© ГБУК «Издатель», 2014

© Лифанов Ю. В., 2014

Меньше всего Зимин ожидал услышать этот приговор в день, когда он наконец-то решился обратиться к Анне со своей отчаянной просьбой. Она отказалась встретиться с ним после работы, сказав, что за нею приедет муж. Подспудно дала понять: староват, мол, дружок, неинтересен. Зимину в последней, отчаянной надежде показалось даже, что она с сожалением развела руками и извинительно улыбнулась. Он поймал себя на мысли: все, предел, пик пройден.

До сих пор думалось, что и время есть, и сил пока хватает продолжать кувыркаться в бестолковости дней. Отказ женщины, которую Зимин искал по улицам города последние два месяца, вышиб его из колеи.

Конечно же ему следовало этого ожидать, и он наверняка знал, был уверен, что так и будет. Его просьба была неожиданной. Неожиданной для него самого. И рядом с ним не было ни одного человека, который мог бы спросить его, а зачем ему это нужно, что дальше, даже если она позволит ему проводить себя до дома. Ни словом, ни намеком Зимин не мог позволить себе поделиться с кем-либо из друзей. Ему представлялись их ошарашенные глаза с немым вопросом: что, старик, крыша поехала, сам уже не юноша, дочь на выданье, на молоденьких потянуло?..

Чуть ли не каждый день, идя с работы, он выбирал улицы, где когда-то видел ее мельком, – встретить, увидеть и, если осмелится, то заговорить… О чем? Он и сам не представлял себе о чем. Более всего ему хотелось просто видеть ее, только видеть. Вновь, как и в молодости, это было ожидание какого-то радостного состояния, восторга, опьянения. Пока память сохраняла черты ее лица, Зимин еще мог отвлекаться на мысли о повседневных семейных и служебных заботах. Но когда образ ее начинал истаивать, расплываться, вновь возникало ощущение пустоты и никчемности этих насущных дел. Где-то внутри темными, тяжелыми пластами укладывалась туманная тоска и вытесняла ее светлый образ вместе с теплом и мягкой тихой радостью. Отчаяние одолевало Зимина, и он ни о чем уже не думал, мысленно твердя лишь: «Где, где найти ее? Господи, где же найти?»

Зимин к сорока годам раза три уже испытывал подобное томление, что говорить, казалось, голову терял от очарования. Но продолжалось все до момента, пока предмет томительного ожидания не открывал рот и не произносил какую-нибудь банальность. Да и проигрывали они все перед его Татьяной. Он порою удивлялся даже: с чего бы вдруг косить по сторонам стал? Жена поболее других наделена была умом и красотой. Неведомой игрой природы через бог знает сколько поколений проявившиеся в ее лице черты какой-то восточной прапрапрабабки выделяли жену из числа многих женщин. «Тебе бы, матушка, родинку нарисовать между бровей, – шутил Зимин, – все бы меня спрашивали, в каком индийском штате я тебя откопал». Друзья, подвыпив, восклицали иногда: «Какая обаятельная женщина!» А он всегда считал ее красивой. И был убежден: в этом его заслуга. Потому что, любя ее, пришел вдруг к выводу: красивы те, кого любят. Восточный, чуть полноватый овал ее лица, пухлые губы, беспомощный, близорукий взгляд создавали впечатление домашнего, доверчивого, всегда улыбчивого человека.

Он не свыкся с ней. Он до сих пор воспринимал ее как неотъемлемую часть себя. Лучшую часть. «Ты знаешь, я завидую твоему мужу», – шутил он, стараясь сказать приятное жене и радуясь тому, что она рядом. Он ревновал ее к работе, подругам, соседкам, с кем вынужден был делить ее внимание. Тревожился, когда она уходила по делам. Жил будто бы настороже, просчитывая ситуации заранее, когда ее могло что-либо огорчить или обидеть. Но сам, конечно, и огорчал, и обижал непреднамеренно, случайно. Потом в бессилии сожалел, что не может избавить ее от изматывающих бытовых забот, не в состоянии обеспечить всем тем, чего она, как он считал, была достойна – комфортом, удобствами. Как и любая женщина, особенно та, которую любят.

Но в последнее время что-то в их жизни разладилось. Ему вдруг стало казаться, что по вечерам его больше не ждут. Никто не выходил ему навстречу, жена или подолгу говорила по телефону и лишь кивала на его приветствие, или часами сидела с подругами. Когда у них была собака, семипородный, как шутил Зимин, пес Дарк – помесь ризена, боксера и кого-то еще, он один и выскакивал в коридор, виляя радостно обрубком хвоста, припадал на все четыре лапы и начинал лизаться, дуралей. Зимин еще иронизировал: вот, мол, собака только лишь и рада…

Та ирония вскоре перешла в недоумение. «Понимаешь, – отвечала жена, – все устали уже, а ты приходишь поздно. Что мне, ждать тебя с нагретым ужином? Будь другом, возьми сам». В обыденности этой истаивала теплота его дома. Да и была ли она, накручивал сам себя Зимин, припоминая давнишние случаи равнодушия. А если и была, то очень и очень давно, да там и осталась, не сумев пробиться через взаимные обиды, упреки, через все, что они с женой нагородили между собой за все годы.

Их дети, поначалу веселые и добрые, взрослея, становились требовательными себялюбцами и включались в их родительское соревнование по отстаиванию прав на внимание и понимание лишь своих проблем и желаний. «Они тоже имеют свои права и еще успеют намучиться с обязанностями», – повторяла жена. Но нередко и сама срывалась. «Я оторву тебе башку, если ты еще раз позволишь себе говорить со мной таким тоном!» – орала она на младшего сына, устав на работе в школе сдерживать себя.

Все стремились уединиться, отдохнуть друг от друга. Зимин задерживался на заводе и отговаривался тем, что хочет больше заработать на левых заказах. Он и правда брал их, пока предлагали, а жена чуть ли не каждый вечер спрашивала: «Ты ничего не принес?»

Он понимал причины и этого ежевечернего вопроса, и ее досадного удивления: жизнь дорожала, но иногда, уже не сдерживаясь, срывался. «Разве я только и нужен для того, чтобы носить зарплату?» – травил он себя, лежа в постели рядом с отвернувшейся женой. Казалось, повернись она к нему, обними просто, и все вопросы снимутся. Но… Вечером жена вдруг предлагала:

– В выходные надо переклеить обои в коридоре!

– Ты знаешь, я устал, – по-свойски, по-семейному, доверительно отвечал Зимин.

– А ты всегда усталый, ты родился усталым! – повышала она голос. – Я тоже работаю, а на мне еще стирка, уборка, обеды…

Еще недавно их мирила ночь. Или это лишь казалось ему. Все чаще Зимин стал замечать, что жена на его горячечный шепот не отвечает ничем – ни словом, ни прикосновением. Она очень быстро поворачивалась к нему спиной и затихала.

– Почему ты отвернулась? – спрашивал еще взволнованный Зимин.

– Так удобнее, – коротко отвечала жена.

Ему становилось тоскливо. В темных углах ночной комнаты гнездились равнодушие и безразличие. Что-то уходило из их дома. У Зимина уже не оставалось сил противиться этому, и все реже пугала возникающая пустота. Она становилась здесь привычной. Но когда подступал край и эта пустота уже должна была прочно улечься между живущими в доме людьми, Зимину становилось страшно. И тогда он забывал, зачеркивал свое недоумение: «Почему я один должен сопротивляться?» И молча тыкался в Татьянину спину, вновь обнаруживая в себе чувство радости и благодарности за то, что она еще рядом.

«Ундина». Слово это возникло в памяти само собой, едва лишь он увидел ее на катере лет семь тому назад, возвращаясь с дачи. Почему «Ундина»? Когда-то мельком уцепил его – то ли слово, то ли имя, перелистывая томик Жуковского. В школе это было или в институте? А тут оно вдруг всплыло, когда увидел ее, эту строгую девчушку. Нескладная, угловатая, светлая до прозрачности, она холодно, чуть нахмурившись, смотрела на суетливых дачников, спешащих занять места. Зимин помнил, как удивился ее спокойствию и отрешенности от деловито усаживающихся пассажиров. Она стояла особнячком, глядя строго на проходящих мимо нее людей, но никого не замечая. Зимин не увидел в ней никакого девчачьего кокетства: ни потупленных глаз, ни игривой улыбки, ни деланного равнодушия или высокомерия. Она не искала встречных взглядов. «Совсем дитя, но очень уж серьезное», – подумал он тогда и отвернулся. Но сразу же ему захотелось опять посмотреть на светлое ее лицо. Он мельком взглянул из-под очков на нее. Она смотрела на бегущую за бортом воду с прежним спокойным безразличием. Нежный овал ее лица не мог не восхищать. Но мало ли прелестных девчушек? Что-то другое заставляло Зимина вновь и вновь оглядываться на нее.