И только пыль столбом стояла вокруг вратаря. На протяжении всей игры она никак не могла осесть на истоптанную неутомимыми ногами начинающих футболистов площадку.

Ребята не имели ни малейшего понятия ни о таймах, ни о перерывах. Бегали до полного изнеможения. Не знали они и о смене ворот. Обычно договаривались играть до пяти, а то и десяти забитых голов. Вот и стремились команды к установленным «нормативам».

Играть на время? Ничего подобного! Это и в голову не приходило. Откуда у ребят могли быть часы – невероятнейшая роскошь, доступная взрослым, да и то не всем?

Это потом мальчишки стали делать восхищавшие их «открытия», касавшиеся правил игры. И что ни открытие, то целая революция местного футбола, делавшая его более совершенным и привлекательным. Когда ребята узнали, что есть вратарская площадка, они своею милостью разрешили вратарю выбегать в ее пределы. На то она и вратарская площадка, чтобы он чувствовал себя хозяином и мог более надежно защищать ворота.

А когда узнали, что линия ворот – это не только линии внутри них, то прекратили варварские набеги с мячом в их тыловые части. И наконец, что-то всем показалось тесновато в пределах волейбольной площадки.

Тут, видно, вырос не только «класс» игры, но и сами. Ареной игры стал весь школьный двор, способный вместить десять таких площадок.

С каждым «открытием» игра становилась все интересней и интересней, все более упорядочиваясь. Теперь каждый, через отца ли, брата, старался разузнать что-нибудь новое о правилах игры в футбол, и это новое приносило всеобщую радость.

…Как же Андрей сожалел, что нет рядом старшего брата Владимира. Уж кто-кто, а он бы о футболе рассказал все, что знает. Уселись бы где-нибудь в уголке, чтобы не видел отец, и пошла бы беседа. Андрейка все бы запомнил.

А отец бы и не узнал и не стал бы ворчать, что «футбол еще никого не кормил».

Год назад старший брат окончил 10 классов и стал учиться в городе Урюпино на тракториста широкого профиля. Домой добирался пешком даже в лютую зиму. Может, ему хотелось показать, в какую форму бесплатно одевали в училище механизации? Почти как военная, но только не защитного, а черного цвета. Одна фуражка со скрещенными серебряными молоточками и алой звездочкой сверху чего стоила! Дом, родная семья, гостинцы, друзья и подруги, новости всяческие…

А поступил он в училище со многими одноклассниками, с которыми крепко дружил и еще до училища каждое лето подавался на заработки в колхоз. И работали парни кто прицепщиком на пахоте, а кто и помощником комбайнера – «штурвальным».

Видел бы город, как тяжело дается хлеб крестьянский. Нет, этого он почему-то не замечал, равнодушно выкачивая из «глубинки» весь урожай, кроме семенного зерна. Как и взрослые, парни днями пропадали в поле, особенно в дни жатвы. Идут хлеборобы в потемках к родным хатам, еле ноги тащат, и без разницы – кто тракторист, кто прицепщик, кто комбайнер, а кто штурвальный. У всех, как у шахтеров, поднявшихся из забоя, блестят из-за пыли и пятен смазки белки глаз и зубы. Дома торопливо постучат «носиком» рукомойника, стараясь тщательнее намылить руки, шею и подмышки дешевеньким серым мылом. Потом скромный ужин с парой вареных картошек, куском хлеба, кружкой молока и пучком зеленого лука. Затем глубокий, пятичасовой сон до рассвета. И как только с хлебных массивов сходит роса, жатва продолжается под раскаленным солнцем.

В дни страды не обходилось без жертв. Комбайнер Маркин умер от ожогов, полученных при тушении хлебоуборочного комбайна. Рядом с его могилой поставили крест подростку Овчинникову, задавленному на току потоками зерна из-за лопнувшего щита. Еще долго на его кресте висели красный галстук и пионерский горн.

Мало кому в урок потерянные так жизни, потому что голодный ест хлеб с благоговением, а сытый – не задумываясь, с привычным равнодушием.

После трудов праведных хлеб на селе приносил только радость. Где-то в середине осени к дому подвозили мешки зерна, заработанного на трудодни отца и старшего брата. Ведь зерно было гарантом сытости и даже достатка. Большую часть его перемалывали в муку и могли сами выпекать хлеб – еще во многих казачьих хатах оставались русские печи. Что похуже, шло на корм курам, уткам и гусям. Остатки со стола в виде помоев доставались корове и поросенку. Что-то перепадало козам и овцам.

Один горожанин как-то высказался: «Вот оно, крестьянство, вся жизнь в том и состоит, чтобы желудок набить». А сам-то он, пролетарий, для чего спешит по утрам на заводскую или фабричную проходную?

В начале зимы, а это раз в году, полагался денежный заработок, на радость родителям и их семьям.

…Великим благодетелем и просветителем, даже ничего об этом не подозревая, оказался для юных футболистов киномеханик Митрофан – фигура, как пишут современные прозаики, «неподражаемая», потому что ее трудно было спутать с какой-либо другой.

Во-первых, Митрофан отличался саженным ростом. Как бы ни сутулился, подпирал плечами любой косяк. Во-вторых, Митрофан раскатывал по хутору и окружающим его проселкам на трофейном мотоцикле «Виктория» с умопомрачительной лампой-фарой и каким-то сверхсекретным замком, сковывавшим цепную передачу на заднем колесе, чтоб угона не было.

О, это еще не все. В-третьих, Митрофан с ног до головы, словно средневековый рыцарь, был «закован» во все кожаное: широченные штаны-галифе, высокие, в гармошку, хромовые сапоги, просторная куртка с уймой карманов, на голове слегка потрескавшаяся фуражка с прямым козырьком. И в завершение – огромные перчатки-краги.

Кожаный наряд неимоверно скрипел во всех сочленениях. Его скрип можно было уловить за добрые полсотни метров, если не дальше. Где этот характерный скрип, там, значит, и Митрофан.

Энергичный киномеханик с полевой кожаной сумкой через плечо подрядился от районного кинопроката «прокручивать» фильмы в красном уголке правления колхоза. Мальчишки уже посмотрели такие картины, как «Тринадцать», «Великий воин Албании Скандербег», «Трактористы», «Волга-Волга». А тут – сенсация, на афише рукой Митрофана написано – «Вратарь».

В долгожданный для ребят вечер народу в красном уголке набралось, как говорят, «из пушки не прошибить». Митрофан, сдвинув фуражку козырьком назад, насаживал на киноаппарат большущие черные бобины. Не спуская глаз с многочисленных блестящих роликов, заправлял хитрой змейкой в их промежутки киноленту.

В зале, если можно было так назвать небольшое помещение, не было постоянного электрического света – под потолком висела на крюке семилинейная лампа, озаряя бумажные портреты военных и политических деятелей пятидесятых годов на стенах. Митрофан выбегал на улицу и запускал бензиновый мотор, гонявший динамо-машину. А когда тот начинал непрерывно стрекотать, возвращался и ввинчивал ослепительную лампу, похожую на кукурузный початок. От ее света по стенам и потолку скользили причудливые черные тени.

И поскольку взрослые плотно усаживались на скамейках, мальчишкам доставались «сидячие» и даже «лежачие» места на полу, прямо около экрана. Это даже ничего, что так. В пальто ли, в телогрейке, в неотапливаемом помещении было вполне сносно. Усесться поудобнее можно было, например, подвернув под себя валенок. Устала нога, затекла до ноющих колючек в пятках – меняй ее. Все равно на валенке сидеть и теплее, и мягче.

А чтобы видеть все происходящее на экране получше, надо было в любом случае высоко задирать подбородок – сидишь ли ты, подтянув к нему коленки, или лежишь на животе, подперев его обеими руками.

Что сказать о фильме «Вратарь», о чудо-богатыре, непробиваемом Кандидове? Мальчишеский восторг неизмерим. Классный фильм! Весь остаток зимы ребята только и вспоминали его. Если требовалось, у них хватало таланта восстанавливать до тонкостей отдельные эпизоды и очень близко к оригиналу озвучивать их. Припоминали яростные схватки игроков в центре поля, на штрафных площадках. Не могли поверить, что вратарь вратарю может забивать голы. В криках и спорах рождалась нужная всем истина.