Что он мог ответить? Пирс решил его прикончить, выбрав, наконец, себе питомца на будущее. Джек был рад за Брока. Тот останется жив и испытания наконец прекратятся. Он всё равно не смог бы смотреть в глаза любовника, и вовсе не потому, что он брезговал им после произошедшего, нет.

Он так и не смог последовать совету и избавиться от чувства вины. Он был плохим командиром, как и раньше. Да, он не хотел бы умирать, получив пулю в затылок.

Твёрдо глядя в глаза Пирса, он кивнул.

— Да, сэр.

Он не успел проститься с Броком, да и не хотел. Что он мог сказать отворачивающемуся от него любовнику? Что ему жаль? Что он хотел бы оказаться на его месте? Ерунда. Что любит? Но уже поздно было говорить слова, над которыми оба посмеивались. Эти слова были слишком дёшевы и затасканы. Что он бы умер за него? Он бы не хотел, чтобы эти слова стали последними их словами. Прощальным становился тот недопоцелуй, от которого Брок всё же не смог увернуться.

Обнажённый по пояс, босой, он застыл в центре клетки. Вокруг в ожидании команды замерли десятеро мужчин, которых он уже раньше видел в бою. С ними – с некоторыми – дрался Брок, иногда побеждая, иногда нет. Он хорошо помнил, на ком из них видел дисциплинарные ошейники, потому что они плохо подчинялись командам. Все они были свежими, очевидно на взводе и вооруженные. Ножами, но всё-таки…

Он же был только два часа как после боя, в котором не ожидал одержать победу.

Перед глазами до сих пор вставали те несколько минут записи. Лицо Брока искаженное от боли, его крики, смех насильников. Испуганные глаза женщины и мальчишки, которых он, в отличие от Брока, сумел защитить.

Когда сзади хлопнули ладоши, он бросился вперёд молча, не дожидаясь заученной этими тварями в человеческом обличии, команды «Бой!».

***

— Кто был твоим противником, и что от него осталось?

Брок смотрел на эффектно разукрашенное синяками лицо Уилсона, сидящего напротив него, и прикидывал, кому он умудрился перейти дорогу. Он давно понял, что с этим человеком можно себя вести не так, как с остальными. С ним он мог забыть о правилах, которые запрещали ему заговаривать с другими, будто он какой-то раб. Почему – другой вопрос, но и это он узнает когда-нибудь.

— Твой любовник. И, поверь, «осталось» - это как раз про меня.

Брок присвистнул. Он видел, каким приволокся Уилсон к нему в палату-бокс, как обрабатывал свои раны на лице, как колол что-то сам себе, туго перетянув плечо жгутом, длины которого едва хватило. Джек должен был сильно постараться, чтобы одолеть противника в полтора раза массивнее и, несомненно, сильнее себя.

— И что вы не поделили?

Уилсон менял уже третий пакет со льдом. Вкупе с обезболивающим это неплохо помогало. Он уже мог вполне сносно говорить.

— Чувство вины.

Под недоуменным взглядом он пояснил.

— Его накрыло, когда он нашел тебя в таком состоянии. Не в первый раз. Тогда я затащил его в ринг. В этот раз – в клетку, чтобы Пирс не решил, что я втихаря выбалтываю ему какие-то секреты. Нужно было привести его в порядок, иначе я бы не поручился, что он не наложит на себя руки. Он был на задании, когда с тобой это сделали.

Он многозначительно кивнул на простыню поверх обнаженного тела Брока. Тот поморщился. Он уже пытался вставать, но Уилсон не позволял. Было ещё рано.

— Он всегда переживает за меня больше, чем я сам. Ничего. Мне доводилось бывать в плену. Я знаю, что в жизни есть место разному дерьму.

Уилсон усмехнулся.

— Он любит тебя.

Брок усмешку вернул и слегка потянулся – спина ныла от неподвижности.

— Он не любит это слово. Да и я сам.

Джозеф согласно кивнул.

— Но сути это не меняет.

Он вновь неодобрительно покосился на излишне активного Брока. Тот так же вновь сделал вид, что успокоился.

— Где он? Или ему понадобилось время, чтобы принять меня таким?

Брок не мог бы обвинить Джека в неверности, хотя бы только потому, что и в верности друг другу они не клялись. Он бы понял его, не захоти Джек к нему больше прикасаться. Он не дал поцеловать себя отчасти не желая принимать проявление жалости, отчасти чувствуя себя грязным. Что бы он ни говорил, как бы наплевательски не относился к себе, но целовать Джека после всего того, что побывало в его рту, он просто не имел права. А ещё Брок боялся. Боялся того, что окажется прав, и что сам Джек откажется от него, отчасти желая этого. Он просто больше не достоин его. И он поймёт. Примет его решение, каким бы оно ни было.

— Его приговорили к высшей мере.

Уилсон больше не улыбался, но как-то незаметно оказался рядом с Броком, жёстко прижав дёрнувшееся тело к койке-столу.

— Это был его выбор. Он сделал всё, что мог, чтобы ты выжил. Поэтому лежи и не дёргайся хотя бы ради него. Ты ему уже не поможешь, только навредишь себе и сделаешь всё, что он ради тебя делал, бессмысленным. Если не перестанешь дёргаться, я вколю миорелаксант в основание шеи, и следующие несколько часов ты будешь дышать только благодаря аппарату искусственной вентиляции лёгких. Не рвись, мать твою, и живи ради него.

Джозеф убрал руки лишь когда Брок расслабился, мирясь с, теперь уже, неизбежным. Он волком смотрел на телохранителя Пирса, будто это было его виной.

— Что он сделал?

Сев на место, Уилсон взял новый пакет со льдом, прислоняя его к скуле.

— Убил десятерых хендлеров, которые изнасиловали тебя.

Брок кивнул, принимая ответ, и вновь закрыл глаза. Что ж. Теперь с чувством вины жить ему. Вины за произошедшее, и за то, что отказал Джеку в том, последнем, поцелуе.

***

Пустыня была им не рада, как и местное население. Только мальчишки изредка подбегали к солдатам, чтобы украдкой обменять на винтовочный патрон маленький свёрток с дозой дури. Первосортной, ещё неразбавленной дилерами. Офицеры уже знатно затрахались пресекать беспредел, а кто-то торговал и в открытую. Особенно часто худые, как жерди, дети забегали на территорию к наёмникам – те не держали служебных собак, да и порядки были не в пример мягче. Можно было не только выменять патрон, но и глоток спиртного, настоящую американскую сигарету. А можно было привести свою сестру и она на утро принесёт, пряча в бесчисленных одеяниях, оружие. Бывало, что измученные девушки приносили знаменитые американские М-16, иногда даже в консервационной смазке. Наёмники не скупились на подарки. Конечно, большей частью потому, что не стеснялись приворовывать у расквартированных рядом отрядов вооружённых сил великой Америки.

Разобранная винтовка лежала на ящике, на мягкой, когда-то бывшей белой, тряпке. Он видел, как в одну из их палаток шмыгнул мелкий оборванец, но шевелиться было лень и жалко. Уютно устроив тяжёлую башку у него на бедре, рядом спал Джек, всю ночь карауливший их снаряжение. Дети пустыни не брезговали не только торговать, чем попало, но и воровать. И, если Брок готов был спустить такое своим людям – те хотя бы тащили, как говорится, «в семью», то шакалят наказывал жестоко. Он уже отправлял таких восвояси без ушей и носов, прошлой ночью свернул тонкую шейку тому, который посмел предложить ему свою сестру, даже фото принёс, и, судя по фото, девочке не было и шестнадцати. Даже не спи рядом верная и любимая задница и не менее любимый член, он бы сделал то, что сделал, как и любой из его отряда.

Маленький нарушитель кубарем выкатился через приоткрытый полог палатки. Ему вслед полетела пустая консервная банка, но мальчишка был быстрее, хотя Брок не сомневался – малышка Мэй обеспечила ворюге тёплый и запоминающийся приём.

За ними уже приходили. Их головы были желанны на много миль вокруг. Командование разводило руками – с наёмником можно разорвать контракт, но над ним сложно устроить трибунал. Броку грозили пальчиком, требовали приструнить людей, отнестись с пониманием к местным обычаям… Брок улыбался, кивал, а с наступлением сумерек отряд растворялся в темноте, незамеченным, выполняя приказы того же командования или обеспечивая себе безопасность на будущее. Насколько Брок знал – они не были такими уж уникальными, были и другие любители дисциплины. О таких по всем континентам идут байки про белых дьяволов в масках с черепами. Чудовищах, приходящих с наступлением ночи.