Но однажды Луганцев заметил какую-то тень на лице студентки, она была менее быстра, чем обычно, задумчива и без искры в глазах.

– Что случилось, Галина Викторовна?

Она молчала.

– А я думал, мы друзья и можем доверять друг другу.

– Тетя у меня заболела и, похоже, серьезно.

– Что за болезнь? Диагноз поставили?

– Да что-то по-женски. Мне и говорить неудобно.

– Ты не обидишься, если я назову тебя дурочкой? Немедленно, сейчас же вызывай к тете «скорую», а как скажешь диспетчеру тетин адрес, передашь трубку мне. – Луганцев пододвинул телефонный аппарат к Галине.

Студентка сделала все, как велел Александр Андреевич.

– Здравствуйте, говорит профессор Луганцев, соедините меня со старшим врачом смены… Доктор Спиридонова, вызов на улицу Шаумяна считайте моим, пациентку доставьте в гинекологическое отделение нашей больницы, ее осмотрит мой коллега, заведующий кафедрой акушерства и гинекологии.

Профессор положил трубку и устремил свой строгий взгляд на Белоусову:

– Голубушка моя, ты поняла, почему я тебя назвал дурочкой? – И не дав девушке ответить, продолжил: – Да потому, что ты уже почти врач, а для врача нет срамных органов, все органы важны, без любого жизнь неполноценна. А тебе говорить неудобно. Стыд! Срам! Разве я вас этому учу? Думаю, и другие профессора говорят вам то же самое. Еще раз услышу, накажу, несмотря на нашу дружбу… Сейчас же одевайся и – в гинекологию встречать тетю.

Тетю прооперировали, она через пару недель была дома, племянница ухаживала за ней, а у самой в голове часто всплывали слова Александра Андреевича «несмотря на нашу дружбу… дружбу… дружбу».

Хороша страна наша Россия, прекрасная, просторная, открытая и люди в ней в основном добрые, отзывчивые, однако, среди добрых встречаются еще и добренькие с необыкновенной простотой. Так вот, эти просто добренькие человечки считают, что без их помощи, без их советов человечество может запросто погибнуть. Эти доброхоты знают все и обо всех, потому что передают информацию друг другу почти со скоростью света и каждый, получив новое сообщение, пытается привнести в него свое, рожденное его собственной фантазией, и спешит, спешит передать знакомым и незнакомым, лишь бы поделиться. В народе эти новости метко называют сплетнями, поскольку в них быль и небыль переплетены так, что порой одного от другого не отличишь.

Новость о том, что ее муж живет с молодой студенткой, Тамара Луганцева получила сразу после празднования Нового 1948 года.

– Вот подлец! Ведь тридцать первого декабря приходил, мне и сыну подарки приносил, пытался что-то говорить о сохранении семьи, подонок. Да не подонок – сволочь! Правильно я его отшила, выгнала скота безрогого. Ну и артист: «Тамара, давай поговорим, у нас же сын». Нет у тебя больше никакого сына, мой бывший муженек, не подпущу к ребенку! – Так Тома изводила себя дня три, а потом поделилась с соседкой-доброхоткой, та, конечно же, дала ей совет:

– Ты, милочка, напиши в партком института о проделках твоего муженька, там быстро найдут управу на «профессора кислых щей». Там покажут, как детей бросать.

Не прошло и недели после разговора двух соседок, как в кабинете профессора Луганцева зазвонил телефон.

– Здравствуйте, профессор, вам звонит вновь избранный секретарь парткома доцент Суконцев.

– Здравствуйте, товарищ Суконцев. Я весь – внимание.

– Товарищ Луганцев, вам необходимо завтра в тринадцать часов быть в парткоме, разговор серьезный.

– Но позвольте, завтра в это время у меня начнется вторая половина лекции.

– Нет уж, вы позвольте прочитать эту лекцию любому из своих доцентов, а сами пожалуйте в партком.

– Как вам известно, глубокоуважаемый доцент Суконцев, к каждой лекции нужно подготовиться, а доценты у нас на кафедре читают лекции по другой тематике, для хорошей подготовки к лекции необходимо время, а все возможные лекторы завтра с утра задействованы в операционных. Так что я, как освобожусь, постараюсь сразу к вам подойти, но это будет не раньше пятнадцати часов. Будьте здоровы. – Профессор положил трубку, на сердце был какой-то грязный осадок.

Луганцев долго вспоминал кто такой Суконцев, но никак не мог припомнить, хотя наверняка они не один раз встречались в Вузе.

На следующий день, как было обещано, в назначенное время Александр Андреевич переступил порог парткома института. За столом сидел низкорослый лысеющий человек с выпученными глазами, как у больного Базедовой болезнью.

– Здравствуйте, товарищ Суконцев. Простите, не знаю вашего имени-отчества.

– Меня зовут Игорь Борисович, – скривившись, не здороваясь, ответил Суконцев и предложил профессору присесть.

Луганцев поблагодарил и отодвинул стул подальше от стола.

– Так вот, профессор, я хотел бы знать, когда вы пресечете свое аморальное поведение?

– И в чем, по-вашему, выражается мое аморальное поведение?

– Вы мне еще задаете такие вопросы! А не вы ли живете со студенткой Белоусовой в своем служебном кабинете? А не вы ли бросили жену и сына.

Суконцев выскочил из-за стола и, брызгая слюной, начал обвинять профессора во всех смертных грехах, он размахивал руками, рассказывал о том, как коммунистическая партия борется за укрепление семьи, увеличение рождаемости, упрекал Луганцева об уходе от линии партии, от учения товарища Сталина. В тот момент, когда секретарь парткома стал угрожать Александру Андреевичу исключением из партии, тот заулыбался.

– Вы что смеетесь, Луганцев.

– А что же прикажете мне плакать в то время, когда вы несете полную чушь, рассказываете небылицы. И смею вам заметить, товарищ партийный секретарь, для того, чтобы человека исключить из партии, его хотя бы в нее нужно принять.

Пауза долго висела под потолком партийного кабинета. Глаза у Суконцева готовы были вылезти из орбит.

– Так вы хотите сказать, что не являетесь членом партии. А как же вы стали профессором?

– Дорогой мой, я полагаю, вам известно, что ученые степени и звания присваивает ученый совет, а не партком.

– Да как вы смеете принижать роль партии!

– Нет, это вы! Вы сейчас уронили честь руководителя парторганизации своим незнанием ее членов. Это ли не принижение высокого звания коммуниста. – Луганцев встал. – И советую вам по вопросам разного рода сплетен меня больше не беспокоить. Прошу не вмешиваться в мою личную жизнь. Я как-нибудь сам во всем разберусь. Кроме того, не вздумайте третировать студентку Белоусову, она порядочная, честная, трудолюбивая девушка. А в райком дорогу я знаю не хуже вас. Будьте здоровы, доцент.

Вагон качнуло на повороте, Луганцев открыл глаза. Профессор сел на полке, одна из бабушек всплеснула руками:

– Слава богу! А мы уже волнуемся. У вас все в порядке, молодой человек? Вы пять часов лежали тихо, как мышка, ни храпа, ни вздоха.

В наших старых головах каких мыслей только не пробежало. Ну и ладно, что все хорошо. Давайте чай пить.

– Спасибо, мои хорошие. Спасибо вам за заботу. Чай мы с вами еще попьем. Я чертовски проголодался и, пожалуй, пойду в ресторан, съем хороший кусок мяса.

В ресторане посетителей было мало. В те годы пассажиры провиант покупали на станциях, это были пирожки с капустой, отварной картофель да сушеная рыба, питались на своих местах. В ресторан ходили только люди с хорошей зарплатой.

Пока жарился бифштекс, Александр Алексеевич выпил коньячка, закусил бутербродом с черной икрой, съел порцию малосольной семги, мясо тоже было очень вкусным. Настроение, навеянное воспоминаниями, улучшилось. Профессор «махнул» еще рюмочку пятизвездочного армянского, набрал бутербродов, пирожков и отправился в купе угощать бабушек. Те засуетились, накрыли купейный столик и с удовольствием приступили к чаепитию.

– Вы, похоже, какой-то начальник? – спросила одна из попутчиц.

– Если и начальник, то самый маленький. Я врач-хирург.

– Все ясно. А то мы смотрим, у вас руки холеные.

Луганцев постарался перевести разговор на другую тему, но это ему не удалось, беседа все время крутилась вокруг болезней и больных, он извинился и опять запрыгнул на свою полку. Не успел профессор закрыть глаза, как мысленно сразу представил Галю. Александр Андреевич вспомнил их разговор в тот день, когда он вернулся из парткома.