Стемнело, и на площади перед гостиницей начался автопарад сельской золотой молодёжи. Джигиты педантично выясняли, у кого музыка громче, впрочем, скороговорку под буханье сложно назвать музыкой. Увидев в освещённом окне мой силуэт, горячие парни принялись нещадно браниться, вызывая незваного гостя на рыцарский поединок.

Бам-бам-бам! В дверь ударяли тяжёлым телом, из коридора доносились то радостные, то грозные пьяные возгласы. Я лежал на хлипком ложе под колючим одеялом и нервно соображал, что делать, если дверь рухнет и в комнату ворвётся буйная толпа. Накануне, едва самолёт приземлился, меня повезли в ресторан, а прибыв в гостиницу в краснодарском предместье, мы узнали, что забронированный номер отдан другому постояльцу.

– Вы не предупредили, что опоздаете, – обиженно протянула, акая по-южнороссийски портьерша. Кто знал, что по ночам в доме колхозника, куда пришлось перебраться, станичный бомонд устраивает шабаш. За тонкой стеной играли в карты, пили-ели, целовались-дрались, пели и танцевали. Я очертил мысленно круг вокруг койки по методу Хомы Брута и, утомлённый перелётом, сменой климата и треволнениями, уснул.

В Богородицке Тульской области служащая гостиницы послала меня за наличными к банкомату. Я брёл, спотыкаясь, пыля башмаками в потёмках. Шарахались пьяные, душераздирающе орала и бегала друг за другом юная поросль. Каков контраст с именем города. Погожим утром мы навестили дворцово-парковый ансамбль графов Бобринских, ведущих свою родословную от императрицы Екатерины. Остатки былой роскоши, заросший пруд, новая богородицкая элита, фланирующая на автомобилях по дорожкам. Парк прекрасен, храмы реставрируются, но почему сей культурный ландшафт не влияет на смягчение городских нравов?

Москва – пионерский город.

– Сто пятьдесят рублей, сто пятьдесят рублей, – как заведенный повторял бойкий малый, увлекая меня в темень стоянки.

Я едва поспевал, тащил сумку с подарками, особой тяжести добавляли шахматы из уральского камня.

– Что там у тебя? – тревожно спросил провожатый.

– Книги, – буркнул я.

– Ну ладно, – успокоился он, – сейчас поедем.

Мы сели в сверкающую дорогую машину, и я слегка напрягся.

– Сто пятьдесят рублей, – заверил водитель.

Сто пятьдесят … за километр, – фраза получила продолжение, когда мы отдалились от аэропорта.

Ночь, почти пустая дорога и неизвестность. Пожертвовав немалой суммой, я отделался от лихого субъекта.

Выскочив из утреннего поезда, я протиснулся в вагон метро на станции «Комсомольская», и почувствовал сильное давление в спину. Возмущённо обернулся, встретил честные непонимающие глаза комсомольца, спортсмена, красавца и в тот же миг лишился мобильного телефона. Пока один толкал, второй лез в карман. Примирившись с потерей, я злорадно подумал, что железная обшивка слайдера лопнула и вор наверняка порезал пальцы.

У ворот загородного пансионата ненадолго оставив машину, мы встали на лыжи. Прогулка стоила разбитого стекла и пропавших сумок, в одну были сложены банные принадлежности – веник, полотенце, плавки. Летом я зорко всматривался в пляжную амуницию граждан, загорающих близ драматичного места. Соседи попросили присмотреть за вещами и прыгнули в воду. Горизонт заслонили голые ноги – худосочный тип в сопровождении ребёнка-акселерата топтался у чужих сумок.

На просьбу отойти он вскипел:

– Я знаю пять языков! Я преподавал за границей! У меня высшее образование!

Люсьен выразила сомнение в том, что высшее образование – помеха для тёмных дел. Немолодой специалист вытаращил глаза и заорал:

– Вы знаете, что такое семантическое поле?!

Не вступая в полевой диспут, мы сдали дежурство вернувшимся хозяевам. Нервный лингвист потерял к нам интерес и вместе с зыркающим по сторонам переростком отправился на поиски более достойных собеседников и вещей, оставленных без присмотра.

В пробке у Белорусского вокзала прекрасно одетые сударь и сударыня, не уступая ни пяди дороги, царапали ключами друг другу автомобили.

Проходя по площади между Ленинградским и Ярославским вокзалами, я услышал шум. Небритый смуглый парень порывисто взмахнул рукой, в ней возник пистолет. Раздался звук выстрела, он быстро побежал куда-то вбок. Словно из-под земли появились крепкие люди в штатском, и бросились в погоню за вокзальным стрелком.

Москва в объятиях смога – фильм-катастрофа. Сначала интересно, потом неприятно, дальше – тревожно. Уличные кафе пусты, ни пробок, ни птиц, ни собак. Оставшиеся горожане подобрели, стали предупредительнее, увы, ненадолго.

В нерезиновой каждый третий уверен в праве на избранность и видит в тебе соперника по гонке за благами, у каждого второго в глазах счётчик. Из провинций возвращаешься добрым и мягким. В метрополии всегда будь готов. Москва бьет с носка.

– Я смотрю, как ты быстро идешь по магазину и выбираешь товары, и понимаю, что за народ москвичи. Издревле выжидали в болотах. Появился обоз с товаром, выскочили, обобрали и опять залегли. Такими и остались, – принял меня за коренного столичного жителя калининградский таксист.

Москва – звёздный город.

По Зубовскому бульвару, закутавшись в кашне, устало брёл рок-кумир, являя собой воплощение строки: «Каждый костёр когда-то догорит». В десятом классе я обвёл вокруг пальца учительницу, выдав его сочинения за стихи молодого советского поэта, члена Союза писателей. Рассказал по памяти чуть ли не целый альбом. Литераторша удивилась и попросила принести книгу.

На Кузнецком мосту в окружении пёстрой компании жевал мороженое бывший второй человек страны, поднявший бунт против первого, обаятельный лысый экранный бандит, дикарь и сыщик, то ли Юра, то ли Гога, надвинув на глаза капюшон, пробирался к выходу чайханы на проспекте Мира, в аэропорту Домодедово одиноко бродил неузнанный суетливыми пассажирами радиоведущий – музыкальная энциклопедия из Лондона, на Сивцевом Вражке, у общежития Бертольда Шварца, сантехники застыли в «Море волнуется – раз», обсуждая вынырнувшую из аптеки рыжую королеву эстрады, под памятником Пушкину принимал эффектные позы под прицелом фотографа широко улыбающийся курносый певец, звезда сериалов…

– Поомнит только мутной реки водааа… – Рыхлый парень в костюме с галстучком, вылитый инженер советской поры, закрыв глаза и подняв над головой руки, раскачивался в такт песне Лучшей-Группы-Нашей-Юности. Его спутница, пользуясь романтичным моментом, жадно поглощала блюда и напитки из бара, не обращая внимания на автора, певшего от нас в нескольких метрах.

– Забытая песня мне дарит диплом, – подпел и я, вспомнив вариант текста в исполнении колхозного ВИА.

Прежние соратники гитариста давали концерт в небольшом клубе, куда мы пришли праздновать мой день рождения. В перерыве Люсьен заплатила курчавому гражданину, назвавшемуся менеджером Лучшей-Группы-Нашей-Юности:

– Пусть поздравят его любимой песней «По дороге разочарований»!

Музыканты ушли раньше обещанного, лукавый менеджер заламывал в смущении руки, но деньги не вернул.

Предновогодним вечером, прихватив в лавке фляжку виски, мы пошли к Гоголю, точнее – к Шолохову. Сидели на мёрзлых скамейках у памятника с лошадиными головами, травили байки о знаменитостях. Я вспомнил историю, как студентки, зайдя в гости к писателю, бежали с изменившимися лицами. Классик был отнюдь не тих – крыл непечатным словом коллег по печатному цеху.

Встретив в Манеже создателя Easy Rider*, выставившего фотографии золотых шестидесятых, я вспомнил детство. Мопеды с наваренными хромированными рулями, транзистор с позывными: – Говорит король Британии, закончил, закончил…

Сосед нашил бахрому от скатерти на зад советских рабочих техасов. Хулиган, прозванный Сатаной за надпись на майке, ходил без ботинок, на спине его красовался отпечаток босой стопы. Лохматый верзила, допытывавшийся, с кем ходит моя одноклассница, вставил в клеши маленькие электрические лампочки. В одном кармане хранилась большая квадратная батарейка, из другого торчала обязательная алюминиевая расчёска.