«Из сердец и мозга растут колоски Ночи…» Из сердец и мозга растут колоски Ночи, а слово, пропетое ко́сами, клонит их в жизнь. Безмолвные, как они, мы колышемся миру навстречу: наши взгляды, в дарах утешенья обменных, продвигаются ощупью, зовы шлют неуверенно-смутные. Опустошенно молкнет око твое в оке моем, странствуя, я поднимаю сердце твое к губам, ты поднимаешь сердце мое к своим: то, что пьем мы с тобою сейчас, утоляет жажду песочных часов, то, что есть мы сейчас, проливается в хронос песка. Мы по вкусу ему? Но ни звуку, ни свету не скользнуть между нами и Временем сем, чтоб об этом сказать. О колоски мы, колоски! Колоски Ночи. 1951 Сальная свеча Волосатые пальцы монахов книгу раскрыли: сентябрь. Ясон швыряет снега на едва проступившую озимь. Руки лесов подарили тебе ожерелье: мертва ты, но по веревке ступаешь. Участь волос твоих – сумеречная эта голубизна, а я о любви говорю. Морские раковины говорю перистые облака лодка под дождем словно древесная почка весною. Конь молодой мчится по пальцам моим, листающим книгу — то в черноту распахнулись ворота, и я пою: как же жили и были мы здесь? 1946 «Зря ты рисуешь сердце у окна…» Зря ты рисуешь сердца́ у окна: герцог тишины бьет в барабан для солдат, что во дворе за́мка. Знамя лист на дереве крепит — синевой окропляет его, если на улице осень; колоски меланхолии раздает он служивым и цветочкам Времени; с птицами в волосах устремляется к водам, чтобы мечи утопить. Зря ты рисуешь сердца у окна: Бог – средь толпы, он закутан в тот плащ, что однажды на лестнице ночью за́мок в огне пламенел, когда ты сказала как все: милый мой… О плаще он не знает и не взывает к звезде, он просто вослед за листом, что кружится нас впереди. «О колосок, – чудится ему голос, – о Времени цветочек». 1945 «Белоснежный голубь вспорхнул…» Белоснежнейший голубь вспорхнул: разрешенье тебя мне любить! [8]В осторожном окне осторожна безмолвная дверь. Кротость дерева в комнату тихо вошла. Так близка ты мне, словно и нет тебя здесь. Ты берешь из руки моей крупный цветок: он не бел и не ал, то не синий цветок, но ты всё ж принимаешь его. Где он не был еще, там он будет всегда. Разве были когда мы? но теперь мы при нём. 1950 «По ночам, когда колеблется маятник любви…» По ночам, когда колеблется маятник любви меж Всегда и Никогда, речь твоя ударяется о сердечные луны, а око, грозово-голубое, приносит на землю небо. Из далекой, из сновиденно-подсурмленной рощи с ветром приходит к нам Выдыхаемое, а Упущенное меж тем блуждает, огромное как тени будущего. Всё, что погружается здесь и что поднимается, ответствует в глубинах души Погребенному: потаённому как взгляд, которым мы обмениваемся, целуемому Временем в уста его. 1949 Вода и огонь В крепость, в застенок я бросил тебя и к тиса стволам – с речью, и вырвалось пламя, снявшее мерку с платья твоего, с твоего подвенечного платья: как светла эта ночь! Как светла эта ночь, измыслившая наши сердца, как светла! В море далеком светит она, будит луны в Зунде, на пенные столы поднимая, от времени отмывая их для меня до полной их чистоты: возродись же, мертвое серебро, стань миской и чашкой, словно ракушкой! Время колышет наш стол вверх-вниз, ветер полнит бокалы, море пищу приносит: блуждающий глаз, грозовое ухо, рыбу, змею — колышется стол наш из ночи в ночь, и плывут надо мною флаги племен, и люди возле меня на лодках с гробами к берегу правят, а надо мною небесно-звёздно словно до́ма, на родине, на Ивана Купала! И я смотрю на тебя, огненно-солнечную: помни о времени, когда вместе с нами ночь поднималась на гору, помни то время, когда я был тем, кто я есть: магистром валов крепостных и темниц, дуновением тисовой рощи, гулякой морским, словом, в котором ты сейчас догораешь. [9]1951 |
