Дома, не удержавшись, рассказал жене:

– Представляешь, сегодня на катере видел удивительное лицо. Просветленное какое-то. Ребенок еще, лет пятнадцати… И не просто хороша, излучение от нее какое-то исходило…

С того времени, за пять, кажется, лет, он изредка встречал ее в дачном поселке, как-то даже указал на нее Татьяне. С удовольствием отмечал, что она постоянно находится в компании пожилых людей. И непременно несет какую-нибудь ношу. Однажды, нагнав ее по дороге к пристани, без долгих разговоров взял у нее набитое яблоками ведро, сказав лишь: «Позвольте-ка, а то сломаетесь». – «Это обманчивое впечатление», – возразила она, но ведро отдала, улыбнувшись. В другой раз увидел рядом с ней паренька и удивился: обыкновенный какой-то, прыщавый. Но рядом с таким – даже незавидным и невидным – ухажером в ней уже возникла перемена, подростковая угловатость сменилась горделивостью взрослеющей девочки, у которой уже «есть друг». А уж когда мальчишка на глазах у всех поднял ее на руки, чтобы перенести через большую лужу на дороге, в лице ее появилось показавшееся Зимину банальным самодовольство. Но он простил ей его, как простил бы дочери, и подумал: «Как же не возгордиться – ведь на руках носят!..»

В то лето он видел ее еще раза два. Однажды с тем же прыщавеньким пареньком. Они куда-то спешили. И мальчишка уже уверенно шел по улице, не замечая, как неудобно было ей поспевать за ним в туфельках на высоких каблуках. Она держалась за его руку, отставала, но пыталась подладиться под его торопливые шаги. В другой раз, идя с женой мимо рынка, увидел ее с огромным арбузом в руках. «Ундина»… Опять в его сознании возникло это слово. Даже обремененная тяжелой ношей, она держалась пряменько и горделиво. «Вот и хлопоты хозяйские появились у девчушки, – подумал Зимин. – Значит, уже есть о ком заботиться. Должно быть, замуж вышла».

В тот раз, придя домой, он заглянул в давно купленный по случаю, запылившийся на книжных полках мифологический словарь. «Ундины – (от лат. «волны») в мифологии народов Европы духи воды, русалки. Прекрасные девушки (иногда с рыбьим хвостом), выходящие из воды и расчесывающие волосы. Своим пением и красотой завлекают путников вглубь, могут погубить их или сделать возлюбленными в подводном царстве…» «Так кто она – губительница, что ли? Уж лучше бы другое», – усмехнулся он тогда.

Так, временами, изредка видя ее, Зимин вроде бы прослеживал, как проходит ее жизнь. Он не только представлял себе череду обычных для девушки событий – девичьи дела, проблемы и замужество, но будто бы чувствовал, просчитывал некоторые особенности ее жизни. Они казались Зимину самыми обычными – от восторга до разочарования, как и у многих людей. Но Зимин словно чувствовал, что не все в ее жизни сейчас ладно. Ему становилось тревожно за нее, хотелось хоть чем-нибудь помочь…

Потом он не видел и не вспоминал о ней года два. Где были, в каких недрах его души залегли свербившие его в ту пору любопытство и странный интерес к этой светлой девушке, так поразившей его?.. Может быть, совсем истаяли… Бывало ведь уже не раз такое – и встреч искал, и в ожидании томился. Но со временем успокаивался и забывал…

Сентябрьским днем года три спустя его больше всего удивило не то, что он вновь увидел ее, а именно это исполнившееся желание. Конечно, это было совпадением, но Зимину захотелось вдруг посчитать это каким-то знаком. Может быть, знаком судьбы…

Он вновь сидел в полупустом салоне на катере, отходившем в сторону дачных поселков, и читал толстый журнал. Отвлекаясь от страниц, посматривал на входивших пассажиров. Знакомых не было. «А где же та девчушка светлая? Ундина. Давно уже не встречал… Как там дела у нее?» – подумал он и вновь уткнулся в журнал, не обращая внимания на проходящих мимо дачников. Отчалили. Решив выйти перекурить, он оторвался от страницы и оглядел салон.

Она сидела за его спиной, через проход наискосок, и держала на коленях ребенка, девочку лет двух…

«Да, жизнь идет, – усмехнулся мысленно Зимин. – И все по одному сценарию: уже с ребенком». Он не нашел в ней никаких перемен: так же сдержанна и спокойна, правда, строгости в лице стало меньше, и смотрит не в себя, а на ребенка. Он вновь попытался понять, что же заставляет выделять ее из череды встречающихся привлекательных и даже красивых женщин. Красива? Стройна? Молода? Да, да! Все так. Но ведь не только это. Мало ли таких. И вдруг он обнаружил, что все в ней – и в облике, и в одежде, и в манере вести себя – отличалось какой-то сдержанностью и простотой. За все те годы, что Зимин не видел ее, она мало изменилась, даже прическу не поменяла – та же короткая стрижка. Но как высоко и гордо держит голову! Природа постаралась, одарила ее удивительным обаянием. Обаянием внешней простоты и скромности, которые всегда, как думалось ему, были признаками благородства. Вот это явное благородство, столь редко встречающееся сегодня, и заставило Зимина выделить ее из числа многих. Пароходик уже подходил к пристани, и засидевшиеся дачники стали подниматься с мест, выстраиваясь в очередь на выход. Зимин обычно ждал, когда все пройдут, чтобы выйти на пристань без толкотни, свободно. Ундина уже стояла в толпе.

«Если я сейчас не подойду к ней и не заговорю, она никогда не вспомнит о моем существовании», – решил вдруг Зимин. Он поднялся с места и поспешил встать у нее за спиной. Ребенок ее с любопытством присел перед разлегшейся на скамейке чернявой собачонкой. Та завиляла хвостом. Зимин поспешил с советом:

– Будьте осторожны! Не дай бог укусит! – и тут же без паузы осмелился: – Вас давно не было видно. Должно быть, это создание не позволяло?

Ундина, не оборачиваясь, кивнула в ответ и переложила набитый пакет в другую руку, а освободившейся прижала к себе дочку, стараясь в толчее оградить ее от теснившихся в очереди пассажиров.

– Давайте-ка я помогу вам. Возьму пакет, а вы поднимите девочку на руки, – отважился Зимин.

– Но он не тяжелый, – возразила она.

– Так вам будет удобнее.

Ундина отдала Зимину пакет. Теперь он с полным правом мог держаться рядом. Сойдя на пристань, она протянула было руку за пакетом.

– Нет-нет! – возразил Зимин. – Там впереди песок, вам тяжело будет.

Но вот пески закончились, перешли на твердую землю, уже было неловко удерживать ее поклажу, он с сожалением отдал пакет и, простившись, пошел было через заросли бурьяна на свою тропу, но обернулся. И вовремя. Ундина постояла мгновение, словно в раздумье, и направилась вслед за ним. Зимин улыбнулся и молча протянул руку за пакетом. Она отдала ему его, и они пошли вперед. Некоторое время шли молча. Зимин вдруг вспомнил, что еще в прежний раз он как-то услышал, что ее называли Аней.

– Вас ведь Аней зовут? – спросил он.

Она кивнула.

– А я Петр Сергеевич.

Назваться попросту, без отчества, он не решился.

– Вы знаете, Анечка, я ведь уже однажды помог вам. Через эти же самые пески ведро ваше как-то на пристань притащил, – сказал Зимин.

– Правда? – искренне удивилась она. – А я не помню.

Голос ее был чистый, приятный, говорила она спокойно, доброжелательно и без жеманства, ничуть, кажется, не тяготясь присутствием незнакомого человека. Они дошли до развилки. Тропа Зимина выходила на дамбу. Впереди, за рощицей, уже были видны дачи. Минут через двадцать он мог бы быть уже на месте.

– Нам направо, – сказала она. – Спасибо вам.

– Ну и пойдем направо! – заявил Зимин.

Идя чуть впереди, он порой прислушивался, как Аня разговаривала с дочкой. Зимина она ни о чем не спрашивала, отвечала лишь на вопросы.

«А ведь она, кажется, все-таки тревожится, – сообразил Зимин. – Еще бы! Я ей совсем незнаком. Сегодня будний день. Дорога пустынная. Участки далеко. Вон какие заросли, а она с малым ребенком».

Чтобы как-то успокоить молодую женщину, Зимин, стараясь быть как можно более дружелюбным, посоветовал:

– Анечка, вы бы сняли туфли. Неловко вам на каблуках, наверное. Земля еще теплая…

– Ничего. Я привычная.