— Что тебе любопытно?

— Знать бы, да… знать бы, было ли это просто сном? Я в городе сдавал экзамены. Как я попал домой? Неужто прибежал, как мне и приснилось? А то, что произошло до этого, тоже было сном?

— Не на сей раз! — вдруг взорвался Эмар, отчего Бертран испуганно отпрянул. — Не на сей раз! — Глаза юноши вылезли из орбит. Ему стало безумно страшно. Он забился в дальний угол кровати и прильнул к стене, трясясь, как собачонка на морозе.

— Погоди-ка! — выкрикнул Галье. Ему в голову пришла одна мысль. Он выбежал, не позабыв запереть дверь, и поспешил так быстро, как ему позволяли больные ноги, к амбару, а там схватил тяжелый кнут, которым жеребят приучают к плугу. Ворвавшись обратно в дом, он разогнал женщин криком «Прочь!» и закрылся в комнате вместе с Бертраном.

«Я из тебя волка выбью!» — с яростью подумал Эмар и хлестнул парня, все еще остававшегося в углу. Кнут впился в тело, и Бертран издал вой, будто исходивший из самого его нутра.

Кнут поднялся и опустился опять. «Я тебя укрощу! — вертелось в голове у Эмара, и он, стиснув зубы, призвал все душевные силы. — Укрощу!» На лбу сияли капли пота.

Бертран кричал, пока не охрип и голос его не истончился до фальцета. Потом он просто хныкал, тихо и прерывисто. В конце концов умолк. И Эмар остановился.

Пошатываясь, смутно понимая, где он и что наделал, Галье покинул комнату. В коридоре лежала Жозефина, Франсуаза суетилась вокруг нее с бутылочкой нюхательной соли. Жена Гиймена громко причитала внизу:

— Господи! Что же такое творится-то?

— Ce n’est rien. Allez! Vaguez a votre besogne![60] — Эмар грубо отмахнулся от нее, быстро прошел в кабинет и затворил за собой дверь.

На несколько дней дом погрузился в тишину, исполненную невысказанной злости. Лишь раз Жозефина, потрясая кулаками, крикнула в лицо Эмару:

— Ты убил его!

— Заткнись! — оборвал ее Эмар.

— Чем же он вам так насолил? — спросила она с ноткой угрозы в голосе.

— Не твоего ума дело.

— Но вы ему почти как отец.

Эмар презрительно хмыкнул.

— Увидишь, умрет он, я и тебя убью! — опять сорвалась она.

Но возведенные им вокруг вспышки гнева стены праведности постепенно начинали осыпаться, и Эмара все сильнее терзали раскаяние и сочувствие.

Кончилось тем, что он поднялся в комнату Бертрана. Мальчик робко посмотрел на дядюшку карими глазами. В них не было ненависти, не было желания отомстить, а лишь мольба и затаившийся ужас.

— Не надо…

«Похож на побитого пса, — подумал Эмар. — Может, трепка его излечила».

— Дай поглядеть на спину, — приказал Галье.

Кожа Бертрана была исчеркана желтыми, красными, фиолетовыми и зелеными полосами. Эмар испугался.

— Как ты себя чувствуешь?

— Уже лучше, — тихо ответил Бертран.

— И ты точно не повторишь свою — как бы это назвать? — эскападу?

— Точно не повторю, дядюшка, — пообещал мальчик.

— Ты уж не повторяй. — Эмар собрался уходить, но Бертран окликнул его:

— Дядя, я правда сделал то, что мне приснилось? То есть…

— А что тебе приснилось?

Бертран замешкался. Говорить мешали робость и скромность.

— Я… кусал и царапал… ее.

— Да, похоже, так и было. А мне пришлось за все платить. Забудь и больше об этом не заговаривай.

Бертран чуть поразмыслил.

— Я часто вижу во сне, как кусаюсь и царапаюсь, а люди в меня стреляют. — Он умолк.

— И?.. — Эмар ждал продолжения.

— Но ведь это только сны.

— Конечно. Но ты уж постарайся держаться подальше от дурных компаний.

— Обещаю… — Он опять помолчал. — Вы сказали маме, что не пустите меня в Париж.

— По-моему, не стоит оставлять тебя одного, по меньшей мере сейчас, — сказал Эмар и решительно вышел из комнаты.

В последующие дни Галье намеренно не позволял себе смягчиться. Спина Бертрана зажила, но Эмар все еще не разрешал ему покидать спальню. Когда Жозефина принималась жаловаться и просить, Эмар сразу прерывал ее.

— Всему свое время, — повторял он и, если она продолжала настаивать, просто уходил. Он решил, что не даст подобному повториться.

Вскоре умер давний сосед, старый скряга Вобуа, и на похоронах ожидали всех обитателей поместья Галье. Бертран, выпущенный по этому случаю из заточения, тоже отправился в церковь, торжественно пообещав следить за собой. К слову, юноша действительно вел себя отлично, как всегда на людях. Он весьма учтиво и любезно поговорил с мадам Брамон.

— Ты болел? — спросила она.

— Да, — ответил Бертран.

— Жак оставил твои учебники у нас дома. Кто-нибудь из моих младших тебе их занесет.

Бертран поблагодарил, но призадумался, что именно знает Жак и что рассказал своей матери.

— Когда в Париж едешь? — продолжила она.

— Дядя пока молчит об отъезде.

— Знаешь, Жак возвращается двенадцатого числа следующего месяца, то есть августа. Приходи на прощальный ужин. А рано утром он уйдет пешком в Париж. Почему бы вам, мальчикам, не отправиться туда вместе?

— Я спрошу дядю, — уклончиво сказал Бертран.

Лесничиха осталась недовольна: «Немного денег в кармане — и они уже вообразили, что могут задирать нос. Ладно уж, его мамаша деньжата эти заработала. Зуб даю, Галье ей не за просто так платит».

А Бертран обрадовался тому, что она, слава Богу, не успела засыпать его каверзными вопросами.

Похоронная церемония начала сказываться на юноше. Он весь напрягся, и ему было не по себе. По какой-то неясной причине долгие и неторопливые действия священника и скорбящих стали так раздражать, что хотелось крикнуть: «Да побыстрей же, заканчивайте!». Он чуть ли не с радостью предвкушал скорое возвращение к себе в комнату. И сам понимал, насколько это странно. Но он отличался от других. Те могли позволить себе открытость и свободу. Он же был полон секретов, и их тяжесть давила на него, когда он оказывался среди людей, которые могли прознать о его несчастье. Да, дома было безопаснее.

Но вечером, впервые за несколько недель сидя на кухне за ужином, он уже не считал возвращение в спальню столь привлекательным. Напротив, его потянуло в поля, где поднимающийся летний ветер сулил прохладу.

Вошел Эмар.

— Пора тебе в комнату, — сказал он.

Бертран промолчал, угрюмо вперившись в тарелку.

— Почему не ешь?

— Не голоден.

— А сырое мясо от анемии будешь?

— И его не хочу.

— Тебе когда-то нравилось. Но в последнее время, я погляжу, ты к нему не притрагиваешься.

— Не хочу, — мрачно повторил Бертран.

— Тогда марш в комнату! — отрезал Эмар.

Бертран не ответил. Слышавшая перебранку Жозефина встала в дверях.

Эмар подумал: «Не голоден, говоришь? Значит, опять накатывает. Конечно, теперь-то он знает, какова на вкус человеческая кровь…»

— Я тебе покажу! — Эмар повысил голос. — Где там кнут?

И снова бросился в амбар.

Жозефина подскочила в Бертрану и обвила его руками.

— Мальчик мой милый, — зашептала она, — делай, как он говорит. Он же тебя убьет. Быстро иди к себе. Он уснет, а я тебя выпущу.

Эмар вернулся, и Жозефине удалось успокоить его, сказав, что Бертран поднялся в свою комнату.

— Что бы он там ни натворил, вряд ли он такого заслуживает. Не думайте, что я не знаю о его проделках. Он мне все рассказал. Мальчиков всегда на такое тянет. Вы сами тоже не ангел. Как будто я не помню.

— Ничего-то ты не знаешь, — набросился на нее Галье.

— Я знаю, что если это не прекратится, мне прямая дорога к старосте.

Эмар испугался, но скрыл это.

— Я все делаю для его же пользы. И перестану, когда пойму, что он усвоил урок. Если хочешь, собирай вещички — и скатертью дорога вам обоим, препятствовать не стану. — Он повернулся и ушел наверх, чтобы запереть дверь Бертрана.

Утром в кабинет постучалась Франсуаза.

— Вы слышали, что могилу Вобуа ночью раскопали, а тело покалечили? Вся деревня об этом говорит. Арестовали пастуха Кроте. Болтают, что он позарился на золотые зубы хозяина и зубы-то эти у него в комнате нашлись; а сам Кроте уперся, мол, Вобуа, тот еще сквалыга, как помирать собрался, есть все равно не мог, потому и зубы свои отдал Кроте, вроде как за работу расплатиться, потому что ему-то они уже не были нужны.