Может, я плохо старалась, может, нужно было думать о мечте усерднее? В любом случае я знала, во что буду одета. Это будет белый сатин, а по краю вышивка золотой нитью. Локоны я обвяжу ленточкой, губы накрашу красным, и все будут мечтать меня поцеловать. Отец будет сидеть в первом ряду и хлопать до боли в ладонях. Рожденная сиять, скажет он, как он всегда говорил.

В тот вечер перед дверью появился Луи.

Самое время, хотелось мне сказать. Я проглотила эти слова. Не стоило питать иллюзий, он пришел не чтобы остаться. Он пришел из-за ярости, что бушевала в его глазах. Я дотронулась до его руки.

– Ей очень больно, Луи.

Он кивнул.

– Отлично, – и вошел в комнату.

Наша мать лежала на диване, ее лицо было не узнать. Избитое, синее и все в ссадинах, опухшее, как шар, который вот-вот лопнет. На ее теле тоже были синяки и ссадины. Из-за отека ее глаза превратились в щелочки. Должно быть, странно было смотреть сквозь них на мир.

– Ма, – сказала я мягко, – смотри, кто пришел.

Она бросила взгляд сквозь ресницы.

– Я ничего не вижу.

– Это я.

Одним движением она села прямо.

– Луи.

– Верно.

– Это был несчастный случай, Луи. Мне так хотелось машину, чтобы поехать на море…

– Избавь меня от своих оправданий. Доктор Франссен мне уже все рассказал.

Она вздохнула.

– Посмотри-ка на меня, вся избитая и синяя с головы до ног. Но доктор Франссен говорит, что все будет хорошо. Нужно просто потерпеть.

Она подмигнула мне.

– Жюльетта, налей нашему Луи кофе.

– Я не пью кофе.

– Может, рюмочку чего-нибудь покрепче?

– Где наша Миа?

– Она спит. Малышка устала до смерти. Она вечно такая усталая. Это из-за легких. Потому нам и нужно было на море. Из-за ее легких, только из-за них.

Луи еще раз кивнул.

– Рискни повторить это еще хоть раз, – произнес он.

Мать скрестила руки на груди и уставилась на Луи заплывшими глазами.

– Я имею право поехать на море, если хочу.

Я увидела ярость в его глазах.

– Луи, – начала я мягко.

Он смотрел мимо меня на нашу мать.

– Играй своей собственной жизнью как тебе угодно. Но жизнью Миа, это…

– Я ехала по правилам!

– По правилам? Не смеши меня, тебе всего четверть часа объясняли, как заводить двигатель и тормозить, а потом еще несколько часов вы отмечали это в баре!

– Да как ты можешь такое…

– Даже не пытайся, ма. Я знаю парней из деревни, до сих пор у меня в ушах их разговоры, как они вместе с тобой сидели в кафе до самого закрытия и пьяные ползли домой на четвереньках. Я даже не хочу спрашивать, как для тебя закончился вечер и держала ли ты руки при себе. Я все видел в их глазах. А сейчас я хочу видеть Миа.

– Но Луи, я…

– Я сказал, что хочу видеть Миа.

– Пошли, – сказала я.

Он последовал за мной по лестнице.

– Чем заболела малышка? – спросил он.

– Да ничем, – ответила я. – Кашляет иногда, как все зимой.

– Как ты можешь тут находиться. Я зверею от одного взгляда на нее.

– Отец всегда говорил, что она не железная, Луи.

– Наш отец, черт подери, слишком ее любил.

Он вздохнул.

– Я буду давать тебе деньги каждый месяц, ты сумеешь ими воспользоваться. Прежде всего нужно что-то сделать с камином. Ты заметила, какой грязный воздух в комнате? Вы тут втроем скоро задохнетесь. Я пришлю кого-нибудь тебе помочь. И обои в гостиной отклеиваются. Да ты и сама видишь, Жюльетта. На чердаке лежат запасные рулоны, вот пусть мама и займется ими, как ей станет лучше, сделает хоть что-то полезное.

Как будто она меня послушает.

– И не рассказывай ей о деньгах, Жюльетта, а то они исчезнут – не успеешь глазом моргнуть.

Мы стояли перед дверью в спальню. Луи взялся за ручку и осторожно приоткрыл дверь. Наша Миа крепко спала под одеялом, засунув большой палец в рот.

– Не позволяй ей так делать, Жюльетта. У нее из-за этого зубы будут кривые.

«Ну так возвращайся», – подумала я. Его бы Миа слушалась. Ему бы мать не осмелилась пойти наперекор. Он же это понимал?

Мы спустились по лестнице, прошли по коридору, зашли в комнату.

– Увидимся, – сказал он матери.

– Именно так, Луи.

Я сняла куртку с вешалки и вышла за ним на улицу.

Он ждал меня. Я направилась к нему едва ли не вприпрыжку. Somewhere over the rainbow, way up high[5]. Наш отец пел эту песню в конце каждого своего выступления, и люди танцевали под нее так, словно в следующую минуту мир остановится, но их это совершенно не пугает.

– Я пройдусь с тобой, – сказала я.

And the dreams that you dare to dream really do come true[6].

– Луи, – начала я, с трудом выталкивая слова из горла.

Мне нужно было так много сказать, но с чего начать? Начать было не с чего. Но сейчас он уйдет, и неизвестно, когда появится в следующий раз.

– И что теперь, Луи?

Я увидела, как он несколько раз кивнул.

– Наверное, тебе стоит переехать ко мне. Места хватит.

– Миа этого не хочет.

Он глубоко вздохнул.

– Зато наша мать хочет все на свете.

Я чуть ему не рассказала. О том, как хочу петь. Чуть не спросила, не кажется ли ему, что я могла бы. Но я уже знала, что он мне скажет. Если я хочу петь, мне требуется лишь одно – петь. Не только у себя в комнате, не только сидя на велосипеде. Что некоторые узлы нужно разрубать, какими бы тугими они ни были. Он ведь это и сделал. Мне стоит знать, что он был не рад уйти из дома, он ушел, потому что должен был уйти. Не хотела же я, чтобы он сошел с ума?

Он завернул за угол. Еще раз помахал. Мой брат, который мог все. Просто взял и повернул за угол.

Наступил март. У матери все так же не было работы, а Миа все так же редко ходила в школу. Что я об этом думала, ясное дело, никого не волновало. Если ребенок так кашляет, говорила наша мать, значит, он должен остаться дома. О море она, к счастью, больше не заговаривала.

Между тем все расходы из-за аварии нам возместили, не пришлось выплачивать ни цента. После составления полицейского протокола страховые агенты были настолько впечатлены ее показаниями, что не сочли нужным углубляться в расследование. Впервые умение матери окрутить любого мужчину пошло нам на пользу.

Я потребовала, чтобы она поклялась памятью нашего отца, что не станет покупать еще одну машину. И что будет отныне согласовывать все траты со мной.

Она посмотрела на меня со злостью. Я становилась похожа на Луи. И ей это было вовсе не по душе.

– Поклянись, – повторила я.

В середине марта мне исполнилось шестнадцать. Жена пекаря дала мне отгул на полдня, наш Луи устроил это тайком от меня.

Мы отправились на трамвае в Хасселт, где пили английский чай на центральном рынке, заедая его разными вкусностями. Когда стемнело, мы пошли смотреть шоу с музыкой и танцами.

– Да, – сказала я Луи, – вот чем я бы хотела заниматься.

– Я знаю, – ответил он.

Потом вытащил из кармана конверт, в котором лежала бумажка, а на ней было написано: десять уроков пения для Жюльетты Энгелен. По вечерам в воскресенье, начиная со следующей недели.

Я расплакалась от счастья.

– Неужели ты думала, что я совсем про тебя забыл, – сказал наш Луи.

Пение мне должна была преподавать Роза. Я никогда раньше не слышала о ней, но слышал наш Луи. Она пять лет училась в Брюсселе, всегда и обо всем имела свое мнение, но я совершенно не должна из-за этого переживать, ведь в остальном она как мы. Точно такая же, как мы, Жюльетта.

Мы поехали к ней на велосипеде. Нужно было проехать три деревни, пересечь железную дорогу, миновать поле, добраться до самого последнего дома.

– Сюда, – сказал Луи.