Прежде чем он успел позвонить, дверь широко открылась. В дверях стояла она. В красном платье с цветами, с красным бантом поверх пучка и в алых туфельках, что сияли как солнце.

Я смотрела на нее и не могла отвести глаз. Луи ошибался. Она была вовсе не как мы. Но она кивнула мне так радушно, что стало совершенно не важно, что она на нас не похожа.

– Начинаем вечеринку, – сказала она.

Вечеринку?

– Пошли со мной, не будем тянуть.

Она привела меня в музыкальную комнату, открыла крышку пианино и сыграла пару аккордов.

Повторяй за мной, Жюльетта. Мы начали петь. С высоких нот на низкие и обратно, раз по сто для начала. Руки на животе, не за спиной. Раскрыть ребра, подбородок вниз, затылок вверх. Прямо в потолок, Жюльетта. Ни на сантиметр ниже. Забудь про горло, ты должна петь пальцами ног. Петь, Жюльетта, а не кричать. И ты неправильно дышишь. Оттого и задыхаешься. Смотри на меня. Повторяй за мной.

Заново.

В процессе она разливала чай. Хорошо для голоса, сказала она, голос нужно беречь. Но мне повезло. У меня сильный голос, просто так он не ослабнет.

– А еще у тебя крепкие челюсти. Понятно, почему голос так хорошо звучит.

– Крепкие челюсти?

– Формируют прекрасную акустику, Жюльетта. Остальное – упражнения.

Прозвучало так просто.

– Ты должна решить, Жюльетта. Все или ничего, и лучше все, а то и начинать не стоит.

Она серьезно на меня посмотрела.

– Понимаешь, что я хочу сказать?

Я кивнула.

– Все, – повторила я, – все и еще чуть-чуть.

Она улыбнулась.

– Твой брат сказал, ты умеешь читать ноты.

– Меня наш отец научил.

– Есть подходящая песня для тебя. Тебе знакома Джуди Гарленд? Ты мне ее напоминаешь, знаешь об этом?

– Джуди Гарленд, которая поет песню про радугу? Я?

Она засмеялась.

– У тебя ее кудряшки и курносый нос. Только глаза у вас разные. Как только ты своими жгучими очами посмотришь на зрителей, даже петь не придется, они будут ловить каждое твое слово. У тебя красота вашей матери, так твой брат сказал.

– Так он и сказал.

– Ты не очень-то рада это услышать.

– Когда мы будем петь?

Она помолчала.

– Ты права, Жюльетта.

Она встала, взяла толстую папку со стола и начала ее листать.

– Вот тут у меня они все. Zing! Went The Strings Of My Heart![7] Джуди Гарленд была как раз твоего возраста, когда впервые спела эту песню.

– Откуда ты все это знаешь?

Она улыбнулась.

– Я живу музыкой, Жюльетта. С утра до вечера я занимаюсь только ею.

– Я тоже хочу учиться музыке!

– Может, это и неплохая идея. Но сейчас я сыграю, а ты споешь.

Она протянула мне партитуру, села обратно за пианино и сыграла аккорд.

– Сперва прочтем текст. Ты понимаешь английский, нет? Совсем чуть-чуть? Я помогу с переводом: ты должна знать, о чем поешь. Каждая песня – это история, Жюльетта, у тебя может быть самый лучший голос, но если ты забудешь рассказать историю, то с тем же успехом можешь просто молчать.

Она прочла, я прочла, она перевела.

– Теперь дело за тобой, Жюльетта. Спой так, как будто это твоя история. Когда начнешь, оно само к тебе придет. А если не придет, что ж, не конец света. Не все рождены для сцены. – Она улыбнулась. – Я почти слышу, что ты сейчас думаешь. Рождена ли ты для сцены, придет ли оно к тебе. Не ломай над этим голову, Жюльетта. Не поможет.

Она мягко нажала на мой живот.

– Ответ вот тут, – сказала она.

Я встала, чуть-чуть расставив ноги. Выпрямила спину, успокоила дыхание.

Подумай об истории. Ты кого-то любишь и рассказываешь ему об этом. Это не так уж и трудно.

Роза кивнула. Готова ли я?

Первые звуки.

Вот бы папа меня сейчас видел. Рожденная сиять, наша Жюльетта.

Сперва упражнения, па. Много упражнений, говорит Роза.

Наш отец.

Если бы я только могла.

Еще хоть разок. Руки на его талии, голова у его груди. Всего пять минут.

Я положила руки на живот.

Всего лишь на пять минут его увидеть.

Только и всего.

И хотя песню пела я, меня самой больше не существовало. Я стала огромной пустотой. Пустотой, что плакала и смеялась. Что злилась из-за всего, что случилось, и из-за всего, что не случилось. И что боялась. Да, и это тоже.

Но прежде всего, что любила.

Ровно в десять Роза опустила крышку пианино.

– Двух часов более чем достаточно. Твоему голосу сейчас нужно отдохнуть, перед сном выпей чаю. Я тебе дам с собой.

В гостиной нас уже ждал Луи. Он встал, когда мы вошли. С любопытством взглянул на нас.

– Ну как?

Роза кивнула.

– Я займусь ею.

Она меня проверяла, и я прошла проверку. Луи захлопал в ладоши.

– Блестяще, Жюльетта.

– Я хочу учиться музыке, – сказала я.

– Почему бы и нет.

Он засмеялся, поставил стул, на котором сидел, обратно к столу и расправил складки на ковре.

И тут я заметила, как хорошо он вписывается в эту комнату.

Мы попрощались. Сначала она обняла меня, потом Луи.

С горящими щеками он запрыгнул на велосипед. Он помахал ей, словно матрос, что на год уходит в море. Он продолжал оглядываться на нее, пока она не превратилась в красную точку на пороге дома.

– Ты опять с ней увидишься в воскресенье, – сказала я.

– Уже завтра, – ответил он, – она приходит в школу давать уроки музыки.

– Ты этому рад.

– Она самая лучшая, – сказал он сухо.

Как будто она еще и не самая славная, и не самая красивая.

– Ты сказал ей, что я похожа на нашу мать.

– Как будто ты сама не знаешь! И нет, характер у тебя не как у нее, ты ангел. Думаешь, я смеюсь над тобой? Вовсе нет, Жюльетта. У тебя не только характер ангела, у тебя голос ангела. Отец был прав, ты станешь звездой.

– Ой, Луи.

– Держи руль прямо, не то уедешь в канаву.

– Я правда хочу учиться музыке, Луи, как Роза. Она говорит, что новый учебный год начнется в сентябре, и если мама к этому времени не найдет работу, то она могла бы заменить меня у пекаря.

– Роза так сказала?

Я кивнула.

– Когда ты на ней женишься?

Он чуть не свалился с велосипеда.

– Женюсь?

Я засмеялась.

– Ты влюбился в нее, Луи. На твоем месте… – начала я.

– Ты не на моем месте.

На углу нашей улицы он остановился.

Дальше я поехала одна.

Наша мать уже спала, когда я вошла в дом. Я тихо-тихо поднялась к себе в комнату. И еще тише заползла в кровать.

Все или ничего, и лучше бы все.

Моя жизнь наконец-то началась.

На следующее утро я зашла на кухню посвистывая.

Наша мать уже встала.

– Ты вчера так поздно явилась домой. Тебе понравилось?

А я думала, что ей будет совершенно наплевать. Я радостно ей улыбнулась. Сейчас я ей все расскажу. И о том, что у меня отличные челюсти, и о том, как я на нее похожа, и о том, что я хотела бы в сентябре поехать в Хасселт учиться.

– Все просто блестяще, ма.

Она не улыбнулась в ответ.

– Как хорошо, что ты не увидела, как мне стало плохо, и это не испортило тебе вечер, а то едва ты уехала, как началось: сначала кишечник, а потом весь живот. Доктор Франссен сразу пришел. Он что-то прописал, и мне сейчас, слава богу, стало получше. Я должна тебе кое-что сказать. Это тебе не понравится, но я все равно скажу. Я думаю, что твои уроки пения – плохая идея, Жюльетта. Я целую неделю сижу тут в четырех стенах, мне очень нужны эти воскресные вечера, иначе я с ума сойду. Ты должна меня понять, детка.

Я уставилась на нее. Неужели она хоть раз не может вести себя не как моя мать? Ведь не может же это быть так сложно? Просто выслушать и порадоваться за меня?

– Я пошла на работу, – сказала я.

– Ты ничего не съела.

– Ничего, в обморок не упаду.

– О да, не упадешь. Ты не упадешь. – Затем она подняла глаза и тяжело вздохнула на тот случай, если я вдруг не поняла: она-то упасть может.