«Каста» принимает лишь безымянных», — говорят ему, металлом касаясь лба. «Ты рождён без имени и без него проживёшь».

«Для «Касты» ты будешь зваться Акихито», — говорят ему, и чернотой просачивается их ненавидящая натура. «Для «Касты» ты будешь новым рядовым».

От прикосновений его чернеют побеги молодой травы, покрывается гноящимися чернилами пшеница и осыпается порохом ему в ладони, вот-вот готовым полыхнуть. Он — проклятый дар. Он будет новой жертву всеобщему благу.

Его дар — смерть. Его дар — это «Вирус», так обозначает клеймо, так указывают они, они его поднимают и заставляют продолжать. Пока он льёт слёзы над мертвыми телами звериными, они бьют его ожогами и приучают сушить эмоции. Пока он наставляет себя на понимание своего ничтожного значения, они принуждают его испепелять, указывают на жертвы и повторяют, что это его доля. Это его смысл.

Акихито — это не имя. Акихито — это и есть печать «Касты» на невинном детском теле. Но детство у него так и не настаёт, и ему приходится много времени привыкать, что нет в его существовании цели иной, кроме как служение. Кроме как — испепелять. Кроме как — поражать очерняющей болезнью. Кроме как — убивать.

«Ты будешь горд», — говорят ему, и от их безглазых лиц и зашитых ртов распространяется ночной туман. «Ты передашь эту гордость потомкам».

«Ты будешь в «Касте», — говорят ему, вешая ошейник незримыми шипами внутрь, к коже, где артерии бьются беспокойно. «Ты здесь родился и здесь жизнь окончишь».

Акихито душит его. Клеймо отпечатывается натиском собственного подавления. Рассыпаются гибнущие цветы, иссушаясь черенками, лепестками чернея, осыпаясь пылью и ветром уносясь. Он смотрит на испачканные пеплом ладони и понимает, что на них давно не осталось чистого места.

Акихито, созданный «Кастой», иного не видит умения. Он знает лишь пепел, смерть и «Вирус», что лучше бы его сжигал, но что никогда ему вреда не причинит. Акихито, продолжатель грехов рода грешного, знает только «Касту» и её позорные метки.

«У тебя дар», — говорят ему, и их яд обжигает его, пока не перестаёт затрагивать вообще. «Ты — проклятый дар».

Сил возражать он не находит.

========== «Разбитое счастье» (Настя) ==========

Комментарий к «Разбитое счастье» (Настя)

Для #рассказябрь2017.

Часть 5/30.

Не ты. Не она. Так глупо, что почти смеяться хочется; хотелось бы, если б вдохнуть получалось, если б рёбра не болели, как сломанные, если б оставалось что-то, на чём ещё можно взгляд сфокусировать. Листья зелёные, летние, тёплые колкими иголками сухими обернулись, как у дерева хвойного; хрупкие веточки обросли шипами, с шипами ли они всегда были? Не ты. Не она. Не её. Настя не была человеком.

В доме её учили быть тихой, в доме ей рот заживляли смолою да медью, нитками прошивали колючими, молчать говорили. Память вещала так, на ложь опираясь, запрещала петь, плакать, кричать, запирала внутри всё, боясь показаться. Личность, которой никогда не было, и личность, которая была – что из этого чувствует? Точно не то, чем она стала. Настя больше не знает, может ли вообще что-то ощущать. Она, кажется, даже мира вокруг не чувствует. Всё такое далёкое, бежать — не добежишь, кричать — да криком всё уничтожишь, камни разломишь, землю вывернешь да так и останешься в одиночестве; ей нельзя кричать.

Она существовала в неведении. Она существовала в покое хрустальном, ребристом, зеркальном, её силуэт отражавшем. Холодные взгляды матери, холодные взгляды отца — омуты осенние, льдом подёрнувшиеся, её в свои воды не принимающие. Настя не лгала себе, что любима не была, она знала и помнила, голову склоняя да признавая, что жизнь её легла её позором.

А теперь вот как оказалось – у неё и жизни не было. То, что её строило, что возводило поверх заклеенных пластырями шрамов, то, что её молчать заставляло — всё оказалось фольгою, а под ней ничего нет. Под ней — девочка с отпечатками мук на запястьях, девочка с взглядом осколочным, девочка по имени Настя. А вот нынешняя Настя — ребёнок безымянный. Глупо же.

Она оказалась подменой, сладковато-спокойной ложью во благо. Пальцы тонкие сжимает, шрамы щупает поверх вен да думает, сколько раз в них капельницы вводили, сколько раз дыхание ей перерезали, заставляя нечеловеческие силы прорываться из глубины души. Это не с ней делали; это делали с девочкой, жившей в этом теле до неё. Это делали с той Настей, которой она уже семь лет не является. Сейчас Настя, по сути, ничто.

«Я должна чувствовать себя несчастной», — думает она, голову склоняя, под ноги едва ли глядя; её глаза видят лишь пустоту. Она может чувствовать себя несчастной. Её за раз семьи лишили, отрезали от всего; ей вернули знание о ребёнке лабораторном, что в белых стенах вырос. Она могла бы жить дальше, страшной истины не раскрывая, и тогда хрупкое счастье продолжало бы прилетать к ней светлокрылой птицей всякий час.

«Я должна чувствовать себя несчастной», — думает Настя, вспоминая Таю среди больничных проводов, улыбку Роана и болезненное тепло рук Антона. Она должна хотя бы немного оплакивать ощущение причастности к жизни, которое потеряла, всё от (названного) дяди услышав.

Она может грустить, что счастье, в котором она до того жила, разрушилось так вмиг, что разбитыми черепками валяется, пыльное, и что теперь впереди неё только мрак, темнота и понимание, что всё это время она жила подделкой. Она может вспоминать жизнь свою в приёмной семье и утверждать, что ей больно, забывая, что та семья её никогда не любила, что её только и запирали, что, что, что…

Настя проводит пальцами по запястью, по пересекающим его шрамам, и не испытывает никакой печали.

А о чём сожалеть-то? Счастья у неё никогда и не было.

========== «Ум пополам» (Микецу, Коу и Фуми) ==========

Комментарий к «Ум пополам» (Микецу, Коу и Фуми)

Для #рассказябрь2017.

Часть 6/30.

Есть люди со сверхспособностями, они же «странные», а есть Институт. Институт — это целая сеть организаций, лабораторий да компаний с умнейшими из странных, теми неутомимыми исследователями, что стремятся познать суть возникновения подобных сил. Учёные-энтузиасты, пашущие на Институт по собственному желанию, привыкли дело иметь с подопытными — теми, кто добровольно согласился, разумеется. Опыты над людьми всё ещё запрещены, а Институт — организация приличная. Однако и образцов для наблюдения у них мало не бывает: большинство известных Японии странных когда-то да бывали тут, пытаясь постичь собственные возможности.

Как-то так получилось, что двое ребят, пришедших сюда с целью свою способность уничтожить, её приняли и тут же остались.

Зовут этих ребят Коу и Фуми Учимаки, а ещё они делят всё пополам.

В Институте много людей работает, но именно Микецу отправляют на встречу с очередными клиентами. Так-то он Микецуками Джиро, но кому нужно полное имя орать, если что-то вдруг загорится или опрокинется? Один раз сократили — сократили навсегда. Живёт Микецу с прозвищем да не тужит, наслаждаясь любимым делом да не собираясь ничего в жизни своей менять.

Заходя в приёмное отделение, Микецу встречается с… а, ну да, две пары глаз. Серых, как осеннее небо, с любопытством поблёскивающих. Два подростка сидят вплотную рядом, плечами соприкасаясь, почти прижимаясь друг к другу, как к последней крепости. Они похожи, как отражения, разве что пола разного — паренёк и девчушка, оба среднего роста, подтянутые. У девчушки чёлка прямая, волосы мягкие и густые ниже плеч, левая сторона их выкрашена в ярко-голубой, идеально деля голову пополам с натуральным русым. У паренька так же, но стороны местами поменяны. Контуры лица похожи, взгляд одинаково заинтересован — чудные ребятишки.

— Микецуками Джиро, — представляется учёный.

Ребята вскакивают и синхронно кланяются, голоса в унисон звучат:

— Учимаки Коу и Фуми. Спасибо, что согласились встретиться!

Они пришли с той же целью, что и другие рано или поздно приходят. Микецу общается с ними и всё больше поражается удивительному совпадению, разделению одной странности на двоих человек. Они похожи, безусловно, но они всё ещё разные существа, и оба это понимают, хоть и не сразу открыто соглашаются.