Вечером после операции профессор спросил дежурившую санитарку Белоусову:

– Ты что-то совсем меня забыла, не заходишь.

– Вы же запретили мне!

– Но я же сказал, что запрет временный.

– Неужели пришло время?

– Пришло, моя девочка, пришло!

Галя сгорала то нетерпения и через полчаса постучала в кабинет шефа. Вошла, остановилась у двери и оробела, с места сдвинуться не может. Александр Андреевич подошел к девушке и услышал, как волнительно бьется ее сердце, оно не стучало, оно грохотало на весь кабинет, на глаза накатывали слезы.

– Ты что, Галочка? Что с тобой?

– Вы не понимаете, профессор? Я же люблю вас! Я жить без вас не могу, мне плохо без вас.

Луганцев прижал ее к себе и тоже испытал нежное волнение, как тогда, в юности, когда влюбился в односельчанку Настю. Вот и сейчас на душе было чисто и светло, Александр почувствовал, что их сердца с Галей начали биться в унисон, он поцеловал девушку в лоб и еще сильнее прижал к себе ее трепещущее тело. Однако губы подруги просили другого поцелуя, и они его получили.

– Я тоже к тебе неравнодушен, девочка моя! Я тоже соскучился по тебе.

Она начала целовать его лицо, приговаривая:

– Хочу быть всегда рядом с вами, хочу ждать вас с работы, рожать вам детей, хочу стать вашим другом на всю жизнь. Без вас я себя уже не мыслю.

Луганцев все слушал молча и ничего не отвечал, хотя в душе он решение принял, он чувствовал каким-то пятым или шестым чувством, что это до конца жизни, что это именно та женщина, которая ему нужна, а он нужен ей. Александр мысленно благодарил Бога, что послал ему настоящую любовь хотя бы в середине его жизни.

– Давай присядем, поговорим, Галя… Я на днях уезжаю, моя красавица, уезжаю в Сталинград для участия в конкурсе на заведование кафедрой в тамошнем институте. Будет все хорошо, вернусь, заберу тебя с собой на Волгу.

Галя сияла, она тут же поняла, что профессор, по сути, сделал ей предложение.

– Я согласна хоть куда, хоть на Северный полюс, но только рядом с вами.

– На Северный полюс не надо, я белых медведей боюсь, – пошутил Александр Андреевич. – И давай так, раз мы порешили быть вместе, ты перестанешь мне выкать. Идет?

– Я постараюсь. Мне просто нужно привыкнуть. Так, что если «выкну», не обижайся. Хорошо?

– Хорошо. А сейчас беги, работай, а то хватятся тебя.

Галина ушла, а тепло, оставленное ею, еще долго грело душу профессора.

«Похоже, черная полоса закончилась», – подумал Александр. Подошел к иконе и помолился Матери Пресвятой Богородице, попросил ее хранить Галю и дать ей силы жить с таким непростым мужиком, как он.

За окнами вагона показался Сталинград, город-стройка. Прошло пять лет, как здесь разбили немцев, австрийцев, итальянцев и румын, а в городе еще преобладали руины, хотя много времянок, бараков, небольших частных домов было построено, а среди них поднимались красивые здания, между которыми уже вырисовывались широкие проспекты, улицы, скверы с молодыми деревцами.

Заседание ученого совета готовились провести в лекционном зале восстановленного старинного здания института на улице Пугачевской, это был анатомический корпус, начало всех начал для людей, посвятивших себя медицине. Луганцев ехал по Сталинграду на трамвае, который резво бежал по рельсам, между просветами домов мелькала Волга, но все ее величие приезжий профессор увидел, когда вагон сбежал вниз, в пойму реки Пионерки. Правильно пелось в песне: глубока, широка, длинна. Река и город почему-то сразу стали Александру Андреевичу родными, ему казалось, что он приехал сюда не впервые, что он здесь бывал, что все здесь ему дорого. Это чувство он принес с собой на ученый совет и очень волновался, ему очень хотелось жить и работать в Сталинграде.

При обсуждении кандидатуры профессора Луганцева о нем очень тепло высказались профессора хирурги А. Я. Пытель и Г. С. Топровер, пользующиеся у сталинградских медиков непререкаемым авторитетом, они дали избираемому профессору характеристику как высокому профессионалу.

Избрали Александра Андреевича единогласно. Ректор попросил Луганцева как можно быстрее завершить свои дела в Приуральске и переехать в Сталинград, дабы скорее освоиться в новой клинике и успешно начать новый 1948/49 учебный год.

Прощание с Приуральском было недолгим. Луганцев попытался встретиться с сыном, но тщетно. Он привел в порядок дела на кафедре, тепло попрощался с коллегами, собрал свой небогатый скарб, состоявший в основном из книг, купил себе и Галине новую одежду и – вперед. Поезд повез молодых на Волгу. Брак регистрировали в Сталинграде.

Сталинград! Тебя любили все: коренные сталинградцы, потому что здесь родились и выросли, солдаты, защищавшие Волжскую твердыню, и люди, приехавшие восстанавливать город, – любили его, как мать любит свое дитя. Сталинград рос и развивался, хорошел, радовался жизни, сияя под ярким солнышком юга, но по ночам плакал вместе с матерями России и Украины, Белоруссии и Грузии, Армении и Казахстана и многими другими мамами на краю и в центре мира. Сталинград – очень интересный город, насквозь пропитанный печалью и одновременно светящийся от возрождающейся молодой и красивой жизни.

Полюбили Сталинград и Луганцевы, здесь они создали семью, приобрели новых друзей и вместе со всеми строили город. А строить город не значит создавать только дома и дороги, город строят и те, кто рожает детей, воспитывает их, учит, лечит, ставит новые спектакли, пишет стихи, вещает по радио, варит сталь или просто готовит пищу в многочисленных столовых, а если город строят с чистыми помыслами и открытым сердцем, то он всегда прекрасен. Таким и был Сталинград, город-герой!

Александр Андреевич тоже строил, вернее, перестраивал кафедру на свой лад, но шашкой с маху не рубил. Профессор познакомился, присмотрелся, хирурги в основном все были неплохие, но особой тяги к науке не испытывали, ходили, что называется, по проторенным тропам. Из общей массы выделялся доцент Светлогорский, человек с добрым сердцем и золотыми руками. Алексея Сергеевича любили все, и больные и медперсонал. За долгие годы жизни в городе его узнавали почти все жители, о нем рассказывали байки. Сказывали, как-то возвращался Светлогорский поздно ночью домой после операции и встретили его лихие ребята.

– Здравствуй, дядя! Шуба у тебя больно хорошая, похоже, и кошелек полный, а нам выпить-закусить не на что. Так что раздевайся, мил человек, – произнес мелкий фраерок.

Алексей Сергеевич снял шубу, шапку и тут раздался грозный голос главаря:

– А ну ша, братва! Это же наш хирург Светлогорский, дурьи ваши головы. Таких людей надо знать в лицо. Извините, Алексей Сергеевич, ради Христа! – Он врезал подзатыльник фраерку. – Одевайтесь, уважаемый. А ты, Сиплый, проводи доктора до дома и денег ему дай за моральный ущерб.

Такие люди, как Светлогорский, всегда опора, на них всегда положиться можно. Доцент тоже с уважением принял Луганцева, а когда увидел, как он оперирует, сказал врачам:

– К нам приехал прекрасный хирург и неординарный человек, гонять вас будет, как сидоровых коз, и поделом, а то некоторые из вас зажирели, через губу переплюнуть ленятся. Так что думайте, кому с новым шефом по пути, а кому быть на обочине. Я вот, например, хочу тряхнуть стариной.

Месяца через три Луганцев понял, кто чего стоит и уже знал, что больше половины сотрудников его темпа не выдержат, будут уходить. Необходимо готовить смену и лучше набирать молодежь, учить ее, лепить из молодых хирургов то, что надо.

Профессор собрал членов студенческого хирургического кружка при кафедре, рассказал им о своих планах, сделав особый акцент на развитии грудной хирургии, поведал о возможности заняться научными исследованиями и сразу предупредил, что работа будет нелегкой и ради нее нужно быть готовыми пожертвовать многим. Студенты слушали внимательно, молчали и вопросов не задавали, нельзя было понять, дошла до их сознания информация или нет. Под конец заседания выступил староста кружка Виталий Шинкаренко, говорил в основном правильно, радовался, что теперь кафедру возглавил известный ученый, и хирургия в Сталинграде поднимется на новый уровень, призывал ребят поступать в клиническую ординатуру. Все бы хорошо, но говорил Шинкаренко больше лозунгами, которыми в то время пестрили газеты, это несколько насторожило Луганцева.