Многие разъехались уже с утра, нас же забирать не торопились. И мы слонялись по разбросанному, какому-то пустынному районному селу. Неподалеку от клуба стоял двухэтажный деревянный «дом правительства». Я вошел, увидел табличку районо и решил попытать счастья. В маленькой комнатке сидел молодой чернявый заведующий по фамилии Смык. Я спросил, не требуются ли преподаватели языка и литературы. Еще как требуются: ни одна школа не укомплектована преподавателями с высшим образованием. Но ко узнав, каким образом я попал в их район, сразу поскучнел, насупился, надо, мол, посоветоваться, и ткнул пальцем в потолок. Мы поняли друг друга и учтиво расстались. Только в нашем этапе было человек пятнадцать учителей с высшим образованием, и все они разъехались по колхозным фермам и лесозаготовительным участкам. Там они были нужнее, чем в школах.
День прояснился. Пронзительно-синее небо сияет холодной эмалью. Вокруг солнца в кружевном ореоле — размытые радужные снопы света. Снег слепит глаза. Над трубами плывут белые дымы, а вдали заиндевелая тайга. За нами приехал рослый симпатичный парень в рыжей, из собачьего меха, дохе и большой лохматой шапке. Мы рады, что теперь уже скоро получим какое-то пристанище и сможем послать весточку семьям.
Возница взглянул на нашу «экипировку», покачал головой. Я спросил, сколько километров ехать. «Мне тридцать, а вам… сами увидите. Устраивайтесь, мужики». Мы поглядели друг на друга — действительно, наш гардероб был явно не по сезону. Моё пальтишко вытерлось до сита, из перчаток торчали пальцы, Кинаш с Мартыновым дрожали в дырявых телогрейках. Немного лучше был одет Вацлав Иванович. Мы плотно уселись на сани, прикрытые овсяной соломой, возница хлестнул вожжой косматого, белого от инея жеребца, и тот потрусил по сверкающей накатанной дороге.
Въехали на зыбкий мост над широкой рекою Тартас, и со всех сторон открылась нескончаемая тайга. Пока ехали селом, наш возница молчал, а тут разговорился: «Какие-то вы, мужики, уж больно смирные. Я думал — о-го-го,
отпетые арестанты, а гляжу — зачуханные враги народа. Неужто и вправду враги?»
«Кто тебе сказал, что мы враги? Ты — народ, а мы, выходит, не народ, мы — враги народа? Так?» — спросил Кинаш.
«Уполномоченный из района сказал. Собрал нас в клубе — так, мол, и так, в село прибывают ссыльные враги народа. Что за они? Шпиёны, говорит, вредители, контрреволюционные агитаторы. Это они убили Кирова, отравили Горького, это они взрывали мосты. Квартировать будут у вас, но чтоб дружбы и согласия между вами не было, и если услышите враждебные разговорчики, немедля саабчайте куда следавает. За недоносительство — статья от трех до пяти. Словом, припугнул. Мы, однако, не пугливые, ещё при царях здесь перебывала тьма ссыльных, и многие прижились, потомков оставили. Конечно, народ всякий встречается, и всё ж не удивляйтесь, если кто-то что-то вякнет — это больше так, для политики».
Стало грустно, что нас так аттестовали загодя. В лагерях, за проволокой, все были равны между собою, а тут, выходит, кто захочет, тот и плюнет в очи, утрись и смолчи. Эти мрачные мысли никак не вязались с безоблачным синим небом, с украшенной в блестящие ожерелья тайгой, с хоть и холодным, но ясным солнцем. А мороз между тем жёг безжалостно: деревенели щеки, заходились руки в дырявых перчатках. Мы жались друг к другу, но спины всё равно немели. Конь бежал споро, сани скользили на раскатах юзом, подскакивали на кочках и выбоинах.
Наш возница стряхнул с руки просторную рукавицу, достал из-за пазухи чекушку водки, зубами сорвал и выплюнул картонную крышечку и протянул бутылочку старшему из нас — Вацлаву Ивановичу: «Глотни, батя, для сугреву и передай товарищу». Мы по очереди потянули по доброму глотку, и с непривычки закружились в глазах лохматые ели и придорожные кусты, на мгновение показалось даже, что впереди пара лошадей. «Приканчивайте»,—
буркнул Вася, так звали его, и достал из-за пазухи новый «чакан», влил одним махом в себя, утерся, хлестнул коня, и сани полетели. После этого глотка потеплело в груди и напала дрема. Сани перескочили небольшой мосток, мотнулись на раскате, и я увидел, что миновали узенькую, извилистую, едва прихваченную льдом у берегов речушку. Странно — тридцатиградусный мороз, а речка течёт. «Наша Биазинка,— сообщил Вася,— она вся на родниках. Никакой мороз не берет».
Дорога вывела на безлесный простор. Виднелись избы, стояли дымы над трубами, а дальше вновь серебрилась тайга. Вот и наше пристанище, окруженное снегами и глухой, до звона в ушах, тишиной. Село обнесено высоким забором. При въезде — ворота чуть держатся на одной петле. Въехали на улицу. Приземистые избы в два порядка, с маленькими окошками, видно, чтоб хранилось тепло, ни деревца, ни колодца. Я донимаю Васю расспросами, и он охотно объясняет: вокруг села поскотина, и когда летними вечерами пригоняют скотину на дойку, ворота запирают, чтоб не лезла в потраву, и она пасется вокруг села до утра; а колодцы не нужны — круглый год берут чистую криничную воду из Биазинки.
Мы остановились возле конторы артели «Прогресс». Ну и контора! Тесный закопченный угол в деревенской хате, с железной печкой посередине и двумя обшарпанными столами. Принял нас коренастый широколицый технорук Проня Крестьянов — в ватных штанах, телогрейке и подвернутых катанках — и сухой, с лицом праведника, давно не бритый бухгалтер Тихон Каргополов. Проня поинтересовался, откуда мы, что умеем делать, где работали. Мастера толково рассказывали о своей квалификации, а мне, как тому самозванцу, было жарко и погано. Плел что-то про комбинат, а сам думал, что не отличу уже, пожалуй, отборник от шерхебеля. Настоящей находкой для артели оказался гончар Мартынов, с ним у «Прогресса» открывались новые перспективы. «Но куда же вас, пристроить, мужики?» — почесал затылок технорук. «Позови Варьку, Настасью, Фимку и Минадору. Вдовы они справные, от мужиков не откажутся»,— посоветовал бухгалтер. Спустя полчаса нас придирчиво рассматривали четыре женщины в тёплых платках — две в тулупчиках, одна в плюшевке, ещё одна в телогрейке. Широкобёдрая, глазастая и болтливая Настасья Еремина сразу же ухватилась за Мартынова и увела его. Вацлава выбрала себе Варька Керпиха — бабёнка с мелкими чертами лица и мышиными глазками. Оставшиеся две женщины, сочувственно глядя на нас, покачали головами и подались к двери. «Куда же вы, бабоньки?» — подхватился Проня. «Настояшых мужиков Настасья с Варькою зацапали, а нам доходяг оставили. Может, на полати ты их будешь подсаживать? Одни штаны, и те невесть на чем держатся»,— отрезала та, что помоложе, и обе шмыгнули из конторы.
А мы, забракованные и смущённые, смотрели на растерявшегося Проню. Он лишь развел руками. «Видать, этим «ласицам» не квартиранты, а добрые жеребцы нужны»,— подал голос Дмитрий Степанович. Проня ответил с пониманием, на полном серьезе: «Засухостоились бабы, порой и подлетками не брезгуют. Но вы и вправду тощи, что святые угодники… Куда же вас деть, мужики?» — «До понедельника пусть у меня поживут,— предложил бухгалтер, — а там, может, Кузьмича или Митрофановича уговорим». Он вылез из-за стола и, прихрамывая, подошел к полушубку, висевшему на стене, надел старую солдатскую шапку, буркнул: «Пошли» — и повел длинной улицей в самый конец села.
На задах огородов дымились бани, пахло дымом, отсыревшей сажею и распаренными вениками. Мы аж замерли, увидев на протоптанной в снегу тропке женщин в одних исподних сорочках, простоволосых, в опорках на босу ногу. Они медленно шли, перешучиваясь, осыпая друг дружку снегом, и над раскрасневшимися телами курился пар. Впрочем, пожив здесь, мы и не то увидали, и не к тому привыкли. .
Солнце зашло, залив край неба густым клюквенным соком. Встречные здоровались с Каргополовым и спрашивали, кого это он ведет. «Ссыльных в артель пригнали. Веду ночевать». Про нас, как про глухонемых, говорили в третьем лице.
В чистой, с выскобленным до желтизны полом, избе было тихо, уютно и тепло. В кухне нас встретила высокая, длиннолицая хозяйка в овчинной безрукавке. «Принимай гостей, Алексеевна»,— как-то виновато молвил хозяин. «Не помню, чтоб звали кого,— не очень-то приветливо, но и без злости ответила Алексеевна.— А коль пришли, раздевайтесь и проходите. Откуда же Бог принёс?» — «С Расеи они (у сибиряков всё что на западе за Уралом - Расея). Ссыльных в артель пригнали, а на постой никто не взял. Пускай у нас до понедельника побудут».— «А у Прони, что ж, изба мала?» Каргополов по-мальчишески шмыгал носом, а мне хотелось бежать куда глаза глядят. Летом в стог сена зарылся бы, под кустом бы нашёл ночлег, а по такой стуже куда денешься?.. Терпи, вдовы забраковали и здесь не радуются тебе. Изгои, никому не нужные. Сели робко на краешек скамьи, молчим: от бессонной ночи в холодном клубе, изнурительной дороги в мороз ни руки, ни ноги, ни язык не шевелятся. Свернуться бы на полу и уснуть, однако нам предложили сперва баню. Вспомнились санпропускники, вошебойки, дезокамеры, обработка бритвой лобков и подмышек. Для большего унижения мужчин нередко брили женщины, а женщин — мужчины. Выходит, и тут перво-наперво решили вымыть постояльцев. Хозяин разделся до исподнего, сказал и нам «разбалакаться». Мы постеснялись и пошли за ним, одетые, в конец двора.
