— Потом как-нибудь мне об этом расскажешь. — Но он успел обвить рукой ее талию и не отпустил от себя.

— Я никогда не забуду об этом.

— Неужели? После всех тех, других? — Жена откровенно дразнила его.

— Сама знаешь, они для меня ничего не значат. Просто развлечения делового человека. Ты всегда была моей единственной любовью. Я часто задаюсь вопросом, что произошло бы, если бы ты могла ответить на мои чувства с той же силой?

— Разве я плохо слежу за домом? А если тебе понадобится переспать с женщиной, то за пару франков ты получишь кого угодно. Девиц самых опытных… в своем деле.

— Тот единственный раз, — мечтательно произнес он, обращаясь скорее к себе, чем к жене, и провел свободной рукой по изображению морского бедствия. — Мы все думали, что обречены. Ужасный шторм, оснастка сорвана, течи по всему корпусу, капитан и команда в отчаянии. И мы двое, уверенные, что погибнем в том плавании, в нашем свадебном путешествии. В самом начале пути я думал, что ты отказываешься принять меня исключительно из девичьей скромности, но позже все стало ясно… Однако, когда перед нами разверзлась бездна, ты проявила милосердие и отдалась мне, уступая моему последнему желанию. Ах! Годы твоей холодности не сотрут из моей памяти те объятия.

— А вот я, — сухо сказала она, — и сейчас сожалею о том дне… Ну, вспоминать закончил?

— Как ты можешь сожалеть, — спросил барон, — ведь иначе и Софи бы не было? Я не устаю поражаться, что Софи, такая живая и жизнелюбивая, появилась на свет благодаря слиянию двоих людей, смотрящих в глаза смерти.

— Ты только про Софи и думаешь, — сказала жена. — А сколько ты причинил мне боли, предпочитаешь забывать. Все те жуткие месяцы, когда тело раздувается, а голову не покидает мысль о том, что все ближе и ближе день, когда оно разорвется, раскрываясь. Эта участь должна была постичь тебя, но ты получил лишь удовольствие. А я — ничего, кроме боли.

— Надо же, — продолжал барон, — из столь ужасающего переживания, будто вырванная из рук самой смерти, родилась наша попрыгунья Софи, веселая и беззаботная, как коноплянка, не знающая бед, не думающая о могиле.

— Раз уж речь зашла о Софи, — сказала баронесса, — неплохо бы тебе с ней поговорить.

— Что-то случилось? — насторожился он и с сожалением закрыл крышку, убрав с глаз сцену с тонущим кораблем, воспоминанием о самом трепетном моменте в его судьбе, когда смерть каким-то чудом обернулась жизнью.

— У нее очередной каприз. Хочет остаться в Париже!

— Не хочет уезжать? Что за глупости! Где она будет жить?

— С тетей Луизой.

— Какая чепуха!

— Вот и попробуй что-нибудь с ней сделать. Я опустила руки.

Барон прошел по огромным и пустым залам в комнату дочери. Софи сидела на голой скамейке у окна. Услышав, как вошел отец, она посмотрела на него с улыбкой.

«Солнечное, теплое создание! — подумал барон. — Счастлив тот, кому она станет женой. Как она будет любить его! Везунчик Барраль…» На барона нахлынуло странное чувство — не ревность, ибо от него не было больно, но очень схожее с ревностью.

— Ты опять поссорилась с мамой, — начал он.

— Нет. С чего вы взяли?

— Она только что сказала мне, что ты отказываешься ехать с нами. Ладно, я рад, что все в порядке. — Он был и вправду рад.

Барон столь искренне любил жену и дочь, что мельчайший разлад между ними мог испортить ему настроение на весь день.

— Конечно, в порядке, — весело ответила Софи. — Я никуда не еду. Остаюсь с тетей Луизой.

— Но, дочка, почему ты раньше молчала? — попенял он. — Мы бы остались тут все вместе. Мебель-то уже вывезена. К тому же мне ни за что не удастся убедить маму изменить планы. Сама ее знаешь. Почему, почему вы всегда спорите?

— Папа, милый, не надо менять планы, у тети Луизы обо мне прекрасно позаботятся.

— Ага, понял. — Барон вдруг улыбнулся. — Конечно, я мог бы догадаться сам. Он тоже остается. Верно?

Софи вспыхнула и прикусила нижнюю губу.

— Да, — ответила она. — Он тоже остается.

«Счастливчик Барраль, — опять подумал отец. — Что поделать, оставайтесь, — и он мысленно благословил их. — Оставайтесь, и да хранит вас Господь. Отдай себя, подари всю себя человеку, которого ты выбрала сама, и сделай его счастливым, как был счастлив я, но лишь раз в жизни…»

От этих мыслей на его глаза навернулись слезы, и он, повинуясь порыву, присел рядом с дочерью и обнял ее.

— Ты уже не помнишь, как я брал тебя из рук няни и носил по комнате. Ах, ты была самой милой девочкой в мире. Не хотела отправляться в кроватку, отказывалась кушать и — эх! — справлять свои делишки, пока сначала я не покатаю тебя по комнате. Да, жалко, сейчас уже не получится.

Софи скрыла недовольство и вытерпела его ласку.

— Вы же позаботитесь о мамочке и успокоите ее? — говоря это, она потихоньку высвободилась из его рук.

Барон со вздохом встал.

— Посмотрим, что можно сделать. — Предвидя скандал, он провел рукой по лбу.

Софи вскочила и поцеловала его.

— Дорогой мой папочка! — воскликнула она.

Барон вышел, пребывая на седьмом небе от счастья.

Прямо за дверью он столкнулся с Барралем и под наплывом чувств схватил его за руку.

— Там вас ожидает сюрприз, — сказал он. — Большой сюрприз! Идите, Софи не терпится рассказать вам.

Барраль, выглядевший встревоженным, с облегчением посмотрел на барона.

— Какого рода сюрприз?

— Софи сама скажет. — Барон решил хранить тайну: негоже лишать девочку радости поведать жениху, что она остается в городе.

Хотя Барраль пришел попрощаться, печалило его главным образом не это. Напротив, последние два дня он находил успокоение в мысли о расставании с Софи, поскольку в нем не переставала расти уверенность, что в сплетнях, окружавших ее с недавних пор, есть толика правды (всего лишь толика, конечно) и лучшего решения, чем отъезд девушки из Парижа, было нельзя вообразить. Это стало бы препятствием для ее дружбы с тем юным гвардейцем.

«Но о каком сюрпризе речь? — недоумевал Барраль. — Вероятно, она решила принять мое предложение, когда я его сделаю». Внутри у него все перевернулось. С рвущимся из груди сердцем он постучался к ней в комнату.

— Софи, — начал он, входя, но потом язык перестал слушаться.

Они говорили обрывочными фразами. Обоим было не по себе. Барраль мучился вопросом, не опуститься ли ему на колено.

Можно ли говорить без обиняков? Наконец он собрался с силами.

— Милая Софи, сейчас, когда вы покидаете Париж, а я остаюсь здесь, вдали, и постоянно рискую жизнью, мне необходимо кое о чем вас спросить.

— Но, Барраль, я никуда не еду, — сказала она.

Все его красноречие, и без того весьма неуклюжее, мгновенно иссякло. Она по-настоящему огорошила его, и он на секунду совершенно растерялся.

— Что-то вы не рады, — заметила Софи.

Он отвернулся и пробормотал:

— Будь я уверен, что вы остаетесь из-за меня…

Она уже не слушала.

— Простите, что вы сказали?

— Я говорю, говорю… — Он собрал все свое мужество. — В кантине про вас ходят ужаснейшие сплетни.

— Да? И какие же?

Он окончательно сник и пробубнил:

— Просто… ну, сплетни. Конечно, я ни слову из них не верю, — поспешил заверить он.

— Так какие именно?

— Я подумал, вам надо об этом знать.

— Понятно, — ответила она.

Они замолчали. Он недовольно заерзал.

— Безусловно, это только слухи, — начал он в ожидании ее опровержений.

— Какие слухи?

— Которые ходят.

— Но вы так и не сказали, что обо мне болтают. — Она оставалась спокойной и слишком рассудительной.

Он взволнованно воскликнул:

— Скажите, что это неправда!

Но она безжалостно повторила:

— Что неправда?

Ее будто бес подзуживал, так ей хотелось, чтобы Барраль сам сказал ей об этом. Софи со странным упоением ждала, когда с его губ сорвутся слова о ее любви к Бертрану. Она жаждала хотя бы этой радости, если уж было невозможно поведать более сокровенные подробности ее чувства. За прошедшие недели она испытала множество новых ощущений, но ей хотелось еще.