«Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют…» Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы, Что гранили валькирии нашей тоски изумруд, Звезд оправы украсив им и смертоносные оды. Освященные скорбью, туда полетели они, Где умеют ценить безупречные эти размеры, Где величье двоится и комкают лед простыни Отраженья, а вечность изящные любит манеры. Но изящество стоит бессмертия, красным в желти Золотистой мелком ангелочки увеченных значат, Красоты не прощают камены, а ты их прости, Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат. Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять, В небесах догонять нынче светлых цветочников туне, Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять По две те не бегут мировольные волны в июне. Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают, Буде Господа звать и цветки меловые косить Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают. Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы, На армический требник иль мирты волхвы не скупятся, Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы, Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся. Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству, Весело, весело, и забавили в жизни камен, И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству. Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак, Были други коварны и немощных суе губили, Разливайся отравой смертельной холодный арак, Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили. Но еще зарыдают палатные фурьи и фри, Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки, Мрамор наших акафистов будут живить словари, Богоимное Слово немые впитают лозинки. Это Слово полнощное будет серебро таить, Всякий новый тезаурис нашим огнем возгорится, Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться. Лишь одна только речь дарованна, сама говори, Благо молви хотя с отражением в течной лепнине, Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне. Вероятно, рыдая над титульным желтым листом, Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая, Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом У меня и горит в изголовье свеча ледяная. «Пойдем на Патриаршие пруды…» Пойдем на Патриаршие пруды, Сиреневый там дождь еще не хладен, Каждят останки пляшущей Звезды И дьявол темноцарственный безладен. Пойдем, поидем, друг успенный мой Иль мертвая подруга, будем вместе И плакать над точащею сурьмой В свечельном этом времени и месте. А был я оглашенным ко святым Хождениям и внесен в Божий список, Мак в юности был алым, золотым, Пускай дарит аромой одалисок. Фаворским огнем требники горят, Горят и наши тонкие крушницы, А мертвых царичей ли укорят, Глорийные, летите, колесницы. Что это Новогодье, Рождество С порфирными шарами, яко будем Рыдать еще сиротски, о Его Кресте явимся ль, мороки избудем. Убойным стал алмазный сей венец, Но Руфь меня восждет на Патриарших, Стряхну при Божьих пильницах тернец, Ответствовать черед за братьев старших. Черед, пора и молвить, и препеть, В миру любивших нас невест чудесных, Не тщившихся ни жить и ни успеть, Взнести до царствий истинно одесных. Ах, счастие любое от беды Невежества всегда проистекает, Пойдем на Патриаршие пруды, Бессмертие нас горнее алкает. Не горько царю мертвому вино, Пиют же вусмерть ангелы блажные, Оне меня отпустят все равно Сирени зреть и ели вырезные. Декабрьская тяжелая игла И снег, и меловатные сувои Распишет бойной кровью, тяжела У вечности иглица, паче хвои. Не я ль играл с Чумою на пирах, Не аз ли только вечности и чаял, Боясь очнуться в снеженьских юрах, Зане легко уснуть, где мак растаял. Уснуть и видеть благостные сны, Отпустят ангелки мя на мгновенья Сюда, где прегорьки и солоны Блуждающие звезды вдохновенья. Вскричу, махну ль приветственно рукой, Десницею бесперстой, дожидалась Неясно и откуда, но такой Руфь помнил я, со мной она скиталась. С каких неважно темных берегов Явлюсь, чтоб навсегда уже оставить Юдоль, которой с кровию слогов Любви и маков алых не прибавить. Летят ангелы, летят демоны
В сей май пришла вослед пылающей поре Нагая осень вновь, и то предстало въяве, Что умертвил Господь навеки в ноябре, Что гнилью затекло, клубясь в посмертном сплаве. Безумство – созерцать остудное клеймо Упадка на церквях и славить ноябрины, Иосифа читать неровное письмо, Сколь ястреб не кричит и глухи окарины. Была ль весенних дней томительная вязь, Где малый ангелок со рдеющею бритвой, Ямбически легла антоновская грязь, Экзархам серебрить купель ее молитвой. А мы своих молитв не помним, бродники Летейские чадят и гасят отраженья, Проемы тяжелы, где топятся венки И ангелы следят неловкие движенья. Ах, томных ангелков еще мы укорим, Не стоят копий тех загубленные чада, Стравили весело, а десно мы горим Теперь за серебром портального фасада. Антоновки давно украли вещуны, Кому их поднесут, не мертвым ли царевнам, Яд более тяжел, когда огни темны И славские шелка развеяны по Плевнам. Что русский симфонизм, его терничный мед Отравы горше злой, архангелы пианство Приветствуют быстрей, надневский черный лед Страшнее для певцов, чем Парок ницшеанство. Гори, пылай, Нева, цикуту изливай, Рифмованную труть гони по Мойке милой, Обводный холоди гранитом, даровай Бессмертие певцам холодности унылой. Я долго созерцал те волны и гранит, Печалил ангелков, их лепью умилялся, Доднесь алмазный взор оцветники темнит, За коими Христос злотравленным являлся. Забрали музы тень благую на Фавор, Терновьем повели строки невыяснимость, А чем и потянуть бессмертие, камор Пылающих черед гасить хотя ревнимость. На золоте зеркал горят останки лип, Раструбы лиц и чресл и в пролежнях полати, И, багрие разъяв, зрит цинковый Эдип, Как мертвый Кадм парит в кругу фиванской знати. В слепом альянсе зелень с чернью, а меж них Кирпичные взялись деревья, и блистают Их красные купы, да в небесех двойных И ангелы, и демоны летают. |
