На дне чашки чётко вырисовывались часы.

Но есть вещи, которые признавать не хочется.

========== «Враг себе» (Румия, Валериан) ==========

Комментарий к «Враг себе» (Румия, Валериан)

Для #рассказябрь2017.

Часть 26/30.

Румии запрещают странность применять.

Не во всём, конечно; сложно втолковать что-то ребёнку, тем более такому непоседливому и шкодливому. Порой никакой воспитатель не успеет моргнуть — а она уже огоньком живым балуется, по пальцам его пускает рыжими искорками, всё не нарадуется на симпатичную свою способность. Генерировать телом пламя — красиво ведь, а? Эпично. Можно многими методами использовать.

К тому же, она из тех лиф, которым повезло. Основная тренировка её странности представляла собой помещение малого ребёнка в камеру с низкой температурой, где ресницы тут же покрывались инеем, а волосы белели прядями; она находилась в такой камере до тех пор, пока не начинала поджигать собственную кожу, приспосабливаясь к леденящей стуже вокруг. Её не жгли заживо, не резали до криков и не пичкали наркотиками до потери рассудка. Румия на самом деле счастливица.

Её странность почти под полным контролем. Если бы такая девочка-пожар своим огнём не владела, NOTE было бы проще её убить, чем обучать; однако нашли же ей местечко сначала в Приюте, потом под чёрно-вороным крылом Валериана. Её обучили мастерству управления собой достаточно, чтобы она не страшилась что-нибудь или кого-нибудь случайно поджечь.

Ну, бывают, конечно, инциденты, но это всё случайности. Так-то Румия собой владеет хорошо.

Потому запрет вызывает у неё одно обиженное недоумение.

— Я всегда им управляю! — возмущается она, дёргая наставника за рукав.

Валериан в последние дни мрачный, сгорбленный. Шелестят бумаги, которыми он легонько стукает воспитанницу по лбу; на белизне чернеют буквы. Румия перехватывает документы и жадно поглощает их глазами, но находит что-то довольно необычное. Это не приказ и не постановление. Она поднимает взгляд.

— Это запрет лично от меня, — разгоняет её сомнения Валериан. Он хмурится. — И тебе бы лучше ему последовать.

— Это ещё почему?

— До конца прочитай.

Румия рассматривает бумагу. Здесь много чего не так: кое-где пропущены куски фраз, заменены какими-то нечитабельными символами или помехами, прочерками, расплывчатостью, где-то замазано чернилами так искусно, что слова не прочитать – все эти ошибки в самом документе, их уже напечатали такими.

— Расшифровали пока только часть данных. — Валериан непроницаемо глядит на неё. Румия склоняет голову набок.

— Здесь написано, что… — Она запинается. Читает абзац ещё раз. Поднимает подрагивающие зрачки на воспитателя. — …Что это значит?

Наставник забирает из её ослабевших пальцев документы и прячет в стол. Затем подталкивает к ней стул; Румия неосознанно садится, не прерывая зрительного контакта.

— Странности, взращенные искусственно, разрушают не только пространство, — говорит он раздельно. Валериану трудно кого-то беречь, но он изо всех сил старается. Одно это вызывает у Румии укол теплоты, но есть тревожащие вещи, куда более серьёзные, чем попытки наставника её защитить от правды. — Лиф слишком долго держали в повиновении и экспериментах. Организм истощён.

— Моя странность… — Румия сглатывает. — Моя способность разрушает меня же изнутри?

— Постепенно. Понемногу. — Он опечален и встревожен. Он кладёт свою руку поверх её рук, лежащих на коленях, как у идеальной ученицы. Румия не двигается. — Это не для всех лиф характерно, но мы пока не знаем, кто может избежать участи…

— Я умру?

— Может быть. — Ещё одна прекрасная черта Валериана: он ей не лжёт. — Неизвестно, кто из лиф уже на грани. Но пока всем советуют беречь себя и часто странности не использовать. Потому ты тоже не должна. Понимаешь?

— Да. Да, понимаю. — Румия опускает веки и поднимает. — Значит, я теперь сама себе враг?

— Ты сама себя должна сохранить. — Он становится настойчив. — Пойми, Румия, сейчас нельзя сдаваться.

— Я не собираюсь сдаваться, — хмыкает сухо она, взор её горит ярче любого пламени, рождённого сверхъестественными силами. Теми, что её медленно и горько убивают прямо сейчас. — Когда это я проигрывала?

— В этот раз придётся сражаться против себя.

— Я не проиграю. Я не проиграю себе, Валериан.

Она говорит это уверено и нагло, если можно вообще так себя вести в нынешнем состоянии. Она ухмыляется, поблёскивая зубками, и расправляет плечи, словно над чем-то незримо ликуя. Однако в глубине души она, возможно… совсем немного…

Такого страшного врага у неё никогда ещё не было.

Но победить нужно, во что бы то ни стало. В этот раз ставка не в безопасности или умении. В этот раз её ставка — её собственная жизнь.

========== «Россыпь моей боли» (Роан, Каспер) ==========

Комментарий к «Россыпь моей боли» (Роан, Каспер)

Для #рассказябрь2017.

Часть 27/30.

За каждым что-то стоит. Война с собой или шаткое перемирие, шрамы раскрытые или пластырями залепленные — каждому своё, каждый сам справляется, то опираясь на близких, то их отталкивая, то отрекаясь от связей любых. Сражаются все по-разному, но сражаются все.

Человек рождается с боем, отвоевывает место себе под солнцем, даже умирая, он дерется до последнего за право существовать. Разве не занятно? Каспер вот считает, что очень.

Войну чужую угадать не просто, это стоит усилий, это стоит стараний и постоянного внимания. Каспер приглядывается к окружающим, решая, что это не плохо; он всего лишь хочет их понять. Может, и не очень честно, но по крайней мере полезно: узнав, за что человек борется, его узнать становится легче легкого.

Они воюют против того, что приносит им максимум боли. Того, что спать не даёт спокойно и душу растравляет насмешками ядовитыми. Логично, впрочем, что именно по такой причине они свои сражения скрывают, раны в одиночестве зализывают, не показывают их на свет.

Йорек пытается уничтожить себя, притом непрерывно, мучительно, горько. Он прячет руки под рукавами, но делает пирсинг; он ходит плавно и размеренно, но избегает зеркал — Каспер замечает, что своё отражение Йорек крайней степенью не любит. Большей — ненавидит. Йорек борется против себя, не замечая, что делает только хуже.

Люси топчет ногами своё одиночество, но тут вина Каспера насквозь пронизывает. Это его упущение, это его промашка: он не должен был от неё отдаляться. Но дело сделано, ставки выросли; сестра выворачивается наизнанку, к людям льнет отчаянно, и в этом ли её стратегия? Каспер не может спросить. Вряд ли теперь у него есть право.

Роан сражается…

Против чего? Из людей всех нынеживущих он лишь Каспера подпускает к себе на дистанцию короткую, доверительную, лишь его сердцем чувствует. Это прекрасно. Это каждый раз Каспера поражает. И всё же, что за война может длиться столетиями, себя не исчерпав? Или он каждый раз новый повод находит?

Другому Роан не ответил бы, но это Каспер, его Каспер, и ему позволяется всё. У Каспера порой ощущение складывается, что он мог бы взять бессмертного в охапку и в море выкинуть, а тот бы ничуть не обиделся. Возможно, всё так и есть.

— Что за война у тебя?

Пёстрые глаза, проникает через них свет, дробится реальность, грезами не обращаясь. Роан на самом деле ему отвечает — так, как есть, ничего не приукрашивая, ничего не стыдясь.

— Сам порой не знаю. Стараюсь избегать этой темы, хм. — Он отводит взгляд немного в сторону. — На борьбу против себя я давно махнул рукой; нельзя же вечно обгрызать себе кости. Наверно, против своей боли.

Роан никогда не говорит, что ему плохо. Он держится в тонусе, себя через других подбадривая, и посторонний бы не догадался, что на душе у вечного странника.

— Большая боль? — спрашивает Каспер.

Роан ласково смотрит на него.

— Россыпь. Мелкие шрамы, затершиеся воспоминания, образы из прошлого. Обычно я контролирую своё состояние, вот никто и не знает.