— Я тоже люблю тебя.

Так глупо, что они столько времени тянули с элементарным признанием очевидного. Порой Роан забывает, что всё нужно говорить вслух. Каспер, его милый драгоценный Каспер, не слышал ни разу такого выражения от него; его взгляд вспыхивает, словно маленькая вселенная. Это на самом деле прекрасно. Роан любовался бы этим выражением вечно.

Каспер его целует.

Перед тем, как идти домой, Роан целует его руки, касается губами костяшек. Каспер замёрз, но от него исходят такие волны тепла, что Роан в них ныряет с головою.

Жизнь идёт своим чередом, и они далеко не всегда могут быть вместе. Общество жестоко. NOTE — ещё хуже. Роан за последние два века так никого не любил, но именно сейчас политика организации не предусматривает спокойной жизни с возлюбленным. Слишком много бед. Слишком много напастей.

Одним солнечным утром, кутаясь в одеяла от прохлады в маленькой квартирке, Роан смотрит, как Каспер, недовольно ворча, отвечает на набежавшие за всего одну ночь сообщения. Его спина вырисовывается лучами; на ней татуировки. На ней лебединое крыло. Роан о нём не спрашивает, решая, что так или иначе узнает. Каспер принимает звонок и раздражённым голосом не выспавшегося (любопытно, почему) человека интересуется, какого чёрта его в выходной дёргают.

У Каспера много обязанностей. У Роана их нет вообще, но он всё равно не оставляет работу.

— Это из-за Октябрьска, — поясняет Каспер, оглядываясь на бессмертного. Он тянет край одеяла на себя и опрокидывается на спину. Роану приходится привстать на локтях, чтобы видеть его лицо. — До меня постоянно доходят свежие новости.

Это всё важно. Роан жмурится: солнце в глаз ему светит. Роан ворошит одеяло, оттягивает его кое-как. Каспер вновь садится, отбрасывая телефон на прикроватную тумбочку. Сплошные беспокойства с этими работниками. Нельзя сказать, что Роан против, но порой это несколько не вовремя.

Роан подсаживается ближе. Роан целует Каспера чуть выше лопатки, щекоча дыханием нарисованные перья. Каспер вздрагивает от неожиданности, но его такими вещами давно не смутить.

Они оба заняты, но кое-как выкраивают и такое время. Минутки спокойствия в периоды беспросветных тревог.

Пир во время чумы.

— Детишки?

Роан грустно улыбается. Каспер такой милый, всё понимает; в его голосе нет досады, только лёгкий осадок огорчения. Оба понимают, что это накладывает новые ограничения. Им теперь порознь идти.

— Детишки, — соглашается бессмертный. — Антон и Настя. Восемнадцать и шестнадцать. Я им нужен.

— А они нужны тебе? — Вопрос без иронии. Каспер тушит ночник. В полумраке видно, что он расстёгивает деловую белую рубашку.

Времени теперь не будет. Им противостоят не только внутренние границы, не только негласные условия NOTE, не только люди. Против них теперь время, обстоятельства и ростки гиблого древа войны. Будет напрасно считать, что они смогут всё совмещать.

— Не знаю ещё. Но нам вместе придётся со многим разобраться.

— Ты любишь таких.

Рубашка мягко скользит по плечам. Роан неспешно касается татуировок на предплечьях и ведёт руки наверх.

— Тебя я тоже люблю.

Во мраке сложно сказать, но бессмертный уверен, что Каспер улыбается.

— Знаю.

Справятся ли они в этот раз?.. Они могут хотя бы попробовать.

Каспер целует Роана в ключицу, и Роан обнимает его руками, прижимая к себе. Они постараются. Обязательно и вместе. Они слишком долго метались, чтобы теперь сомневаться.

Каспер целует Роана в шею. Его губы тёплые.

========== «Любой ответ на дне чашки» (Лара, Румия) ==========

Комментарий к «Любой ответ на дне чашки» (Лара, Румия)

Для #рассказябрь2017.

Часть 25/30.

— Окей, ты можешь мне погадать.

— Какая, по-твоему, у меня странность?

Лара недовольно приподнимает левую бровь, одним движением лица выдавая всё своё отношение к подобного рода просьбам. В прямой чёрной юбке, белой рубашке с чёрным галстуком и рукавами на три четверти, на невысоких каблучках, с шелковистыми, идеально прямыми чёрными волосами — она вся как трафарет, мечта перфекциониста, девушка, с которой можно рисовать прекраснейшие в своей идеальности картины. Она настолько близка к реальности и далека от мечтаний, что Румия удивилась больше всех, когда узнала о её недавнем увлечении.

— Я не про странность! — поясняет девчонка, устраиваясь прямо на столе, отодвигая кипу важных бумаг. — Я про гадание, как по книгам. Попробуй на мне!

Рядом с Ларой она выглядит так же странно, как красная гуашь рядом с чернилами, или как огонь на страницах книги. Лара вся чёрно-белая, а вот Румия полыхает костром ярко-рыжих волос, ярко-рыжих глаз, ярко-рыжих кед на босу ногу, вызывающей пестротой одежды. Вместе они кажутся такими странными, что любой бы остановился, недоумённо разглядывая забавное сочетание, но здесь никого нет.

Пытаться переубедить Румию — идея куда более нудная, чем исполнение её просьбы. Лара, признавая это, со вздохом указывает на чайник в дальнем углу комнаты, и девчонка несётся туда, расплёскивая по помещению яркие краски своего присутствия. Румия такая непоседа, никак её не убедишь экономить энергию; она никогда не устаёт и совершенно не представляет, как должна себя держать. Дитя. Лара улыбается кратко, попутно вспоминая, как там по чаю гадают.

Лара — особа умная, серьёзная, она не доверяет прогнозам астрологии и никогда бы не стала доверять свою судьбу кому-то левому, некому чужому человеку в переулке. Чем её зацепило гадание — никто бы не объяснил, Лара тоже. Глупо, наверно, по-детски наивно. Однако она всё-таки заинтересовалась, раздобыла кое-какие сведения, попробовала; весть о появившемся у мисс умницы любопытстве разлетелась по отделению быстрее, чем неприятности от проступка здешних детей. Лара, если честно, не удивлена, что первой к ней прискакала Румия.

Поят Румию чаем. Девчушка не очень любит этот напиток: в давнишнем путешествии она чаще употребляла кофе, лимонад или особые чаи, настоянные на травах и вообще полезные; от дешёвой заварки из ближайшего супермаркета она нос не воротит только по той причине, что с младенчества приучена есть всё, что дают. Глотает почти кипяток, давится, захлёбывается, ошпаривает язык — но на что только не пойдёшь ради интереса.

Остатки стекают по стенкам перевёрнутой чашки. Румия, поёживаясь от нетерпения, полными внимания глазами рассматривает узор на блюдце, как будто это самое занимательное, что ей приходилось видеть. Лара, посмеиваясь, тянется за чашкой и подтягивает к себе планшет с забитыми туда описаниями вариантов.

— Уже всё?

— Нет, дай мне минутку.

— А теперь?

— Нет.

— Сейчас?

— Румия, тридцать секунд прошло, дай сосредоточиться!

Девчонка замолкает, в комнате воцаряется тишина, правда, относительная. Там, куда приносится этот сгусток баловства, не бывает скучно: она сметает всё своим пожаром, превращает порядок в бедлам, тормошит друзей, вызывает улыбки или гневные восклицания — там, где Румия, всегда правит жизнь. Это на самом деле привлекает Лару, натуру хоть и не болтливую, но приверженную к теплоте.

Оседающие чаинки выкладываются в узор.

Румия — огонёк среди тёмных болот. Если когда-нибудь кто-нибудь вякнет, что ей нет места в этом мире, места уже ему не найдётся, потому что Румию любят все, её невозможно не любить — даже если с ней не ладить. С девчонкой бывает тяжко. С девчонкой бывает сложно. Но она всё-таки Румия, и все желают ей лучшей судьбы, которую способны подарить небеса.

— Ну, что там?

— Кажется, всё сложится у тебя удачно. Поздравляю!

Румия сияет лыбой от уха до уха, сбивчиво благодарит и несётся к остальным, чтобы растрезвонить новость: Лара предсказала, что у неё всё будет отлично, значит, всё круто, всё замечательно! Лара провожает её глазами с ласковой улыбкой, встаёт и направляется к маленькой раковине в углу, где отмывает чашку от осадка. Пальцы её слегка подрагивают. Она не очень хороша во лжи.