Может, это было и примитивнейшее самообразование относительно футбола, но оно объединяло ребят, делало их сторонниками интереснейшей, ни разу не дававшей повода для разочарований игры.

Терпеливо дожидались весны, когда можно будет осуществить неуемное желание – построить собственную футбольную площадку, чтобы можно было заняться футболом по-настоящему, а не вприглядку.

И пришла в хутор Дёминский весна. На склонах уплотнялся и оседал почерневший снег. Густые молочные туманы подъедали его со всех сторон. Прилетевшие грачи давно успели подновить гнезда. Зашумело, забурлило половодье. Талая вода, находя уклоны, устремлялась к балкам. Усиливая потоки, она прорезала канавы до глубоких обрывов, где получались настоящие водопады высотой до пяти метров. Бело-рыжие шапки пены стремительно уплывали от них все дальше и дальше. Непрерывный шум беспокойной воды был слышен издалека.

Закурились легким парком солнечные склоны балок. Земля на них подсыхала особенно быстро, покрываясь пронзительно-зеленым ковром первой травы.

Можно сбросить теперь надоевшую за зиму одежду – пальто, валенки, шапки-ушанки и даже сапоги. Ведь в них далеко не разбежишься. Как легко, как хорошо во всем летнем! Если кто-то из ребят рядился по-старому, ему говорили: «У-у-у! Зиму нагоняешь!» – и тут же сбивали с головы шапку-треух.

Для ребят весна всегда была самым любимым временем года. Сколько удивительных превращений приносила она! с наступлением весенних каникул все бежали смотреть на половодье, чему не мешала тяжелая, липнущая к ногам грязища. Солнце щедро источало подзабытое тепло, без которого лету никогда не приблизиться. А в вечерних сумерках выкатывалась на небосклон полноликая луна, и тогда приходили заморозки в виде хрупких корочек льда на лужах. Остатки снега, казалось, уползали в глухие, не освещенные солнцем места и лежали там бело-серыми клочками, усыпанными жухлой прошлогодней листвой, держась, в надежде уцелеть, на месте былых сугробов.

Бегай вволю, играй во что нравится! Хочешь – в «чижика» или в «палочку-выручалочку». А то можно поиграть в «лунки» с резиновым мячиком и даже в лапту!

Так же стремительно, как нарастали световые дни, пролетала последняя учебная четверть. Предвестником долгожданного лета зацвела белая и красная сирень. Не отставала от нее, дождавшись усиления тепла, желтая акация.

По вечерам, собираясь на околице, а точнее – на выгоне для скота, ребята начали потихоньку гонять мяч. Сюда они приходили для того, чтобы встретить стадо коров или овец с козами, которых пастухи пригоняли почти одновременно. Надо было умудриться, чтобы и ту, и другую живность вовремя загнать в закуты.

Пока тянулось ожидание, начинались развлечения. В прогретом воздухе кисейными тучками роилась мошкара, неумолимо нависая над головой. Серые мошки были такими вредными, что от их укусов зудела кожа на лице, шее и руках. Волей-неволей приходилось чесать места укусов, пока там не вздувались волдыри, а если и их раздирать ногтями, чтобы отвязаться от чесотки, могла появиться даже кровавая ранка. Чтобы спастись от мошкары, ребята собирали сухой коровяк, укладывали его тонкие лепешки в кучки и поджигали. Они начинали дымить, напоминая миниатюрные вулканы, их плотный голубоватый дымок ненадолго отпугивал «летающих вампиров».

Иногда находчивые друзья приходили пораньше, когда солнце стояло еще высоко.

В южно-русских степях на пустынных, заросших невысокой полынью местах обитает в норках паук-тарантул. Эти норки можно обнаружить по кольцу мелкой и черной, как порох, земли около них. Земляного паука считают ядовитым. Но это не совсем так. Ядовитыми к осени становятся самки. Правда, выпускаемый ими яд наносит человеку такой же вред, как и укус осы.

Если присмотреться к членистоногому существу, становится страшно – ты видишь лохматого, в коротких волосках, паучину оранжево-черной или чаще всего серой окраски, с размахом лапок от четырех до шести сантиметров. Извлечь тарантула из норки помогало довольно простое снаряжение, состоящее из продолговатого, скатанного кусочка воска или гудрона, вмятого в конец крепкой нити длиною до полуметра.

Прежде чем опустить ловчий снаряд в темный провал норки, на гудрон или воск нужно подышать изо рта, чтобы размягчить их вязкую массу, и уж тогда можно не сомневаться, тарантул обязательно вцепится двумя клычками в теплый и мягкий, дразнящий его предмет. Надо только почувствовать, как после подергивания вдруг потяжелеет опущенный конец нитки.

Плавная протяжка вверх, и… вот он, тарантул, сверкающий мизерными глазками на голове и брюшке, ощетинившийся в боевой стойке!

Обычно две-три мальчишьих головы склонялись над норкой, нередко соприкасаясь лбами. Вытащат тарантула, позабавятся с ним, затем и раздавят.

Ловцам тарантулов досаждал Гришка по фамилии Панькин, самый старший из всех, кто тут находился. Он тихонько подкрадывался к мальчишкам, неожиданно грабастал жесткими объятьями и стукал головами. После такого «трюка» кричал: «Ой, не могу! Ой, умора!». Хохотал, держа руки на животе, катался на спине и дергал ногами, словно ехал на велосипеде. А то, случалось, перехватывал нить с тарантулом на конце и ну гонять за ними, пытаясь забросить паучищу кому-нибудь на спину, а то и за шиворот. Мальчишки, зареванные от страха, заикаются, а он смеется в жестокой радости, тычет пальцем в их сторону.

Но у Панка – такую ему кличку присвоили – не все оставалось в полной власти. И его донимала мошкара! Но он не жег курушек, он запаливал папиросу или самокрутку, втягивал в себя дым и тугими потоками выпускал из глубины легких, развеивая его ладонью перед своим лицом.

– Мое курье! – говорил он с чувством превосходства.

Хоть медом не корми, Панок стравливал эту самую мелюзгу, провоцируя ее на борьбу или драку. Сначала действовал ласками и уговорами, обещая всяческие блага – конфету, например, или пряник. Если его не слушали, свирепел и приказывал:

– Ну-ка, Федя, дай в ухо Ване! А ты, Ваня, чего стоишь? Тебя же ударил Федя. Сдачу дай ему, сдачу!

И когда мальчуганы сцеплялись, сопели от натуги и рычали от ярости, катаясь по траве, он с ненасытным наслаждением наблюдал за поединком, дожидаясь, пока кто-то не заревет.

Видя все это, Андрейка и его друзья решительно вступались за обиженных. Тогда Панькин набрасывался на них, рискуя быть поколоченным.

Как друзьям удавалось это сделать? Кто-то бросался Панку под ноги, кто-то повисал у него на руках, остальные же устраивали «молотьбу», обрушивая на спину обидчику град кулаков. Панок крепился, стараясь вырваться. И если ему это удавалось, уходил, почесывая бока и страшно ругаясь. Потом водворялось относительное затишье, после которого следовало ожидать новых «фокусов» злодея, любившего во всем держать свой верх.

Здесь, на околице, ребят всегда притягивал к себе старый свинарник, где давно не держали никакой живности. Был там когда-то даже лисятник с черно-бурыми красавицами и голубыми песцами. Но источал он такое «амбрэ», которое с запахом свиного навоза никак не сравнить. Оставались в здании разбитые деревянные станки для свиноматок с их розовыми, похрюкивающими младенцами, просторная кормокухня с вмазанным в кирпичную кладку котлом, разбитые клетки с рыжими от ржавчины металлическими сетками.

Толстые саманные стены, тянувшиеся на десятки метров, с пустыми без оконных рам глазницами, напоминали старую, приземистую крепость. Где-то на этих стенах сохранились перекрытия с тяжелыми шапками перепревшей соломенной кровли, сплошь изрытой ячейками-гнездами, проделанными колонией воробьев. Только чуть потревожь жилища, и пернатые, как черные пули, с фырканьем проносились перед самым носом.

Вот тут и разворачивалась долгая и увлекательная в «казаки-разбойники»: кто-то уходил от преследования, отстреливаясь из палки игра, как из ружья, или махал ею, будто саблей, а кто-то наступал с криками: «Ура! Бей! Налетай!» Казаки должны были переловить всех разбойников, а потом роли менялись.