В субботние и воскресные вечера мы ходили отвести душу к Элле Григорьевне и Анне Яковлевне. Они особенно искренне привечали в своём доме мою «декабристку». Мы читали там поэму Яшина «Алёна Фомина» и статьи из «Огонька», пересказывали сомнительные слухи, сдобренные, как всегда, надеждами на облегчение участи ссыльных, шутили, рассказывали весёлые истории и резались в карты, пили чай с московскими или ленинградскими сухариками.
Возвращались тёмной заметённой снегом улицей, проваливаясь в суг-
робах, терли рукавицами носы и щеки. От стужи потрескивали углы изб и заборы, меж туч пробивались крупные звезды и под ними искрился темно-синий снег. Осторожно, чтоб меньше скрипеть настывшими досками крыльца и половицами в коридорчике, прокрадывались к себе, отогревались у плиты, так и не засветив лампы, и ложились на топчан. И чуть слышно вздыхали.
Наконец из Барабинска пришла телеграмма: «Приехали. Ждем багаж». Слава Богу!.. Однако метели не унимались. Гусеничные тракторы пробивали дороги огромными клиньями из толстых окованных брёвен, но уже через час от тех дорог не оставалось и следа.
НОВЫЙ ГОД
Все школьные лампы снесли в сельский клуб. Тут обычно проводились колхозные и праздничные собрания. Сюда же раза три в месяц привозил кинопередвижку высокий и широкоплечий, неизменно пахнущий бражкой и луком Молот Козлов. И тогда из конца в конец села бежали два мальчугана и кричали во весь голос: «На кина в клуб! Картина звуковая. Под названием нового фильма «Секлетарь райкома»! Цена билета - взрослым по рублю, детские по пятьдесят копеек!» Клуб набивался до отказа. Плотно стояли у стен, некоторые приходили со своими лавками. Дети сидели на полу перед самым экраном. Настывший на морозе движок часто глох, и тогда Молот собирал с детей портянки, подкладывал под движок, обливал бензином и поджигал. Спустя полчаса свет гас снова. Если портянок больше не было, фильм переносился на завтра. Иногда Молот пересказывал в потёмках, чем кончаются «Кубанские казаки», «Падение Берлина» или «Секретарь райкома». Эти пересказы были достойны пера самого изобретательного сатирика.
: Под новый, 1951-й год в клуб сошлось чуть ли не всё село. Дети прожужжали взрослым уши, что ожидается нечто необыкновенное, с их участием, и народ повалил. Посередине стояла украшенная большая ёлка, во всю мощь гремел принесенный из школы батарейный приемник. Взопревшая в своих тулупах и плюшевках публика требовала начинать. Директор объяснял, что Новый год положено встречать ровно в полночь.
И вот специально для Сибири кремлевские куранты пробили полночь. Широко распахнулись двери, и в белых клубах пара показались три конские головы — накрытые белыми попонами «выездные жеребцы» втащили в клуб санки, а в них стоял в красном одеянии, усыпанном сияющими блестками, Дед Мороз и вся в белом, с короною на голове Снегурочка. Белобородый и розовощекий Дед Мороз громко произнес стихотворное приветствие и поручил Снегурочке зажечь елку, и та включила подвешенные к веткам электрические фонарики, собранные со всего села. Появился былинный рыцарь в блестящем шлёме, вертелся и подпрыгивал длиннобородый Черномор, запрыгали вокруг ёлки зайцы и лисы, а когда ввалился лохматый медведь, малышня подняла визг. Это в настоящей медвежьей шкуре кувыркался и приплясывал семиклассник Миша Иванов. Маски вовлекали в хоровод детей и взрослых, пели песни и частушки, декламировали стихи и басни. Такого праздника Биаза ещё никогда не видела.
Расходились далеко за полночь. Я чувствовал себя утомленным после всех хлопот и треволнений. Председатель сельсовета и парторг благодарили директора школы, скромный Евгений Павлович счастливо улыбался и кивал в мою сторону, но этого никто не замечал. Непримиримая Наталья Ивановна и та восхищалась вслух. «А кони то, кони, как живые. И Деда Мороза еле узнали». Лишь директор детского дома пожал мне руку и пообещал помощь нашему драмкружку. Через неделю в районной газете «Сталинский призыв» появилась заметка: «Необычайная встреча Нового года в Биазе». Перечислялись почти все участники вечера, но не говорилось, кто его готовил.
Родители моих учеников останавливали меня на улице и благодарили, что увидели, какие способные у них дети. «Петька-то мой, язви его, дома сурок сурком, а тута ишь как разошелся. Свое-то чадо не враз признал, а он как рявкнет: «Колдун несет…» Этова, как ево, что саблей махал… вот-вот, богатыря. Ну, спасибо, учитель, потешили. Тако баско у нас отродясь не было».
Благодарили и учителя. Говорили, что директор хотел выразить благодарность специальным приказом, но его вовремя «поправили». Бугаева, Миронова и Самушкина глядели на меня как на личного врага. Почему? За что? Наконец дошло: хочу затмить их, принизить их непререкаемые авторитеты, сделать карьеру. И кто? Какой-то ссыльный контрик. Подумаешь, наделал игрушек из старых тетрадок и детдомовского старья. До меня доходило, что они предупреждали директора: «Еще неизвестно, какую свинью он способен подложить. Ославит на весь район. Смотрите, мы сигнализировали». Евгений Павлович добродушно успокаивал их, но отношения ко мне не менял.
Я был рад, что заслужил уважение учеников и их родителей. Даже в магазине мне начали уступать очередь, в смущении я отнекивался и становился в хвост. В школьном коридоре больше не слышалось «дэр Манн идет». Я никого не старался заслонить. Мне хотелось одного: чтоб дети не только тянули нудную школьную лямку, чтоб не летели домой, отбыв повинность в классе, наслушавшись упреков и угроз. И они охотно задерживались допоздна, а славный и способный Семён Мокроусов из соседней деревни после репетиций часто оставался ночевать в классе на столе. Всё это раздражало бдительных учительниц.
Журила и Аля: «Зачем ты лезешь на рожон? Ведь у них сила. Им поверят, а тебе влепят новое обвинение, и не оправдаешься». Всё могло быть. Бывая в Биазе, наш комендант обычно заезжал к Наталии Ивановне, и она, должно быть, сообщала, что происходит в селе от одной околицы до другой. Все сплетни и новости стекались к магазину, а продавщица была её лучшей подругой. Кроме того, в боковушку при сельсовете, к уполномоченному, поздними вечерами проскальзывали какие-то неясные тени. Я ощущал себя словно бы под рентгеном, однако изменить своим ученикам и своим увлечениям не мог.
Вечерами мы прислушивались к каждому звуку с улицы, скрипу на крыльце. И когда уже не ждали, по окну полоснул свет фар, остановилась и засигналила машина. Я выскочил в чём был. Из кабины бензовоза прямо мне на руки вывалилась измученная дорогой доченька, а за нею, кряхтя, вылез потомственный стеклодув, инвалид и пенсионер, Алин отец. А вещи? Вещи остались в сенях дома барабинского машиниста. Дед искал несколько дней кузовную машину, ждать больше не было сил, подвернулся бензовоз, сели в кабину и вот приехали. В сеточке-авоське была кукла, два платьица, пачка сахару и полбуханки хлеба. Как только установится дорога, дед съездит за вещами.
Дочушка горела и вяла на глазах, головка клонилась набок, щёчки пошли красными пятнами. Заболела?! Куда же её положить? Что подостлать, чем укрыть? Хорошо, что в комнате стоит хозяйкин сундук. Я постелил шинель, свернул под голову пиджак и накрыл ребёнка Алиным полушубком. Дед, не раздеваясь, завернулся в подбитую овчиной поддевку и лег на пол у плиты. Утомленным, измученным, им было не до разговоров. Наговоримся завтра.
Едва потушили лампу — стук в окно и женский голос: «Ссыльные, на отметку!» Прокричала и подалась дальше будить нашего брата. Я сел на топчане. Надо идти. Но в чем? Захворавшее дитя только уснуло. Не будить же его. В гимнастерке в такую стужу до сельсовета и не дойдешь. Лёг и проворочался до утра. После второго урока у меня «форточка», тогда и пойду к начальству на исповедь. Когда пришел, Пушиков в комнате председателя играл с финагентом в шашки. Молча глянул на меня и пошел в «дамки». Я стоял как столб. Наконец Пушиков выиграл партию и заговорил медленно и твердо: «А я объявил вас беглецом. Чего молчишь?!» — «Это дело вашей совести».— «Ха-ха-ха, «совести»! Знаешь, что выросло там, где она была?» — «Знаю, знаю, гражданин начальник. Слышал. Но ведь без совести человек перестает быть человеком».— «Это что, намек, оскорбление? Глянь ты на него! Так и пятьдесят восьмую пункт десять схлопотать можно… Мы еще проверим, для чего ты внедрился в школу и чем занимаешься там».
