— Можно подумать, ты намного старше, — фыркает Сашка. — Пошли, медик. У тебя есть что съестное?
Как будто к себе домой заявилась, блин. И кто эту нахалку воспитывал?
Встреч с ней становится много. Они пересекаются несколько раз на неделе — не специально, не запланировано. Сашка цепкая, увидит и не отпустит, и Юра напрямик заявляет, что она ему надоела, но Сашка только весело морщится и предлагает погулять. И, что странно, он никогда не отказывается. Глупость какая-то.
Зато кашляет с каждым днем всё больше.
— Смотри, не заболей, — советует Сашка, беззаботно болтая ногами под столом. Юра тратит на неё деньги в этих мелких кафешках, но прекратить не может. Хм.
— И без тебя знаю.
— Вредина!
Сашка не обижается. Странно. Юре всегда казалось, что он только и умеет, что людей отталкивать.
Паренек заходится кашлем. Больно дерёт легкие. Надо будет дома посмотреть, что это значит.
С Сашкой разговаривать на удивление легко. Хотя её выражения далеки от утончённости, она всё-таки остается девочкой, и сперва это Юру сбивает с толку: его ровесницы так себя не ведут. Его ровесницы — те еще клуши. Сашка, шустрая и бойкая, на них не похожа. Она вообще уникальная. Удивительная, он даже сказал бы.
Сашка рассказывает об Октябрьске, где она живет, о своём наставнике, о людях из отделения и том, что в Авельске ей нравится и не нравится. Юра в ответ рассказывает о том, что знает о городе, о том, что знает о себе. Сашка смотрит на него желтыми глазами и притворяется, что пропускает всё мимо ушей, но на самом деле, кажется, слушает.
Непривычно.
У них вкусы где-то схожи, где-то разнятся. Тем интереснее разговор. Темы никогда не заканчиваются, даже если скатываются в нечто абстрактное.
Сашка любит жасминовый чай. Юра его ненавидит.
Вкус у него странный. Как будто и так на языке постоянно вертится.
— Мы уезжаем скоро, — вздыхает Сашка, бренча ложечкой о края чашки.
— О, — он не находится с ответом, — хочешь домой?
— Я скучаю по Максиму. — Она на удивление честна, когда говорит о любых своих чувствах. — И по Октябрьску. Слушай, а приезжай в гости! Ну, если отца твоего переведут снова, приезжай! Столько крутых мест покажу — закачаешься!..
Юра посмеивается и говорит что-то незначительное. Мысль бьётся одна: Сашка уезжает. На языке горчит жасмин, хотя к чаю Юра так и не притронулся.
И он даже приходит её проводить. Прощается с остальными кое-как, рвано, только для виду, а сам у перрона остаётся с Сашкой наедине, и они молчат, не сильно напрягаясь над словами.
Юра собирается что-то сказать, но кашель душит, и он задыхается. Испуганная Сашка стучит по его спине и суёт в руки выхваченную из воздуха бутылку с водой.
К земле опускаются мелкие нежные лепестки.
И Юра, и Сашка смотрят на них, как на что-то внеземное. Сашка поднимает круглые глаза. Юра выдавливает из себя улыбку.
— Не беспокойся, это не из-за тебя, — как можно бодрее врёт он.
Главное, чтобы она не раскусила ложь. Сашка хмурится. За спинами раздается сигнал — поезд готов к отправке. Юра наклоняет голову и быстро целует девочку в щёку, мазнув по скуле — так, на прощание.
Сашка мчится к своему вагону, но у самых ступеней замирает. Оглядывается. Юра машет ей рукой, улыбаясь. Девчонка хмурится, но все же запрыгивает.
Поезд спешит вдаль. Он мчится, сбивая ветром мелькание вагонов, всё дальше уносит самого удивительного человека в жизни Юры. Этот же ветер сбивает с губ улыбку. А с улыбкой — светлые лепестки.
Всё-таки жасмин. Надо же.
========== «Звёзды» (Авельск) ==========
Комментарий к «Звёзды» (Авельск)
Toshiro Masuda – Cotton Spores
Что-то звёздное с уклоном в психологию.
Образное. Внесюжетное. Водное.
Мы все из звёздной пыли состоим, из ярких частиц некогда взрывавшихся звёзд, из чистого света и лучистых осколков, из блёклых и броских далёких созвездий, из планет, орбит и спутников — из всего, чем небо ночами разукрашивается, чем дышим мы по вечерам, лица поднимая, чем живём, на то не обращая внимание. Мы все из пыли одной, из веществ схожих, мы все — одно целое, разделённое, раздробленное.
Мучимся, скитаемся, бродим, ища дорогу, но не находя — или находя, не искав. Вдоль тропинок из цепочек блестящих, собирая падающий косыми лучами свет, искрящийся на глади отражений; поверх Млечного Пути, далеко за вихрами дымчатых галактик — когда-нибудь все находятся, не так ли?
Юноша на крыше откидывается на спину, и над ним простирается широкая тёмная гладь…
…усыпанная звёздами, словно снежинками поверх чёрной ткани.
Девушка руки вытягивает, но дотянуться не может; не дотянулась бы, даже встань она на ноги, даже если б могла она встать на ноги — не дотянулась бы. В этом отношении небеса справедливы: никого не выделяют, никто для них не велик, ведь никто выше не взлетит, чем стоит и чем позволено. Она может тоже не бояться; она не отвергнута людьми, но для них слишком ущербна. Для неба всё иначе. Для мира вокруг она — часть родная, естественная, она плоть и кровь этого мира, капля от его океана. Мир, что её принимает, даже если не примет ничто иное.
И расстилается всё звёздами, пока Оля улыбается, пальцами ловя…
…искры алмазные будто, мерцающие такие, белые да серебристые, но такие холодные и далёкие.
К нему не бывает благосклонна реальность, а в выдумки он не опускается, и без того представляя — идти некуда, а дороги фантазий наигранны и фальшивы, там всё светится, там всё воле подвластно, не то что в жизни. В жизни ты не управляешь ничем, кроме себя; что ж, он учится управлять собой, достигая того пика, когда полностью может доверять хотя бы своему разуму и своему телу, когда больше нет робости или непонимания своих возможностей. Он небу рук не протягивает, потому что знает — ему оно не помощник, оно его каратель, губитель его непрорубленных троп, пусть и красиво до одури в своём полуночном сиянии.
Йорек не уверен насчёт всего, но всё-таки голову поднимает, и в звёздах видит очертания человека, единственного, на кого сердце иначе реагирует, и эти звёзды поднимаются всё…
…выше и выше, такие недостижимые, мечтательные, какие в сказках описывают.
Можно было бы списать всё на мечтательность, и она на самом деле мечтательна, потому что когда всё повернулось к ней лживой стороной, то она ничего не предприняла, даже если теперь жалеет. С ней не бывают честны до конца, но разве она того сильно требует? Вертится рядом, всё замечает, но ничего не говорит, такая же яркая, броская и одновременно потерянная и одинокая, как эти злосчастные звёзды, как их чуть тоскливое, хоть и прекрасное мерцание, и она даже уверена, что могла бы со звёздами подружиться, стать одной из них. Может, что и получилось бы, да только они — там, она — тут.
Пальцами очерчивая силуэты созвездий разбросанных, Люси думает, что они на самом деле восхитительны…
…но никогда не будут восхитительнее людей.
Он идёт своею дорогой, каждый шаг вырывает у собственной неопределённости, и его ничто не удерживает в мире — пока он не позволяет своим мирам соприкоснуться с мирами чужими, тоже не самыми красивыми, тоже не самыми справедливыми, но несомненно удивительными, потрясающими, невероятными. Миры, которые ему позволяется открывать, сферы и ауры, с которыми он прежде контактировать боялся: он погружается в мир людей, впервые начиная ощущать себя его частью, и тогда всё безумие, мучащее душу, проходит, сменяясь благословенной чистотой, ясностью и счастьем, даже если иного счастья он никогда не познает. Люди удивительны, и самый из них удивительный — этот.
Каспер поднимает голову и улыбается, когда с крыши, выпрямляясь, ему машет рукой Роан, и звёзды раскрывают своё сияние над его головой; они много ищут и мало находят, но каждое сокровище не делят пополам, а принимают на двоих, как то следует, потому что это их мир и их звёзды, и они всегда будут к ним благосклонны, даже если вакуум не позволяет дышать.
Мы все — одно целое, и метания наши отмечаются сияющими дорогами созвездий, и всё для них и нас едино.
