Костины всё более гневные послания Ромка прочитал на бегу, пока нёсся на третий этаж, оскальзываясь на мокрых ступеньках. Сердце, накачанное кофеином под завязку, колотилось уже в Ромкином горле, когда он добежал до заветной двери. Костин кабинет. И Пятаков ещё не ушёл, вон, свет в щели пробивается. Ромка сунул телефон в карман брюк и поднял руку, чтобы постучать.

Но стучать не пришлось. Дверь Костиного кабинета распахнулась в то самое мгновение, когда Ромка поднёс к ней руку.

Костя, застёгивая на ходу пальто, налетел на Ромку, стукнув локтем по груди. Прямо по бешено колотящемуся сердцу. Ромка качнулся, отступая назад, в коридорный полумрак. И тут же шагнул обратно, заставляя Костю вернуться туда, откуда Пятаков только что собирался уйти.

***

— Это чужая рубашка, осторожнее…

— Я осторожно…

— Ромка… Ро-омка-а-а…

— Я люблю тебя. Слышишь, да? Я люблю тебя!

— Тихо, тихо…

Костя думал — когда получалось думать — что они опять оба безнадёжно тупят. Обжимаются и целуются в его рабочем кабинете, хотя в их распоряжении целая пустая квартира. И Ромка уже в курсе, что Костя теперь живёт один, что им можно просто оторваться друг от друга, одеться и дошагать буквально чуть — до места, где их точно никто не спалит, где есть отличная душевая кабина, кофеварка, удобный диван и все прочие прелести цивилизованной жизни. А не этот заваленный бумагами стол, неплотно прикрытое окно, из которого нещадно дует прямо в Костину поясницу, и жужжание моечного агрегата на втором этаже — кажется, в лекционной аудитории, уж больно громкий и противный звук с эхом.

— Пойдём ко мне, Ромка… ну хватит, остановись… пойдём ко мне домой… ты слышишь меня? Ромка…

— Я люблю тебя… я люблю тебя, Костя… люблю…

Вот что тут будешь делать? Удивительная ткань у нового Ромкиного свитера. Такая скользкая, гладкая. И ничего не скрывает, когда натягивается на мышцах Кузнецова. Словно вода обтекает. Но куда приятнее без свитера. И без всего остального. Совсем без всего.

Но не здесь же.

Как оторваться, как руки отвести, как их разжать? Как отпустить хоть на секунду? Как? Как, как?!

Костя запрокинул голову, чтобы не рассмеяться. Неожиданное кваканье внутреннего голоса рассмешило совсем не вовремя — у них же с Ромкой тут такая романтика. Кузнецов немедленно воспользовался переменой положения Костиной головы и впился губами в его неосторожно подставленную шею. Самая выбивающая из равновесия Костина эрогенная зона. Ромка об этом знал? Ну, теперь знает.

— Константин Рихардович, вы ещё тут, что ли? — в дверь кабинета торкнулось что-то тяжёлое. Ромка моментально представил себе квадратного робота с лампочками вместо глаз и хрюкнул Косте в плечо. Пятаков сам еле сдерживал нервный смех, правда, он пока и не подозревал о Ромкиных космических ассоциациях. Роман ему потом рассказал, намного позже. В душевой кабине, слишком тесной для них двоих.

— Я скоро ухожу! У меня убираться не надо, спасибо!

— А, ну тогда ладно. Свет не забудьте выключить.

— Да-да, конечно. Не забуду.

Вот теперь можно и оторваться друг от друга, одежду поправить, натянуть шапки и капюшоны. И уходить. Быстро, очень быстро, почти бегом, оскальзываясь на мокрых ступеньках и еле сдерживая нервный смех.

Держась за руки до самого выхода из здания академии. Очень крепко держась за руки. Даже там, где ещё не погашены яркие лампы.

***

— Знаешь, что мне однажды рассказал один… — Костя замялся, пытаясь подобрать определение понейтральнее, но потом решительно тряхнул головой и продолжил, не выбирая слов, — один мой учитель? Учитель в сексе, я имею в виду.

— Твой бывший? — Ромке было лениво подниматься, поэтому он просто взбил подушку повыше, чтобы видеть Костю целиком. Да, зрелище того стоило: обласканное неярким светом бра, Костино тело казалось отлитым из бронзы. Само совершенство, ни грамма жира, сплошь мускулы. Но при этом данное живое воплощение какой-нибудь древнегреческой скульптуры влажно поблёскивало гладкой кожей, потрясающе приятно пахло недавним сексом, временами шумно выдыхало воздух и находилось на расстоянии протянутой руки. Чем Ромка и воспользовался — вытянул руку и принялся водить ладонью по Костиным бёдрам. По внутренней стороне. А нечего усаживаться перед партнёром в такой провокационной позе, по-турецки. Если второй раунд последует немедленно, то Ромка ни в чём не виноват, это всё гормоны! И кофеин.

— Нет, не бывший, — Костя на Ромкины манипуляции отреагировал благосклонно, придвинулся ближе к растёкшемуся по кровати Кузнецову. Но явно собирался сначала закончить то, что начал рассказывать, а потом уже подумать о втором раунде. — Так вот. Этот человек… он был намного старше меня. Естественно, опытней. И циничнее. Он не верил в романтику и считал, что между геями не может быть настоящей любви. Потому что, как ни крути, мы всё же мужчины. Создания полигамные по своей природе. Он менял партнёров так часто, что я не успевал запоминать их имена.

— В нашем городе? — Ромка даже на миг перестал гладить Костино бедро, а ведь почти уже добрался до стратегически важного места. — У нас в городе так много геев, что можно менять партнёров как перчатки?

— У него была профессия, связанная с частыми командировками, в том числе и за границу. И он не гнушался связываться с бисексуалами и натуралами. Что характерно, сейчас он живёт с одним таким… бывшим натуралом. Но я тебе не про это хотел рассказать, Ром. В общем… я уже сказал, что он был моим учителем. И много всего рассказывал про мужское тело. Рассказывал, показывал. Протаскивал меня через всю гамму ощущений. Даже через такие, которые мне не нравились. Мы встречались недолго, я ему быстро надоел. Но я не в обиде. Его уроки оказались гораздо ценнее, чем наши отношения. Тем более что он всё равно не верил в длительную любовную связь, даже если партнёры подходят друг другу идеально.

— Вы с ним так подходили друг другу? Идеально? — Ромка уже и не думал снова гладить Костю. Внутри у Кузнецова медленно и неотвратимо поднималось горькое душное облако — обида на этого неведомого Костиного «учителя секса», про которого Пятаков рассказывает с таким мечтательным видом. Сидя голым на смятой кровати рядом с голым же Ромкой. И у них только что был потрясающий секс! Оба до сих пор отдышаться не могут, потные все, а Костя вещает про какого-то левого мужика! И что это всё значит?

— Не хмурься, тебе не идёт, — Костя проницательно глянул на Ромку, уже готового запыхтеть с досады, как рассерженный ёж. Провёл кончиком пальца по Ромкиным насупленным бровям, коснулся губ. — Я рассказываю тебе про этого человека, не чтоб ты ревновал или обижался. А чтобы поделиться тем, чему он меня научил.

— Ну, делись, я весь внимание, — злиться Ромка не перестал. Приподнялся ещё выше, подпихнув подушку под спину, сложил руки на груди. Этакий злобный скептик, скульптура в полный рост. Мускулов у Ромки раза в два побольше, чем у Кости, между прочим. И когда Кузнецов зол, он не на мраморную статую похож, а на гранитный валун. Квадратный и монолитный.

— Делюсь, — Костя сменил позу, плавно переместившись с края кровати аккурат на Ромкины бёдра. Оседлал его, поёрзал, пустив по всему Ромкиному телу волну жгучих мурашек. Второй раунд уже начинается? У Ромки сами собой расправились брови, а губы начали расползаться в улыбке. Какой же Костя классный! И красивый… — Слушай меня внимательно, Роман, запоминай старательно. Тело мужчины — это щипковый инструмент.

— Чего?..

— Не перебивай. Просто слушай и вникай. Когда я делаю вот так, — Костя длинно провёл рукой по Ромкиному боку, не нажимая, только еле касаясь, — тебе приятно?

— Да…

— А если я сделаю вот так… — на этот раз Костины пальцы впились в Ромкину кожу с цепкостью рыболовных крючков. Ромка даже вскрикнул от неожиданности. И прикусил губу: от царапающих Костиных движений вся кровь, что лениво пульсировала по телу, одной широкой горячей волной хлынула в Ромкин пах. Ох-хо-хо, второй раунд начнётся прямо сейчас! — Понял разницу? Наши тела — не для нежности. Мы реагируем на грубость и боль гораздо сильнее, чем на ласку. Но слишком сильная боль нас тоже не устраивает, правда? — наглядно подтверждая свои слова, Костя сжал Ромкин сосок твёрдыми пальцами. Как клещами, честное слово! На это Ромка не стал вскрикивать, он возмущённо дёрнулся, опрокидывая Костю с себя на свободную половину кровати. И навалился сверху, прижав Пятакову руки.