Летние тучи В самый жар, в тишине разомлевшего дня, на мгновение солнце закатится в тучи, и мрачнеют луга, и, во мгле возлежа, долговязой крапивой трепещет межа, и ознобом исходят окрестные кручи. Обрывается в роще долбежка желны, колокольцы отары молчат виновато; лишь ракитовый куст зашумит невзначай да протянется к небу сухой молочай, увязающий комлем в земле кисловатой. Выступает тягучими каплями сок на репейниках в каждой забытой ложбине; всё дряблее межа, бузина всё мертвей, как чешуйки, жучки опадают с ветвей и, запутавшись, мухи жужжат в паутине. Даже осенью почва куда как жива по сравнению с этой минутой в июле; прогибаются тучи, и видно тогда, как в забытом пруду загнивает вода, где на ряске стрекозы от зноя уснули. 1928 Облава Стерня почерствела на бедных покосах, жухлеют и сухо шуршат ковыли; и столб межевой, будто нищенский посох, торчит одиноко в прибитой пыли. Пичуги кричать начинают с рассвета, кустарник неспешно скудеет листвой; никак не кончается долгое лето, всё блещет в осоках густой синевой. Еще и не пахнет осеннею стужей, но вызрел шуршащий в коробочках мак, но слышится лязг заряжаемых ружей, но лают заливисто своры собак, но ругань веселая рвется из глоток, сужаются кругом следы сапогов; взлетают дымки, и под грохот трещоток топорщится шерсть обреченных лугов. Над полем буреющим – тьмы перепелок, к подранкам по выстрелу мчат сеттера, и кроличий бег хоть и быстр, да недолог — для гончих в привычку такая игра. И солнце слепит, и подходит охота к концу… Вот и выстрелы смолкли вдали, и запахи пороха, крови и пота смешались с туманом вечерней земли. 1928 «Вот-вот желтизной озарятся отавы…» Вот-вот желтизной озарятся отавы, для солнца последние сроки прошли, цветы облетели, повыцвели травы и ждут возвращения в лоно земли. Солома по кромке лесов изветшала, орляк зачервивел за несколько дней, топорщится, будто гнилое мочало, на пахоте ворс пересохших корней. Покривлены межи, затоптано всполье, в стерне шебуршит полевое зверье; угрюмо скрипит на ветру частоколье, и шершень в гнездо заползает свое. Ежи в терновище готовятся к спячке, у рытвин покрыто испариной дно; полевки по-тихому тащат в заначки стручки и забытое в поле зерно. Еще доцветают вьюнки у калиток, но скоро и жниво, и жухнущий луг, лишая прибежища сонных улиток, распорет на комья безжалостный плуг. Налеплены соты, курятся лощины, с рассвета одета в ледок борозда; рыжеют холмы, и на выгон общинный в недальнее время сойдут холода. 1928 Зима зимой В окошках потускнели стекла, погасли угли очага; тропа раскисла и размокла покрылись копотью снега. Порыву ветра с луговины не разогнать рассветной мглы; зайчатами до сердцевины в саду обглоданы стволы. Ничто не шелохнет украдкой, простыл тепла последний след; мороз вцепился мертвой хваткой и на него управы нет. 1928 Из сборника «Трясинами встречала нас Волынь» (1931) «Когда на фронт мы ехали мы ехали впервые…» Когда на фронт мы ехали мы ехали впервые в вагоне для рогатого скота, нам так мешки мешали вещевые, нас так томили вонь и духота. В петлицах вяли пошлые цветочки, — попробуй-ка в теплушке не сопрей; и теребили мы поодиночке пайковые пакеты сухарей. Мы видели меж досок временами то изгородь, то дом, то сеновал, рукой подать до воли, – но за нами надзор, понятно, не ослабевал. Хотя и был просвет обидно тонок, но с жадностью глядели мы, юнцы, на сказочные лакомства лавчонок — сухие крендельки и леденцы. Лишь осознав, что избежать не можем дороги этой, под покровом тьмы, устав и в месте облегчась отхожем, помалу успокаивались мы. Затем, свернувши валик плащ-палатки, устроившись на ледяном полу, ныряли мы, играя с жизнью в прятки, в забвение и радостную мглу. 1930 «Угрюмо сорняком обсажен черным…» Угрюмо сорняком обсажен черным, дремал в долине переложный луг, неспешно заволакивался дерном, и с голоду над ним орал канюк. Дотаял снег и обнажил суглинки — все борозды, что некому полоть; как жалкий ворс, топорщились травинки, а воздух всё светлел до мая вплоть. Пока не приключился день дождливый; для сорняков настала благодать: понаросло полыни и крапивы, да так, что даже почвы не видать. Цвела пастушья сумка, стебли спутав, грубел чертополох, и без конца висел над логом крик сорокопутов, расклевывавших заросли горца. В осиных гнездах умножались соты; неукротимо крепли сорняки, и местности обычный дух дремоты навеивали только сосняки. Осотом щеголял любой пригорок, кружили семена и мошкара, и диковато, как полночный морок, смотрели из лощинок хутора. 1929 |
