Мы даже не удосужились выставить боевое охранение – какой смысл? И вдруг в полусне я услышал в отдалении треск винтовочных выстрелов и тут же артиллерийские залпы. Кто-то завопил в отчаянии, я даже не понял, на каком языке. Наш заряжающий, откинув крышку люка, внес ясность:
– Проклятые русские! Они здесь! Давайте выбирайтесь!
Уж и не помню, как мы умудрились нацепить на себя униформу и схватить оружие. Оказавшись снаружи, я понял одно: спасайся кто может! И плюхнулся прямо в жидкую грязь. Беспорядочно отстреливаясь, я полз по черной жиже, пока не расстрелял все патроны. Так что в моем распоряжении оставался лишь штык. И тут я заметил ползущего буквально в паре метров от моего танка русского с автоматом в руках. Поскольку я слился с грязью, заметить меня он не мог. Осторожно выглянув из-за брони, я заметил и беспорядочную группу его боевых товарищей. Те кое-как тащились, утопая ногами в грязи, но все же приближались. Офицеры шли вместе с ними, отрывисто выкрикивая команды. А наши между тем исчезли из поля зрения. Отовсюду раздавались стоны раненых, немцев и русских. В общем, неразбериха, хаос. Чтобы избежать рукопашной схватки с русским у моего танка, сначала я притворился мертвым. До ужаса трудно, оказывается, дышать, если лежишь, уткнувшись лицом в грязь.
Хотя я потерял ощущение времени, атака красноармейцев наверняка не продлилась более получаса. Да, они вбили нас в буквальном смысле в землю, но было видно, что и сами выдохлись. И в этот момент откуда-то из тыла показалась немецкая пехота. Они шли с пригорка, поэтому имели возможность обозревать поле сражения. В силу того, что немцев от русских было не отличить – все были вываляны в грязи, – немцы автоматный огонь не открывали, стреляя одиночными и выборочно. Приказав всем лечь, пехотный офицер через рупор объявил русским, чтобы те поднимались и выходили с поднятыми руками. В первую минуту реакции на это не последовало. Только когда дали очередь из пулемета поверх голов, русские зашевелились. Один из их офицеров, оказывается, лежавший неподалеку от меня, поднялся и нехотя поднял руки. Он был без оружия. Мало-помалу собралась группа человек около ста.
Пока наши пехотинцы попытались выстроить пленных в маршевую колонну, я заметил и наших офицеров, пожаловавших откуда-то явно с тыла. Среди них были офицеры и довольно высокого ранга, и даже один генерал. Генерал подошел к нам, излучая дружелюбие, и поблагодарил нас, заявив, что, дескать, наблюдал за ходом боя (хотя лично я так и пролежал весь бой, уткнувшись физиономией в грязь), и добавил, что, мол, все мы, несомненно, достойны Железного креста. Ну да, мелькнула у меня мысль, креста – это точно, только вот какого – железного на грудь или же деревянного сверху…
Тем временем колонна пленных медленно потянулась в наш тыл как раз мимо нас. Солдаты покрепче пытались поддержать легкораненых, а некоторых тяжелораненых даже несли. И вдруг – выстрел! Никто даже толком не понял, откуда он. Один русский лейтенант, выйдя из колонны пленных, выхватил пистолет и в упор выстрелил в нашего генерала. Тот сразу же мешком повалился в грязь. В первую секунду все, опешив, замерли. Но тут же опомнились и перешли к действиям. Несколько сопровождавших колонну конвоиров сразу же бросились к лейтенанту и, по-видимому, решив, что он и пули не стоит, ударами винтовочных прикладов повалили его в грязь и бросили на время, поскольку внимание всех было сосредоточено на пострадавшем генерале. Я подошел ближе к русскому, желая лучше разглядеть этого смельчака. Он был немногим старше меня. Кровь заливала ему лицо, но он был в полном сознании и, как мне показалось, в упор уставился на меня. В его взгляде не было страха, он ни о чем не просил, ибо прекрасно понимал, что его ожидает. Затем он медленно повернул голову и посмотрел туда, где лежал генерал. Тут мне показалось, что я вижу выражение удовлетворенности на его лице. Как раз в этот момент подошел один из конвоиров и сообщил, что генерал мертв. Заметив, что его убийца, русский лейтенант, еще жив, он страшным ударом приклада привел приговор в исполнение. Русский лейтенант свалился в черную жижу, даже не пытаясь защититься».
11 мая 1942 г. 22-я танковая дивизия вермахта достигла северного побережья Керченского полуострова и вышла к Азовскому морю, отрезав 47-й и 51-й армиям пути отхода. Из образовавшегося «котла» с боями, неся огромные потери, стали прорываться разрозненные части советских войск. Командование 47-й и 51-й армий выводило основные части из окружения по дорогам вдоль Азовского моря. 11-го мая на аэродром в районе Марфовки в тыл 44-й армии противник высадил парашютный десант, который помог немцам 13 мая прорвать оборону в центре Турецкого вала.
В сборнике документов «Война глазами военнопленных. Красноармейцы в немецком плену в 1941–1945 гг.» опубликован протокол допроса М. С. Усольцева, заместителя политрука 343-го минометного батальона 44-й армии:
«Вопрос: Где, когда, и при каких обстоятельствах вы попали в плен к немцам?
Ответ: В плен я попал 14 мая 1942 года при обороне города Керчь при следующих обстоятельствах. Я служил в должности зам. политрука в 343-м батальоне 44-й армии. Прибыл в батальон 9 марта 1942 г. В это время 44-я армия была в обороне на рубеже трех курганов под Феодосией. 29 апреля 1942 г. согласно приказу 44-я армия была отведена в тыл километров на шесть или более на отдых и переформирование.
7 мая 1942 г. немецкие войска пошли в наступление по всему фронту и прорвали нашу оборону. Нашей части и вообще всем войскам, которые находились на отдыхе, был дан приказ занять линию укреплений. Мы выдвинулись километра на два в район Керлеут, заняли линию обороны и вели бои в течение дня, а вечером 07.05.1942 г. нам дали приказ отойти на старый рубеж, где мы были на отдыхе. Тут мы боев не принимали, а 8 мая 1942 г. утром получили приказ об отходе в тыл. Во время этого отступления от нашей роты остался один взвод. Где остальные взводы были, я не знаю, и после я никого из личного состава своей роты не видел. Мы с одним взводом нашли только штаб армии в одном хуторе, название не помню, где получили распоряжение сдать минометы и получить винтовки.
После этого наш взвод и другие подразделения, до 300 человек, заняли оборону на берегу Черного моря, а вечером пришел в наше расположение один офицер, по званию лейтенант, из штаба армии и объявил, что наша армия находится в окружении. Выстроил всех и поставил задачу на выход из окружения по направлению на восток, т. е. на Керчь.
При выходе из окружения мы никакого сопротивления не встретили. Только на одном рубеже было дано распоряжение обстрелять немецкий аэродром. Я этот аэродром не видел, потому что все происходило в ночное время. И на этом же рубеже мы продержались в течение суток, числа 11 или 12 мая. Утром 12 мая 1942 года нам снова дали приказ отойти в тыл до Турецкого вала, где мы продержались не больше шести часов. После этого снова были вынуждены отступать до старых укреплений, где нам снова приказали закрепиться и обещали подвезти боеприпасы. Но утром 13.05.1942 г. командования уже в подразделениях не было и приказов никто не отдавал. Отступали в беспорядке до противотанкового рва, где снова командованием из других частей был дан приказ закрепиться и удерживать рубеж. В это время я уже был один и действовал за стрелка, а взвод во время отступления с Турецкого вала потерялся.
Бой на противотанковом рву длился до вечера. В результате боя снова наши подразделения отступили. Я каким-то образом остался один, встал во весь рост и направился в порт Камыш-Бурун, где также не было никаких частей. Тогда я пошел на Керчь. На подступах к Керчи все было заминировано. Только были оставлены узкие проходы, где я прошел их и снова встретился с лейтенантом Гладченко, с которым мы потерялись при отступлении от Турецкого вала. Мы с лейтенантом Гладченко 13 мая 1942 года хотели найти в Керчи свою армию, то есть штаб, но на пути снова поступило распоряжение всех собрать и идти в контратаку на немцев.
