© Гордеев А. И., 2018

© ГБУК «Издатель», 2018

…На столе у меня лежали белые кубики необычного сахара. Сутки назад привез их из командировки. Там, на опытном заводе, массивные и искристые «головки» этого продукта распилила на конце конвейера автоматическая пила. Вкус у него оказался идеально сверхсахарный.

Много лет вынашивал идею, защитил диссертацию. Еще три года ушло на то, чтобы после разработки проектно-сметной документации, взламывания бюрократических барьеров воплотить в металл и запустить опытную линию, хотя и не верили в нашем НИИ, что все задуманное получится. Моя идея заключалась в получении нетрадиционного источника сахара.

Вы слышали когда-нибудь, чтобы этот высокоэнергетический продукт вырабатывали на промышленной основе из сортов сахароносного сорго, которое хорошо себя чувствует на степных и полупустынных землях? Только по левобережью реки Волги это земли Самарской, Саратовской, Волгоградской и Астраханской областей, на которых могли бы разместиться многие из европейских стран. За культурой сорго – бесспорное будущее.

Работа работой, но в жизни человека должен быть и отпуск, которого я ждал, как высокой награды. Три года только и грезил о нем. Летом переносился в зиму, представляя себя идущим на лыжах и попавшим в эпицентр колкой, сбивающей с ног пурги, в круговерти которой на тебя наваливается страшная усталость и кажется, что ты потерял ориентир. Где-то продираешься сквозь черные заросли терновника, чутьем находишь спуск в овраг с кривым мостиком, решительно скатываешься к нему, стараясь проскочить посередине, и уже на знакомом подъеме выходишь на кряжистый одинокий клен. И если в белом ослеплении заворачиваешь по толще сугробов к улочке, зажатой с боков позеленевшими от сырости и ветхости плетнями, значит, скоро пробьешься через враждебную пляску хлесткого снега к теплу родного дома с горячим духом русской печи.

Ну, а зимой представлял себе знойное лето, с густой зеленью садов, безмятежным воркованием горлинок на проводах, искрами слепого дождя и необыкновенной легкостью воздуха, первыми яблоками, темно-малиновыми вишнями и самым незабываемым – зарослями камыша у дремлющего на зорьке пруда. И ты сидишь на какой-нибудь коряге, и у тебя в руках длинное суковатое удилище с пробкой-поплавком, который обязательно должен подскочить на глади воды, а потом ускользнуть, погружаясь, в сторону. И ты делаешь подсечку и физически ощущаешь радостную тяжесть, когда после плавного рывка отчаянно трепещется и горит на крючке, словно золотой шар, красноперый карась в лучах восходящего солнца.

…Сколько раз, бывало, в тиши конструкторского бюро витаешь в воспоминаниях, ничего не видя и не слыша. И вдруг приходишь в себя от легкого толчка и обеспокоенного голоса коллеги: «Петрович! Ты чего?»

Волей-неволей возвращаешься к действительности. Все уплывает и рассеивается. Только успеваешь пробормотать: «Да так, задумался».

– Знаем-знаем, задумался, – улыбается сосед.

В последнее время, когда под окнами института сходил почерневший снег и шла в рост шелковистая трава, а потом цвела сирень, об отпуске вспоминал все чаще и чаще. От такого нетерпенья мог бы помчаться самолетом в родные края. Но зачем? Мало ли на них летал? Пролетишь за полтора часа над облаками, и все – спускайся с трапа. Какая же это дорога? А где впечатления, к которым ты можешь возвращаться сколько душе угодно?

Уж лучше податься на Казанский вокзал, по-своему особенный, если сравнивать его с двумя другими в «Бермудском треугольнике» Москвы. Может, замечали на его здании башню с площадкой? Это звонница об одном колоколе, которая, замечу как инженер, функционально связана с большими часами. Лишь только минутная стрелка обежит темно-синий циферблат с золочеными знаками зодиака, незаметно продвинув часовую стрелку, так и ударят молотки, отбивая время на почернелой меди колокола.

А рядом на угловой пирамидальной башне непонятное существо, выкованное из металла, поворачивает, как флюгер, нос по ветру на тонком золотом шпиле.

Кто-то скажет, разглядывая оперение, что это жар-птица, а кто-то заспорит – петух, мол. Нет, ни то и ни другое. Это стилизованный крылатый змий Зилант с Черной горы Каратау, он изображен на старинном гербе Казани и считается ее символом.

Вот и надо сесть в купейный вагон и махнуть по железной дороге. В поезде можно встретить множество попутчиков и с каждым, не называя себя, беседовать сколько хочешь. С иными и расставаться жаль.

Разве плохо? Колеса стучат и стучат, а ты, прислушиваясь, радостно размышляешь, что отпуск только на старте и все заветное – впереди.

– Все! – сказал я своим разлюбезным коллегам. – Заместитель – на месте. Билет – в кармане. Счастливо оставаться! И покорнейше прошу телеграммами не беспокоить. Что не так – после наверстаем.

Шутливо раскланиваясь, я даже подмигнул моему кульману со снятой рейсшиной: попылись-ка, дружок, отдохни. Птицей пролетел по длинным коридорам, слаломистом спустился широкой лестницей в вестибюль и с генеральской важностью вышел через парадный подъезд.

Меньше часа, и я уже забыл, что такое городской шум, транспортные пробки и наше научно-исследовательское учреждение. Знакомой тропкой шел к своей девятиэтажке. И вдруг к ногам подкатил футбольный мяч, живым существом крутнулся вокруг оси и остановился, подставив на обозрение ободранные, с травяной прозеленью шестиугольники.

– Дя-адь, дай пас! – услышал крик распалившегося парнишки, который понравился мне с первого же взгляда: его глаза, сверкавшие от куража, прикрывала назойливая челка. Явный лидер команды, нетерпеливый, он машинально пытался сдуть ее на место. Стоял он метрах в тридцати, ближе всех ко мне, машинально заправляя выбившуюся из трусов майку с эмблемой общества «Спартак». Его футбольная ватага замерла за спиной, наблюдая, как я справлюсь с просьбой.

Не знаю, что и произошло, но во мне проснулся инстинкт футболиста, а главное – желание показать, что в футбольном деле не лыком шит. Легким накатом поддел мяч на подъем правой стопы, пока он за доли секунды отрывался от земли, сделал отмашку и сильным ударом послал его обладателю спартаковской футболки. Пока мяч описывал крутую дугу, я с любопытством наблюдал, как неожиданный партнер примет нелегкую подачу.

Никакой растерянности не обнаружилось. Парнишка, вытянув перед собой руки, принял мяч на грудь, расслабив корпус, погасил силу падения, перевел его на колено, с колена – на подъем правой ноги, слегка подкинул перед собой и резким ударом ввел в игру. Виртуоз и только! Некоторое время я следил за тем, как парнишка владеет мячом. Наука эта давалась ему легко, потому что во всех направлениях, в самых горячих местах мелькала его белая, словно облитая сметаной, вихрастая голова. Не без зависти оценивал экипировку: команда, где заправлял мой незнакомец, была в полной футбольной форме, и почти каждый был обут в кроссовки фирмы «Адидас», да и другая выглядела не хуже.

Да-а-а! Разве так выходили когда-то играть в футбол мои ровесники? И обувались, и одевались кто во что горазд. И мяча-то путного не было. Купить его было невозможно, потому что ни копейки лишних денег не было. Самый лучший, пошитый из кирзы, с кислиновым ремешком-шнурком, берегли для особых игр, а в будни гоняли самодельный тряпичный мяч. Наша ли была вина, что жили в послевоенное время? И нужно ли смеяться, если мы, хуторские мальчишки, мало разбирались в правилах игры? Но и у нас футбольный азарт был хоть куда.

Каждый из нас вынес из своих лет не легкую беззаботность, а горечь утрат в семье, понятие о тяжелом труде. В какой-то мере дети в силу возраста были ограждены от переживаний. Лишь иногда что-то роковое из слов родителей доходило до нашего сознания: кто-то погиб в бою, умер в госпитале от ран, а то и вовсе пропал без вести. Может быть, мы недоедали, может, не так хорошо одевались, может, нам не хватало игрушек, но все это было в порядке вещей.