Я сам их видел, а с постаревшим Мишей Стендалем даже поспорил. С убийственной логикой тот втолковывал грядущее бессмертие своей, мягко говоря, неидеальной газеты:

– Вы же понимаете, что власть будет всегда. А мы всегда будем нужны власти.

Я усомнился:

– Вон даже «Детинец» закрыли, а уж кто мог подумать, что город распростится с визитной карточкой для иностранцев, лихого люда и странников.

В этом ресторане в Покровской башне Кремля на глиняной посуде нам подавали «Проказы бабы Яги» и «Подарок дядьки Черномора». Из динамиков, скрытых в каменных стенах, гремела угрозой древняя песня:

Всё могут короли!*

Рассматривая князей, царей, императоров и их сподвижников на державном шаре, воздвигнутом в честь призвания Рюрика, Синеуса и Трувора править Русью, я поссорился со строгой дамой, проводившей экскурсию. Она выступала за монолог, я призвал к дискуссии, но потерпел поражение, и был вынужден удалиться в Юрьев монастырь. Там, среди деревянной архитектуры Витославлиц в кафе «Доспешня» мы запивали обиду старорусским могучим хмельным квасом, а потом в старом купеческом доме под изумрудную хреновуху хлебали огниво – суп из рыбьих плавников, чертили записки с желаниями и опускали в специальный сундук у входа.

Тёплой летней ночью у тёплой кремлёвской стены тёплая компания кушала тёплые пирожки Ушки, Лакомка и Шассон, запивала настойкой на травах, типа Ерофеича, обожаемого новгородской знатью лет двести назад. Утром, в кафе у Софийской площади нам любезно предложили яичницу ценой в ползарплаты среднего новгородца.

– Отмывают нетрудовые доходы, таким посетители не нужны, – многозначительно нахмурился Игорь-Знайка, и мы пошли по мосту Александра Невского в сторону аркад Гостиного двора. Неизвестные шутники, стёрли одну букву на вывеске «… аркад Гостиного вора».

По мосту полагается ходить пешком, но накануне неизвестный лихач быстроходной машиной едва не сшиб новгородского князя, пока тот осуществлял надзор и давал боярам ценные указания. Князь прогневался, приказал разыскать лиходея. День, ночь, сутки прочь, ищут, не могут найти. Немудрено, нарушитель числился в составе поисковой команды.

Туристка из бронзы вслушивается в музыку, звучащую на другом берегу Волхова. Уроженец Новгородской губернии Рахманинов, зимой и летом облачённый в пальто, кашне и шляпу, наигрывает собственные сочинения. В его репертуаре знакомая с юности по «Старшему сыну»* единственная в моей фонотеке пластинка с серьёзной музыкой – прелюдия № 5 «Соль минор».

А может, туристка мечтает о фрегате «Флагман»? Он никуда не плывёт, «… зато любой войдет сюда за пятачок, чтоб в пушку затолкать бычок, и в трюме посетить кафе и винный зал…»**.

Мы там были, мёд-пиво пили, ёрзали на лавках в мокрых штанах, не утерпев, искупались в Волхове до начала банкета. Какой корабль имел в виду неформальный гусляр? В Ростове-на Дону на приколе – «Петровский причал», в Ялте – «Эспаньола», в Новгороде – «Флагман». Странник со стажем, он в Новгороде в юности спроектировал колонну театра, ставшую стелой самоубийц – с сорокаметровой высоты несколько горемык бросились камнем.

Покидали Великий Гусляр в спальном вагоне с душем в каждом купе.

– У нас любит ездить жена хозяина области, – доверительно шепнула проводница.

– Кладёт ли мадам в туфлю бронзовой туристки обязательную для возвращения монету? – не решился задать я бестактный вопрос.

В этом городе глаза мои меняли цвет, приближаясь к зелёному. Эй, кто там рассказывал про прошлые жизни? Стою на Дворцовой площади, не веря глазам. Кручусь в разные стороны и не могу отделаться от мысли, что всё мне знакомо, а ведь впервые в бывшей столице империи. Этот город из какого-то параллельного пространства рождает надежду, что всё могло и может пойти другим путём. Москва вернула статус не только благодаря большевикам, но и в силу тяготения страны к более органичной столице.

Сырой мороз, январь. Прохожие прячут лица от ветра. Юра-Верес не придумал ничего лучшего, чем притащиться в Северную Пальмиру в лёгких ботинках. Пританцовывает на ходу, ругает Петра:

– Нет чтобы построить столицу на юге!

Зимой бывают дни, когда солнце сюда заглядывает на пару часов. Да и Москва – не солнечный город.

В утешение рассказываю замороженному человеку, как будущий солист бит-квартета провалился сквозь лёд Невы. Идёт, леденеет, прохожие сострадают:

– Выпей, мальчик стакан водки.

– Да, водки бы неплохо, – шепчет горемыка.

– Давай зайдём куда-нибудь, согреемся.

Куда-нибудь – оказалось кафе с подходящим названием «Север», бывший «Норд». Он выпил кофе, закусил пирожным, растаял, снял ботинки и носки, протянул босые ноги в блаженстве.

– А что? Может, я иностранец, – говорит. Настоящие иностранцы за соседним столом в изумлении таращили глаза на питерского босяка.

С Юрой мы забрели в ресторанчик на окраине и уселись на пустой веранде.

– Не нравится мне эта скатерть с дыркой, – скривился он. На соседнем столе самобранка была чище и целее, и мы взялись за уголки.

– Эй, мальчики, нам водочки и закуски побыстрее, – крикнули входящие в в ресторан офицеры. Облачены мы были в отутюженные белые рубашки и чёрные брюки – официантскую униформу.

В нулевых горячие поклонники ленинградского рока, клюнув на мифы о культовом «Сайгоне», зашли в кафе, где людей творческих сменили люди лихие. За нами следили, потом пригласили в гости. Отбились хитростью, сделали вид, что вышли покурить.

– Привозят милиционеры что-то завёрнутое в ковёр на кладбище и говорят – собака, – пугал нас питерский таксист, бывший могильщик. – А я вижу, не собака, но молчу, подхораниваю в какую-нибудь важную могилу.

– Эх, Ладога! Родная Ладога, – хором грянули моряки, марширующие строем, и я вспомнил, как мы орали эту песню на военных сборах. Сорок лет прошло, столько всего важного позабыл, а старые слова помню.

Северная столица теряется под натиском армии Ассолей разного возраста и пола, жаждущих цветных парусов, прибывших в сопровождении домочадцев. Нас бесцеремонно толкали романтичные господа и дамы. Дабы избежать дурного слова и глаза, мы уходили от Невского вглубь города.

Гимн Невского проспекта – песня группы «Мануфактура», в одночасье прославившейся в музыкальных кругах, теперь почти забытой: «Невский проспект, бывают в жизни дни, ты, молча, идешь мимо цветных витрин». Кассету с альбомом «Мануфактуры» я купил в привокзальном ларьке звукозаписи в декабре восемьдесят третьего. Вторая сторона кассеты была отдана под «Радио Африка» – одну из вершин творчества «Аквариума». «Мануфактура» не столь искусна и полифонична, но мелодична, сентиментальна – в стиле молодого Маккартни.

На песню «Невский проспект» смонтировано видео с кадрами советской кинохроники, где по главной улице города гуляют ленинградцы, в толпе различим радостный и лёгкий Мистер Трололо. Таким его встретил и я на Ленинградском вокзале в Москве. Он шёл, улыбчивый, подтянутый, несмотря на почтенный возраст.

И я каждый приезд не мыслю без похода по Невскому. От площади Восстания иду мимо Лиговки, воспетой бардом, жившим неподалёку, его мы тоже встречали в компании друзей, вальяжного и уверенного в себе…

«Только песня казаку во степи подмога»*, – бодро затянул наш ресторанный оркестр, и барабанщик сморщился от оглушительного свиста. За его спиной встал свистун, всей душой полюбивший наш скромный репертуар. Словно отъявленный голубятник, он запустил пальцы в рот и стал проклятием вечера.

Угол Литейного и Невского – любимое место писателя, в манере которого пытается строить диалоги каждый второй журналист. Каждый первый фотокорреспондент – копия его Жбанкова. Ему завидуют, обнаружилось множество друзей и подруг, уверяющих, что писателем он был средним, но вот беда – воспоминания излагают стилем, далёким от совершенства.