опрометью бросился за кухонную дверь.

Несчастный Брюхоскуп мечтал лишь об одном в тот момент, чтобы темная фигура исчезла и никогда не появлялась в его таверне. Непослушными руками он собирал в корзину фрукты, овощи, вяленое мясо и хлеб, попутно молясь Ралоку Всесоздателю, чтобы она забрала все это и не трогала его. С глухим стуком разбился глиняный кувшин. За ним на пол слетела тарелка. Он выругался себе под нос, проклиная тот день, когда обратился к ней за помощью.

Наконец дрожащий как осиновый лист и бледный как полотно появился хозяин. В руках он держал огромную корзину с провизией, накрытую льняным полотенцем.

– Вот, матушка, – чуть ли не скулил он. Его несчастный вид вызывал жалость. – Здесь все, как ты любишь. Может, хочешь еще чего-то?

Ему показалось, что капюшон презрительно усмехнулся.

– Да нет, хозяин, – ответила фигура. – Я искренне благодарю тебя за это…

– А-а-а, это ты! – в этот момент из-под стола выполз пьяный хвастун. – Кажись-ка, на ловца и зверь бежит…

Побелевший собутыльник, тот самый, который пытался достать его за шиворот из-под стола, вцепился в рукав. Тот нетерпеливо выдернул руку и со словами: «Да отвали ты!» и со смешком, едва держась на ногах, направился к ней.

– Ой, дурак! – почти безголосо выдохнул Гура.

Странник бросил на друга быстрый взгляд. Обманчивое расслабленное состояние скрывало внутреннее напряжение. Прищуренные золотые глаза неотрывно следили за происходящим.

Пьянчуга, усмехаясь, окинул всех надменным взглядом. Его забавляло то, что остальные стушевались, недоверчиво и испуганно поглядывая на него. Дешевое пойло придавало ему смелости. Он представил, как завтра о нем все будут говорить со скрытым восхищением. И это лишило его остатков разума. Он чувствовал себя выше всех находящихся в этом сумрачном, пропахшем потом, подгоревшим жиром и различной выпивкой зале. Всех тех, кто сейчас трусливо прятался под столы и напряженно молчал. И это чувство руководило им.

Он приблизился к фигуре и развязно облокотился на стойку.

– Вы посмотрите, кто притащил сюда свою безобразную тушу! – по-хамски вызывающе усмехнулся он, окидывая взглядом находящихся в зале. Он желал видеть их реакцию, и вид притихших, внимательно следящих за ними людей ему понравился. – Это же Мара! Известная, мать ее, целительница! Черногова шлюха – вот кто ты! – последние слова он словно швырнул ей в лицо.

Она стояла молча, не шелохнувшись.

– Молчишь, сучье отродье?! Лучше бы ответила, где твои котята, а, Мара?