После развода всех, кто оставался в зоне, сгоняли к вахте на поверку. Прогульщиков отправляли в кондей, из освобожденных по болезни отбирали людей покрепче — чистить на кухне мерзлую картошку, рыбу, скрести рубец, колоть дрова и таскать воду. При выходе из кухни унизительно обыскивали от ушей до пят. У кого находили припрятанные две-три картофелины, кусок трески, избивали до крови. Сами же работники кухни жрали от пуза да ещё тащили с собою в барак. Как я ни был голоден, на заработки на кухню никогда не ходил. Если человек становился рабом утробы, терял способность совеститься, начинал ползать по свалкам и помойкам, вылизывать в столовой чужие миски, то есть превращался в «шакала»,— значит, очень скоро его вывезут ночью за вахту по группе «Д».
От доходяг шёл тяжелый дух гнилой картошки, тлена и поноса. Про таких говорили: «Кандидат в сосновый бушлат». На первых порах, когда умирали единицы, хромой столяр Митька Сорокин сбивал из неструганых горбылей ящики, некое подобие гробов, а когда начался массовый мор, не хватало ни досок, ни столяров — вывозили в общие траншеи даже без белья, а зимою закапывали в снег, ибо долбить мерзлую, крепкую, как гранитный монолит, землю ни у кого не было сил. Чтобы выстоять в этих нечеловеческих условиях, нельзя опускаться, терять достоинство, забывать, что ты человек. И невозможно без надёжного друга. Ведь любое горе делится с ним пополам и становится половиной горя. Оттого и держались мы плечом к плечу — Алесь Пальчевский, Владимир Межевич, Юрка Токарчук, мой давний товарищ Алесь Розна3 и я. К кому бы ни пришла весть из дома, она была нашей общей радостью или печалью, посылка по-братски делилась на всех. Посылки вскрывались, перетряхивались и выдавались на вахте. Кому бы они ни приходили, получать шли все вместе, вооружившись добрыми дрынами — за углами «чертей-посылочников» поджидали блатари. Они налетали, набрасывали на голову бушлат, били дубиной по голове, вырывали ящик из рук, только их и видели, а ты кричи, вопи, зови на помощь — никто не придёт, вспоминай потом увиденное на вахте сальце, сухари и голубоватые кусочки сахара. Сколько надзиратели ни искали похищенное, никогда ничего не находили. Мы освоили примитивные премудрости лагерной жизни — держались вместе и как-то жили, молили только Бога и начальника, чтоб не разлучили нас.
БЕЛЫЕ ПРИЗРАКИ
Мой напарник Володя Межевич быстро познал все тонкости подсчета лесной продукции. Он мгновенно переводил погонные метры в кубические, безошибочно определял кубатуру рудстойки и деловой древесины, шпальника, балансов и авиафанеры. Это заметили десятники и брали Володю себе в помощники, а нам за это дописывали проценты, а значит, увеличивалась и пайка. К весне мы окрепли на посылках и наших туфтовых заработках. Наловчились умело валить лес, быстро пилить и колоть дрова; поняли, какая работа выгодней, и крутились, как могли. Правду говорят — голод не тетка, он и кота научит горчицу есть. В зоне и в лесу дружно сходил снег, подсыхали между вахтой и делянкой дороги, набухали обсыпанные почками берёзовые ветки, пробилась острая травка, на обочинах засинели подснежники. Всё это волновало, будило воспоминания, но радости было мало. Утешало, пожалуй, лишь то, что теперь меньше мерзли, не грузли в сугробах, на развод выходили с рассветом и возвращались засветло, когда солнце только закатывалось за лес. Было светло, а по зоне, держась друг за друга, ощупью шли в столовую парни, с открытыми, ничего не видящими глазами. Начальство обвиняло их в симуляции, сажало в кондей — они не могли работать на ночных погрузках. Несчастные плакали и божились, что, едва начинает смеркаться ничего не видят. Поддакивал начальству и липовый приблатнённый лекпом.
А слепых становилось всё больше и больше. Днем — нормальные старательные лесорубы, а в сумерках хватаются друг за друга, и тянется по зоне череда слепых. Как ни билось начальство, как ни мордовало в изоляторе, зрячими не становились. Заступился бригадир доходяг, в прошлом ветеринарный врач Михайлов. Прибыл он вместе с нами из могилевской тюрьмы. Был одним из трех нерасстрелянных преподавателей Витебского ветеринарного института. Их обвинили во вредительстве, в том, что прививали лошадям и коровам сибирскую язву и сап. Как они ни доказывали, что в белорусских селах не было зарегистрировано ни единого случая заболевания этими болезнями, ничто не помогло: десять человек расстреляли, троим дали по десять лет. Лотерея!
Вот этот Михайлов и отважился пойти к начальству. С побитым оспой лицом, круглый, как крынка, младший лейтенант глядел трахомными глазами на бывшего полковника ветеринарной службы зэка Михайлова: - Ну, чего тебе?
- Гражданин начальник, я хоть и ветеринарный врач, но основы анатомии и физиологии человека знаю и должен сказать, что вы напрасно загоняете людей в изолятор. С наступлением сумерек они действительно ничего не видят.
- Откуда знаешь?! Заступник мне нашелся симулянтов и контриков! –
- Я хочу вернуть вам полноценных работников. У них так называемая куриная слепота. В организме недостает витамина «D» и некоторых элементов. Всё это содержится в сырой печёнке и рыбьем жире. Попробуйте дать им немного печёнки, и они будут видеть.
Начальник задумался.
- Если говоришь правду, расконвоирую и пойдешь на конбазу конским доктором, а если брешешь — сгною в кондее, так и знай. Но жиру и для наших детей нету, а где взять печенку?
- На конбазе. Там выбракованных лошадей разделывают нам в котел, а весь ливер выбрасывают собакам. В нем же спасение несчастных. -
Михайлов уговорил начальника. Уже через неделю никто не ходил выставив перед собою руки. Михайлова перевели ветеринаром на конбазу, а его бригаду передали Володе Межевичу. Журналистская хватка усваивать всё на лету, умение доказать свою правоту, несуетность и рассудительность выручали Володю в самых сложных ситуациях. Он выговорил у начальника право скомплектовать бригаду по-своему. И предложил новый метод работы — конвейерный. Дошел, как говорится, своим умом до того, что сегодня широко известно как бригадный подряд.
Межевич взял в бригаду Грицка и Омельку Смыков, низкорослых, крепких и послушных братьев с Черниговщины, отличных вальщиков леса. Они клали любое дерево именно туда, куда требовалось, хлысты — крест-накрест, чтоб удобнее было пилить, а не гнуться в три погибели. За вальщиками шли сучкорубы и раскряжевщики, я был единственный кольщик. Колуном и канадским топором колол, как орехи, свежие березовые чурки и суковатые еловые кряжи. Бригада дружно работала на общий котел, все старались помочь друг другу; перед отбоем вместе складывали дрова в поленницы, и не верилось, что столько напилили за день, скатывали в штабеля деловой лес и, озираясь, прятали концы туфты. Выработка шла на всех поровну. Выделяли только Смыков, - им всегда был обеспечен третий котел. Случалось, и всей бригаде выводили «стахановский». Это уже был праздник: нас сажали на сцене за длинный стол, несли полные миски баланды и каши, и маленькие, как церковные просвирки, булочки — «премблюдо». Глядишь на неё и не знаешь, есть или только нюхать. Запах напоминал волю, ту пору, когда можно было пойти и купить пышный ситник, батон, сайку или французскую булку. Я прячу незаметно своё «премблюдо» в карман, стыдно было есть на глазах голодных людей. Булочки выпадали редко, и мы знали, что это результат смекалки и находчивости нашего бригадира — великого мастера составлять рапортички и выводить проценты за настоящие и туфтовые кубы, а то и за «кантовку дня около пня».
В конце мая ударила адская жара. На синем до блеска небе - ни тучки, ни облачка. Солнце в сверкающем нимбе переливалось расплавленным металлом, слепило глаза и нещадно палило. Увядшая на березах листва пахла баней. Иглица, сухой мох, мелкие сучки трещали под ногами, как горящий порох. Высохли лужи и прудки, мы же прели в ободранных, с торчащей клочьями ватой телогрейках. Запретили жечь валежник, потому что на северных лагпунктах неделями горели лесосклады, горел лес, пожар подбирался к зоне, горячий ветер доносил до нас смрад дыма и гари. Люди млели от зноя и жажды. Под выворотнями находили зелёные, полные юрких головастиков лужицы, припадали к ним, сосали через тряпочку скользкую и горькую муть. В довершение всего с высохших болот набросились на нас полчища кровожадной заеди — огромные, как шмели, оводы, слепни, кусавшие до белых волдырей, прилипали к влажному телу,набивались в рот, в глаза и уши, комары звенели и вились тучами над головой. Едва избавились от паразитов в рубцах одежды, как напала эта злобная погань. Кони не могли отбиться от заеди, ржали и в отчаянии падали в оглоблях. Михайлов мазал их дегтем и креозотом, но и это помогало слабо.
