* * *
Первая встреча – и сразу стало важным учиться у него, Олега Олеговича.
Решено без раздумий, молниеносной интуицией. Как говорят психотерапевты, скорее всего случился перенос. Он был весь такой интеллигентной, но нервной организации русский человек, со сложносочиненной геометрией тонких душевных линий, рисовались которые, видимо, трудновыносимым жизненным опытом. Человек – даже не колодец, а глубокая шахта. Человек – загадка. Типаж моего отца, с которым у меня не сложились отношения еще в детстве. А раз так решила Вселенная, значит, пришло время неслучайной случайности.
Это был «Литературный клуб для начинающих авторов». Выкуривать из моей головы, как мне казалось, устойчивые оптимистичные воззрения на свой счет начали уже первые задания. Павлов не шел к нам с циркулем и линейкой, не пользовался неким учебным шаблоном. Он кидал нас в чужое качественное творчество, как щенят в море, давал почувствовать ломоту морали, совести, художественного вкуса. Как хирург, безжалостно резал перитонит искусственности и выбивал из рук щиты лицемерия. Это был наш общий эксперимент, в котором мы двигались на ощупь всеми органами осязания и еще свыше, интуитивно. Ни себя, ни нас он не жалел. Мы тщательно осознавали детали собственной исключительности, собственного почерка, собственной меры правды и ответственности. Почему пишешь, или не пишешь? Зачем ты пишешь? Для кого? Какова твоя мера откровения? В чем ты интересен другим? Для нас это скорее было интересно, но больно, чем больно интересно. Мы сталкивались сами с собой без прикрытия. Нагая правда лишала иллюзий. Скоро, очень скоро вместо выкрикивающей банальности писанины появились личные бесстрашные темы. Моя благодарность Олегу Олеговичу за то, что, вновь проживая свою детскую драму через такой опыт, я смогла смотреть в лицо своим внутренним демонам, видеть их и понимать, а в результате управлять ими. Наконец стать свободным человеком. Он научил. Спасибо, Учитель. Спасибо.
Ирина Антоненко
* * *
Он писал: «Я не верю, что можно учить кого-то чему-то, ничего об этом человеке не поняв». Так он учил: стараясь понять, помочь. Он был учителем бесконечно щедрым – делился с нами, теми, кто пришел к нему на курс, всем тем, что когда-либо повлияло на него. Олег Олегович так говорил об этом: «Я отдаю вам свой путь». До каждого он хотел донести понимание искусства, но самое главное – жизни, людей. То, чему учил мастер, не было просто приобретением профессиональных навыков. Он предлагал именно путь, способ жить – медленно, вдумчиво. Так, как жил сам.
Он старался о каждом из нас понять, что мы можем. А потом внушить нам веру в себя. Думаю, для многих из нас, тех, кто учился у Олега Олеговича, эта его вера в нас на всю жизнь останется источником поддержки.
Помню, как однажды услышала его разговор со студенткой. Она подошла к мастеру после занятия и говорила о том, что не знает, как соединить свои наброски, записи о детстве в единый текст. На столе у Олега Олеговича лежал рюкзак – разноцветный, он всегда носил его с собой. Он тогда показал ей на него: «Вот, этот рюкзак. Из чего он сшит?» Она ответила: из лоскутов. Тогда он спросил: «А из этих лоскутов только рюкзак можно сшить?» И она, сама удивляясь своему ответу, сказала: «Все что угодно». Так он нам отвечал, помогая думать самим. Указывал путь, помогая идти по нему самостоятельно – так, что и нам казалось после, будто это мы сами все сделали. Он умел, как никто другой, найти верное решение, нужное слово. Каждый его совет был всегда открытие. И все же он был очень одинок – как учитель рисования из его же рассказа «И входит учитель в класс». Но и так же, как тот Карандаш, готов поддержать каждого своего ученика.
Если бы я могла еще хоть что-то сказать мастеру, сказала бы, что очень благодарна. За понимание, терпение, требовательность, за поддержку, внимание и душевную теплоту. За доверие. За то, что научил быть собой.
«Тут я понял, что формула жизни простая, именно жизни, а не счастья и т. п. Хочу, могу, сделаю. Жизнь требует, чтобы мы были сильными. Это хорошо. Пусть никакая цель не заменит самого смысла жизни и главного вопроса – ради чего? – она заставит думать, действовать, решать множество вопросов, главный из которых тот, который нельзя отменить. Это не борьба за жизнь – а, может быть, борьба с жизнью. Чтобы остаться самим собой».
Учитель, всем нам будет очень вас не хватать.
Дарья Синайская, слушательница ВЛК и участница мастерской
Лилия Павлова. Совсем немного о нем
В 90-м году, когда мы познакомились, это был двухметровый двадцатилетний парень с длинными черными волосами, синеглазый и очень белокожий. Тогда уже невероятно харизматичный. В споре с какой-то студенткой с курса он приблизил свое лицо к ее лицу, тихо и внушительно спросил: «Да вы понимаете ли, что такое – стиль»? Девушка стушевалась. До этого она очень уверенно разглагольствовала о разных стилях в литературе. Ну это ж Лит, тут все такие. Но с преподавателями при сдаче экзаменов и зачетов он говорил не то что на равных, а подминая их. Они сдавались – и любовались им.
Показал мне первые рассказы, опубликованные в «Литературном обозрении». Потом рассказал о себе. «Боль, боль, боль» – так называлась его статья, опубликованная в белорусском «Парусе», – о том, как все было там, в армии. Это были полгода, после которых он вернулся в Москву, как пишет в дневниках, трупом. И тогда начал выписывать свою боль. Но нет там «страшных жестокостей армии», как пытались истолковать его прозу некоторые оценщики. Там – удивительно лиричные новеллы с любовью к человеку и, кстати, с юмором.
Он был звездой Лита, потом там таких не было. Через много лет Сергей Николаевич Есин признался ему: «За двадцать лет институт выпустил только одного писателя – тебя».
Через годы его черные волосы стали совсем седыми, синие глаза – серо-синими. А вот кожа осталась такой же – молочно-белой. Может, этой кожи и не было.
I. Потерянные рассказы. Проза
Взрыв
Только что спал – а открыв глаза, увидел перед собой плачущую жену. Это больно, резко привело в сознание, как будто ударив током спящий мозг. Понедельник… Должна была разбудить, потому что только уже приготовленный завтрак вытягивал каждое утро из постели. Разбудила – и ничего не могла сказать, объяснить. Он лежал и смотрел на нее, как паралитик, понимая: случилось страшное, если она рыдает… Это не вмещалось в сознание, как если бы и оборвалась вдруг жизнь. Их жизнь… Дочь… Сын…
Родителей своих похоронили – там пустота. Только дети – но давно оторванные, далекие. Сын был ему ближе – и роднее, дороже. Она – та, что родила – любила слепо и одинаково. А он почему-то выбирал, как будто должен был принести кого-то из своих детей в жертву. Мечтал о девочке – родился мальчик. Уговорил жену родить второго ребенка – и она, дочка, появилась на свет. Крохотная, слабенькая. Душа размягчилась, успокоилась. Тогда он и стал счастливым отцом. С ней был нежным – а с подросшим мальчиком вел себя, как воспитатель, наказывая и ломая, если не подчинялся. Заставил, наверное, многое пережить, страдать. Вырос сильный красивый молчаливый парень. Жалел мать, уважал отца, оберегал сестру, понимая, что это его семья. Но легко себя освободил, когда стал студентом, отселившись к бабке с дедом, обожавшим первенца. Для всех так было удобней. А потом он улетел в Америку продолжать учебу, а потом женился на американке и остался там, получив гражданство…. Американец. И все он делал молча, даже о таких вещах сообщая между прочим, когда прошло время. Программист, он работал в компании, офис которой был в одном из обрушенных небоскребов, – но об этом проговорилась его американская жена. До этого за столько лет он прилетал один и только на похороны: когда ушла из жизни бабка, а через полгода умер дед. Изредка звонил – давая понять, что жив, здоров, но и только. Когда мать, чуть не сойдя с ума, вызванивала его из Москвы сразу же после сообщений о том, что произошло там, где они жили, в Нью-Йорке, он, наконец-то ответив, вполне равнодушно сообщил, что приехал домой с работы и что у него все нормально. Но потом, через месяц, внезапно позвонил и сказал, что они прилетают, он и его жена. Может быть, что-то почувствовал, понял. Простил. Вернулось живое, родное: дом, семья. Но только потому, что гостил у них сын. Дочь – она жила отдельно. Он всегда исполнял ее желания, исполнил и это, против своей воли, не выдержав, сдавшись: слезы, почти мольбы капризной девчонки, захотевшей в свои шестнадцать получить свободу. Понимал: все равно когда-то это случится. Но когда станет взрослой… Когда создаст свою семью… И вдруг – ушла, оставив одних, лишив так больно своей любви.
